ஐ ஐ ஐ
Ты умер весной. Умер так же неожиданно, как и бабочки, живущие один день. И что странно (а, может быть, и не совсем), но той же весной город задохнулся от великолепия и красоты, которая внезапно его охватила — город взяли в плен тысяча крылатых красавиц. Таких же синих, как те незабудки, какие ты дарил мне каждый год в начале мая. Мотыльки то взмывали вверх, то опускались на головы, плечи и руки прохожих. Помню, я стоял посреди дороги, скорее всего, загораживая кому-нибудь путь, и изумленно следил за сумасшествием, которое творилось на улице, а между тем и в моей душе. Тогда, среди отчего-то обезумивших взрослых, я заприметил мальчика лет шести или семи, который, кажется, был единственным (не считая меня), кто обрадовался появлению мотыльков. Его руки были раскрыты в стороны, а большие зеленые глаза — широко распахнуты. В них было столько восторга, радости и благоговения. Знаешь, он напомнил мне тебя. Ты ведь точно также светился, когда видел бабочек. Всегда носил с собой энциклопедию, — где были описаны все виды мотыльков и которая от частного пребывания в твоих руках прилично поистрепалась, — сачок и дневник. — От чего умирают бабочки? — однажды как-то совсем неожиданно спросил ты. — От прикосновений, — не долго раздумывая ответил я. Ты промолчал и лишь через минуту снова обратился ко мне. — Ты знал, что на месте, где умирают бабочки, расцветают незабудки? Тогда я покачал головой и лишь потянулся к твоим губам, желая поскорее ощутить на языке знакомый сладкий вкус твоих любимых мятных жевательных конфет и захлебнуться в чувствах, которые всегда возникают рядом с тобой где-то там, в районе солнечного сплетения. — Ты что! — вдруг резко отстранившись от меня воскликнул ты. — Что случилось? — от твоей реакции я тогда перепугался ни на шутку. — Ты не боишься, что я, — пауза — … умру? В твоих глазах, что были подобны мягкому океанскому бризу вперемешку с летней зеленью, отражались любопытство и страх. В моих же — немое обожание и нежная, как лепестки фиалок, любовь к тебе. — Думаешь, ты бабочка? — спокойно спросил я, убирая упавшую на твой лоб прядь шоколадно-карамельного цвета. Пару секунд ты молчал, кажется, что-то обдумывал, а затем как-то особенно быстро сократил расстояние между нами и тихо-тихо, едва касаясь моих губ, прошептал: — Давай прямо сейчас и узнаем. Поцелуй меня, Лу. Какое-то мгновение я сомневался, но в итоге все-таки осторожно, боясь того, что ты, на самом деле, мог исчезнуть, вспыхнув и сгорев, например, как воспламеняется и гаснет на воздухе тлеющая лучинка, или, разделившись на молекулы и атомы, раствориться, как сигаретный дым, или же, рассыпаться по голой земле цветами, напоминающими собой маленькие звездочки или кусочки голубого неба, запечатлел поцелуй на твоих губах. И тогда я увидел звезды, которые можно было сравнить с цветами в калейдоскопе — с длинной трубкой, где стекляшки всех цветов радуги складываются в красивые цветные узоры, практически никогда не повторяющиеся. Наш поцелуй был подобен последнему поцелую двух погибающих звезд: таким же ярким, отчаянным и нуждающимся… Будто мы уже тогда оба знали, что вечность для нас не предназначена. Я целовал твои щеки, скулы, слегка пересохшие от частого дыхания губы, а ты все прижимался ко мне и что-то неразборчиво шептал. Я гладил кисти твоих рук, — от пальцев до запястья, — крепко обнимал и растворялся в твоем запахе, пока ты задавал мне один и тот же вопрос, на который я не уставал отвечать. В феврале, в самую холодную зимнюю ночь, когда термометр достигал минус двадцать два градуса по Фаренгейту, рядом с тобой всегда было тепло. Теперь мне холодно всегда. Тогда на твой вопрос о том, от чего умирают бабочки, я ответил, что от прикосновений. Вот только я забыл уточнить, что от прикосновений, которые им дарят разбитые и одинокие сердца (точно такие же изувеченные, как теперь и моё).ஐ ஐ ஐ
Бабочки, как смерть — несут гибель на своих крыльях. Правда, преподносят они ее немного красивее. Ведь там, где умирают эти хрупкие и нежные создания, расцветают незабудки.