Sur les fantоmes du passе

Sur les fantômes du passé       Призраки…я с детства слышал о них в преданиях, передававшихся из уст в уста. Тогда они были для меня лишь атрибутом таинственных историй, пронизанных сетью потустороннего мира. Однако теперь я знаю, что они на самом деле существуют. В ту ночь я, как обычно, шёл по предрассветным улочкам Нового Орлеана, возвращаясь домой после чертовски удачной охоты. Город спал — по крайней мере, в этой его части царила звенящая тишина, натянутая, словно леска. Как вдруг…тихие шаги, цокот каблучков по асфальту. Я готов был поклясться, что никто за мной не шёл! Но всё же звук мне не мерещился. Однако его источника я так и не увидел.       С той ночи прошло ещё несколько ничем не примечательных, прежде чем она появилась снова. Силуэт пышного платья и летящие в воздухе локоны золотистых волос неизменно мерещились мне впереди, сопровождаемые тем же цокотом каблучков, и изредка — тонким, мелодичным смехом. Звонкий детский голос… Она вернулась, чтобы напомнить мне, что я совершил? Я не знал, не мог знать. И я начинал нервничать.       Однако она опять оставила меня в покое. Теперь уже на большее время — я почти месяц жил как обычно, не омрачая ничем наслаждение отпущенной мне вечностью. Я уже даже почти забыл о том, каково это — вздрагивать, узрев слишком знакомые черты или услышав голос той, кого давно уже нет в живых, и задаваться вопросом «зачем?». Но всё в этом мире преходяще, и однажды ночью, решив вернуться домой пораньше, я уже не смог привычно упасть в своё любимое кресло. В нём сидела она. Болтая ножками в воздухе и устремив на меня по-детски огромные глаза, в которых — лишь в них одних — читался истинный возраст. Белое, напомнившее мне кружевной саван, платьице волнами спадало на кресло, волосы были убраны в замысловатую причёску, лишь пара тугих локонов обрамляла личико, смотревшее на меня с непередаваемой смесью удивления, укора и какого-то сарказма.       «Чего ты от меня ждёшь?» — устало вздохнул я, проходя в комнату. Она лишь рассмеялась в ответ, и смех её был похож на переливы колокольчиков, которые, однако, не приносили никакого успокоения, а, напротив, терзали душу. «Разве ты сам не знаешь? Разве тебе, в твои-то годы, нужно объяснять такие вещи?» — спросила она, отсмеявшись, и у меня появилось дикое желание упасть в какое-нибудь другое кресло и закрыть лицо руками. А ещё лучше — сбежать, бежать отсюда без оглядки. От призраков прошлого, от боли, что изжила себя, но почему-то всё ещё считает себя вправе вот так вот безапелляционно напоминать о себе, когда ей вздумается. Ничего из этого я делать не стал. Лишь подошёл к ней ближе, вглядываясь в глаза, глядящие не по-детски серьёзно, в которых на миг промелькнула горькая и одновременно жестокая усмешка. «Тебе не в чем меня упрекать. У меня не было выбора, и ты это знаешь. Я ничего не мог сделать. Понимаешь? Ничего.» — тихо произнёс я, наклонившись так, чтобы наши лица были на одном уровне. Но она ничего мне не ответила. Возможно, ей вовсе и нечего было мне отвечать.       Я вышел на улицу. Над городом стояло марево, дышать было практически невозможно. Я брёл куда глаза глядят, я больше не мог выносить эти визиты. Эти напоминания, эти выуживания глубоко из подкорки старательно укрытых временем чувств. Она пытается навести меня на какие-то мысли? Заставить страдать? Можно подумать, мне и так было мало… Неужели то, что находится за чертой, настолько непривлекательно, что этому можно предпочесть навсегда потерянный мир относительно живых, в котором будешь лишь тенью? Я не держал на неё зла ни за что. Я мог её понять и давно простил. И её ужасная гибель тогда принесла мне невыразимую боль…но почему же она не может меня отпустить, как я уже давно отпустил её?       Я брёл всё дальше и дальше по ночному городу. Ноги сами привели меня на кладбище Лафайет. Я устало опустился на парапет склепа и прислонился спиной к стене, закрыв глаза. «Сколько так будет продолжаться? Сколько… Так недолго и с ума сойти, если, конечно, бессмертные подвластны психическим расстройствам. Отличное общество — призрак, сотканный из собственных воспоминаний, при своём появлении пугающий до дрожи в коленях. И кого — меня! А я уж было считал, что ничего не боюсь…» Подобные размышления, полностью захватившие мой разум, вызывали на лице лишь усмешку, горько-саркастическую. Я, кажется, уже почти привык… Хотя такое положение вещей, несомненно, никуда не годилось.       Первые раскаты грома разорвали тишину ночи. Начал накрапывать дождь, и я запрокинул голову, подставляя лицо под прохладные капли. Вода приносила успокоение, хотя бы малую толику его, так мне необходимого. Посидев так ещё некоторое время, я решил, что пора направляться к выходу — не вечность же, в самом деле, сидеть тут.       Я был настолько погружён в себя, в бесконечный поток мыслей и образов, что толком не видел ничего перед собой. И посему для меня стало полной неожиданностью то, что когда я прикоснулся к калитке, желая направиться обратно в черту города, мою ладонь накрыли такие же белые и холодные, как и у меня самого, пальцы. Я медленно поднял взгляд. Луи. Чёрт возьми, сколько времени прошло с нашей последней встречи… Не изменился. Разве что взгляд, адресованный мне, стал несколько теплее? Хотя, возможно, в этом виноват электрический свет фонарей, отражающийся широким спектром в изумрудно-зелёных глазах. Я хотел сказать так много, но не смог вымолвить ни слова. Он пришёл повидаться? Или же…он останется со мной? Mon Dieu, как же я этого хотел!.. Но молчал. И я не отдал себе отчёта, когда и благодаря кому калитка отворилась, и мы заключили друг друга в объятия. Иногда слова не нужны…иногда глаза говорят многим больше, и всех слов мира не хватит, чтобы выразить то, что читается во взгляде.       Дождь уже лил вовсю, но нам не было до него дела. И я был уверен, что теперь призраки прошлого отпустили меня навсегда. ***