.afraid

Джерард боится всего, что есть на этом свете — от маленьких безобидных пауков до самой страшной, леденящей кровь и душу, Смерти. Он боится, что все, что окружает его, может оборвать его жизнь, и он столкнется с тем, от чего бежит уже на протяжении двадцати семи лет. Он боялся, что, проснувшись, обнаружит, что его место занято. В пять лет маленький мальчишка постоянно впадал панику, растирая градом катящиеся соленые слезы по пухлым щечкам, когда видел этих слизких, неприятных на ощупь и постоянно грязных червей, которые после дождя выползали из-под земли. Ему казалось, что они могут залезть к нему в ухо или в нос, или в приоткрытый рот, когда он будет спать, и выгрызть все, что можно, и тогда он встретится с Ней. В возрасте семи лет уже повзрослевший мальчик боялся остаться один. Ему было всего семь лет, но страх одиночества плотно пророс в нем, обхватил своими плотными холодными щупальцами и утянул в свои сети. Мальчику хотелось иметь кого-то, с кем он мог обсудить свои маленькие, еще совсем детские проблемы, ему хотелось иметь кого-то, с кем он мог поделиться своими мыслями, невинными и легкими, словно только-только выпавший снег в начале декабря. И он говорил это все в пустоту, в темноту, сидя пятнадцатилетним парнем на полу своей комнаты. Еще один страх — Темнота. Она обволакивала, прятала от чужих глаз и спасала от многих проблем, но вместо них добавляла свои собственные, потому что, оставаясь в темноте, Джерард был одинок, только рядом лежала его старая, потрепанная игрушка в виде собачки, подаренная тетей, вся зашитая-перешитая, без одной пуговицы на когда-то белой рубашке под горлом. Шерсть, мягкая и гладкая, сбилась в комочки, утеряла свою прелесть, но Джерард все равно любил эту игрушку, потому что ему больше некому было доверять. В темноте, помимо безграничного одиночества, могли быть пауки и черви, которые стягивались с концов углов, чтобы нанести жестокий урон мальчику. Он боялся, что они, Ее приспешники, не дадут все исправить и непременно отправят к Ней. Фальшивые друзья, натянутые улыбки, неискренние слова и лживая жизнь. Джерард ненавидит все это, захлебываясь сполна, будто соленой и горькой водой, нечаянно окунувшись слишком глубоко под морской водой. Она наполняет его легкие, проникает вовнутрь и не дает права жить дальше. Мои друзья всегда лгут мне. Вы заставляете меня кричать, что есть мочи. Просыпаясь, я боюсь, что кто-то может оборвать мою жизнь. Но теперь, лежа в своей кровати со сбитыми простынями, с подушками, вылезшими из своих давно не стиранных наволочек, когда одеяло наполовину скрывает двух парней, а другой половиной свисает с края, Джерард чувствует, что он не боится впервые в жизни. Сонно почесав растрепанную после сна макушку, он обнимает Фрэнка со спины и утыкается носом между его лопаток, глубоко вдыхая и выдыхая. Нежность, мягкая, как свежий зефир, невесомая, как весенний теплый ветер, переполняет его до краев, и парень с придыханием целует его спину, благодаря за все, что тот сделал для него и что сделает. Он — тот, кто идет рука об руку с Джерардом с его рождения. Он — тот, кто закроет от всех, не даст обману проникнуть на глубину не менее перештопанной, чем та самая игрушка, души. Он — тот, кто дает ему быть собой, дает спокойно уснуть и проснуться, он позволяет ему дышать. Он — его Страх, единственный, кто остался с ним, кто был правдив и порой справедливо жесток с ним, и кому Джерард будет верен до конца своей недлинной жизни, потому что от Нее не уйдешь, но он уйдет не один. Страх будет сопровождать его до конца, даст справиться со всем, что не встало бы на пути Джерарда.