Это всё они

      Уже больше года прошло с их встречи, а они так и не устают спорить. Даже уставшие после игры, разморённые летней жарой и радостью очередной победы, Фуруя с Савамурой, сидя на заднем сидении автобуса, так и перекидывались ленивыми колкостями на тему того, кто же всё-таки из них ас. Точнее, нападал, сонно зевая, именно Эйдзюн. Сатору только изредка приоткрывал один глаз и ещё реже — отбивался односложными протестами.       — Я их сейчас придушу, — пробормотал Курамочи, дремавший у окна, и Миюки перестал изображать, что ему абсолютно не интересна привычная перепалка его подопечных. Да такое веселье всегда по душе, вечно что-нибудь да учудят, устроят возню, как подросшие котята в коробке. Такому грех не умилиться... но не когда, пусть и довольная удачной игрой, команда уставшим молчаливым взглядом требовательно смотрит на капитана, словно говоря: «Утихомирь ты их уже!»       Миюки не привыкать быть нянькой для парочки питчеров. Даже в удовольствие почувствовать себя психологом, находя к каждому из них — ведь они такие разные! — особый подход. Найти — и помочь им сиять на горке, ослеплять противников и быть лучиками солнца даже в трудные для команды времена.       Он без раздумий падает на сиденье, втискивается между ними, и Савамура обиженно, на манер хомяка, надувает щёки.       — Чего тебе, семпай? — последнее слово, как всегда, звучит от него с воинственным задором.       — Отдыхай уже, потом повоюешь.       Савамура задиристо, пусть и с долей усталости, что-то пыхтит, а Фуруя только снова зевает, немного ворочается рядом, устраиваясь поудобнее, и делает молчаливый, но точный «ход конём» — по-хозяйски пристраивает голову у Миюки на плече и, похоже, засыпает в ту же секунду. Его тихое дыхание немного щекочет шею, и Кадзуя даже теряется на пару секунд, но успевает зажать ладонью рот Савамуре, сдерживая его возмущённый вопль.       Эйдзюн хмурится, сводит к переносице брови, в янтарных глазах плещется море обиды, и Миюки уверен — сейчас он лишится пары пальцев, Савамура за них точно цапнет. Но тот замирает, плотно сжимая губы, и Кадзуя со вздохом отводит ладонь, пусть и ненадолго. Закидывает руку Савамуре на плечи и зарывается пальцами в волосы, перебирает прядки и гладит упрямый затылок.       — Отдыхай, — почти что незаметно шепчет он в розовую — от обиды или смущения — скулу, и Савамура тихо устраивает голову на его свободном плече. Он ревниво вжимается в него лбом и протискивает одну руку Миюки за спину, второй тянется к другому боку — и крепко сжимает Кадзую, обхватывая его за пояс.       — Придурок, — слышится его сонный голос, и Миюки с лёгкой улыбкой на секунду прижимается губами к взъерошенной макушке.       Тёплая тяжесть окутывает его с двух сторон, как и сонное дыхание. Фуруя дышит почти незаметно и невесомо, а вот Савамура беспокойный, как и всегда. Что-то едва слышно ворчит и вцепляется пальцами в футболку, успокаиваясь только тогда, когда Миюки вновь ерошит ладонью его волосы.       Они такие разные, его питчеры, даже во сне — полные противоположности. В одном только похожи — место аса никому не отдадут, сколько им не говори, что асы-то на самом деле они оба.       Они оба — и его собственная гордость. Нет для кэтчера лучшей награды, чем помочь огранить редкий талант таких питчеров — сложных и порой даже несносных, но безудержных в желании играть и побеждать. И нет лучшей награды, чем благодаря им и вырасти самому.       И судьба вручила Миюки ещё одну награду, именно для Миюки Кадзуи, а не для кэтчера-гения Сейдо. Ведь сердце так замечательно замирает, когда Савамура ревниво хмурится или лучится улыбкой на каждое прикосновение или ободряющее: «Отличная подача».       И именно в него Миюки первый раз в жизни влюбился.