Такая работа

— Рядовой Цынгуев, подъем! Цынгуев рывком подскакивает с койки, растеряно хлопая глазами. Не мог он проспать, не в карауле и — он недоуменно оглядывается вокруг — вообще даже не в казарме. — Андре-е-ей?! — доктор Шведов машет рукой у него перед глазами. В голове стремительной чередой мелькают события последних дней. Визит Наталь Сергевны; караулы сначала у допросной товарища Норта, потом у его палаты; усиление и штурм медсанчасти; «Лукас, нет!» и медленно захлопывающаяся белая дверь бывшей больничной прачки. — Проснулся? Цынгуев зевает, трет глаза и, на ходу одергивая гимнастерку, торопливо выпутывает ноги из-под тонкого больничного одеяла. — Так точно, тащ майор! Часы над дверью показывают три пятнадцать. Судя по непроглядной темноте за забранным решеткой окном — ночи. — Молодец, солдат. Одевайся. На Шведове тяжелые унты, ушанка и полушубок. Цынгуев, торопливо прыгая на одной ноге, надевает свои, накидывает бушлат и вертится волчком в поисках шапки. Та обнаруживается на табуретке в углу, вместе с автоматом. Шведов машет, мол, за мной, и выходит из палаты. В коридоре санчасти все еще немного пахнет цементной пылью, а у выломанной усилением двери — тащ майор ввечеру махнули рукой, сказали все завтрева — стоят Белов с Касьяновым. Лушанка спит. Звук шагов далеко разносится по пустым коридорам, отскакивает от металлических решеток и стальных дверей, усиливается, когда на КПП дежурный скрежещет стулом по полу, вытягиваясь в струнку при виде начальства. Зажигаются красным светом фонари над входом, отъезжают в сторону сначала одна, потом вторая решетки проходной. Открывается дверь, и ледяной ветер, швырнув в лицо Цынгуеву целую пригоршню снега, разом разгоняет остатки сна. Андрей Петрович, сдавленно матерясь, поднимает воротник полушубка. Они огибают главный корпус и идут по неширокой, протоптанной в высоких — Цынгуеву по пояс будут — сугробах тропинке к хозяйственным постройкам. Там — за гаражами, щитовой с запасным генератором и летней кухней — притаилась невидимая ни из одного окна главного корпуса банька. Свет от прожектора, которым их провожают с одной из вышек, бьет в лицо; морозный воздух стынет в легких; ветер дергает воротник и полы бушлата, распутывая накрепко завязанные под подбородком уши шапки. Из плотно занавешенного маленького окошка приземистого деревянного сруба пробивается тусклый свет. Когда Андрей Петрович тянет на себя обитую старыми телогрейками деревянную дверь, из натопленного предбанника вырываются клубы пара, моментально оседающие инеем на бровях и ресницах. Они торопливо заходят внутрь. Цынгуев плотно прикрывает дверь за собой и переводит дух. В небольшом предбаннике жарко, сыро и темно. Единственный источник освещения — тусклая электрическая лампочка, подвешенная за провод на гвоздике в углу. На лавке у стены двумя стопками лежит аккуратно свернутая одежда: арестантские штаны, роба, майка-алкоголичка и рядом офицерские — майорские — сорочка и брюки. На соседних крючках над ними висит телогрейка с номером 12-140-153-27 и шинель Даршавина. Двое одинаковых синих трусов сверху каждой стопки выглядят до странности — Цынгуев хмурится, вспоминая вычитанное когда-то в учебке слово — фансмагорично. Тогда ни офицеры, ни «деды», к которым он приставал со словарем, так и не смогли ему растолковать, что это мудреное слово значит, но сейчас Цынгуев, кажется, понимает. Это от английского «фан». Он слышал как-то в допросной, когда англичанина только привезли и тащ майор приучал его по-русски отвечать, тот обронил в ответ на что-то: «very funny, tovarishh major». А Олег Вадимович хрясь ему по морде — англичанин еле на ногах устоял, а ведь не такой доходяга был, как сейчас — и спокойно так: «надо говорить: «очень смешно», Лукас». Тогда Цынгуев и запомнил «фан»-то это самое. И то верно — ну разве не смешно, что и у наших офицеров, и у шпионов английских трусы одинаковые? А Андрей Петрович уже стащил рукавицы и принялся дергать дверь бани, материться и стучать по ней кулаком. — Олег Вадимович?! Изнутри не доносится ни звука. — Олег?! Цынгуев переступает с ноги на ногу. Потолок в предбаннике низкий и ему приходится стоять, опустив голову и сутулясь, чтобы не задевать макушкой прокопченные доски. Шведов прислушивается к тишине за дверями, косится на Цынгуева и рявкает своим «командирским» голосом. Цынгуев и не слышал никогда, чтобы тот им пользовался: — Олег Вадимович! Подъем! Москва по срочной вызывает! Цынгуев округляет глаза, но Андрей Петрович машет ему рукой, стой, мол, и не вмешивайся. Внутри что-то скрежещет, падает, отчетливо слышно, как катится по полу пустая бутылка, мокро шлепают босые ноги и наконец-то приоткрывается дверь. — Какая нахуй Москва в три часа ночи, Андрей Петрович?! — зло спрашивает совершенно голый майор Даршавин, крепко держась за притолоку и щурясь на тусклый свет. — Без четверти четыре. Через полтора часа у сменного персонала побудка. Олег Вадимович бросает взгляд на пустое — часы лежат на лавке — запястье, чертыхается и трет лицо рукой. — Блядь. — К счастью улетела, но сдается мне, по результатам ее деятельности кое-кто повыше рангом пожалует. — Да уж непременно, мать их… Даршавин ерошит мокрые волосы, выходит в предбанник, поджимая пальцы ног на холодных после пышущего жара внутри досках, и кивает Цынгуеву: — Иди, буди его потихоньку. Цынгуев заглядывает внутрь, снимает шапку и рукавицы и только потом переступает порог: железная печь в углу раскочегарена знатно, до обеда теперь не остынет. Хорошо пахнет просмоленным деревом, березовыми вениками, а еще водкой и колбасой. На подоконнике маленького — в две ладони шириной — окошка, стоит пустая бутылка, две стопки и кулечек с очистками «Краковской» и яичной шелухой. Норт лежит на полатях, застеленных застиранным местным полотенцем и крепко, действительно крепко спит, уткнувшись лицом в согнутую в локте руку. Вторая свешивается до самого пола. По докрасна распаренной, покрытой синими татуировками коже стекают капельки пота. К одному из куполов прилип березовый листок, в ногах лежит исхлестанный веник. — С трех стопок развезло, — слышит Цынгуев ворчание Олег Вадимыча, — ни хрена пить не умеют, а туда же — MI5, все сплошь Джеймсы Бонды… — Я все равно такую терапию не одобряю, хотя… — Шведов заглядывает внутрь и протягивает Цынгуеву трусы, треники и майку Норта, — вроде сработало. — Да, теперь вербовать… Тащ майор прикрывает дверь, голоса отдаляются, а Цынгуев смотрит на выступающую линию позвонков, покрытые синяками ягодицы и взъерошенные волосы на макушке самого настоящего английского шпиона, и думает, что пока будить его не будет. Пусть еще пять минуточек поспит.