Бумажные цветы

Не успеваю я проснуться, как принимаюсь шарить по постели в поисках Пита. Руки скользят по еще теплым примятым простыням. Подняв голову, я обнаруживаю, что его сторона кровати пуста. Сонно фыркаю, удивленная и раздосадованная тем, что он уже поднялся, хотя я и подозреваю, что он все-таки где-то тут, в доме. Вероятно, пошел в ванную или попить воды. Стремглав вскакиваю с кровати, прикрыв наготу простыней, и шарю по полу в поисках рубашки Пита, чтобы накинуть хотя бы её. Рубашки нет, и моя досада крепнет. Обычно, когда он вот так втихаря сбегает из спальни, на нем одни пижамные штаны, да и их он как правило спешит тут же скинуть по возвращении. Надувшись, я сбрасываю с себя простыню, встаю и тащусь к шкафу, вместилище моей собственной одежды. Натянув белье, я покидаю тепло спальни и шагаю к лестнице, ежась от холодного прикосновения утренней свежести к голым ногам. Солнышко хоть и светит во все окна, но в такую рань почти не греет. Дойдя до нижней ступеньки, обнаруживаю Пита на кухне: стоя ко мне спиной, он чешет Лютика под подбородком. Меня пронзает взгляд желтых кошачьих глаз, и даже издали мне прекрасно слышно невыносимое самодовольство в этом мурчании. Я упираю руки в бока.  — Знаешь, его вообще-то нельзя пускать на стол, — заявляю осипшим со сна голосом. Пит оборачивается ко мне и так улыбается краешками губ, что моя суровость сама собою начинает таять. — Ты же знаешь, Лютик меня в грош не ставит, — отвечает он, проводя ладонью по кошачьей голове, но все равно в итоге сгоняет этого бандита со стола. Лютик пронзительно возмущенно мявкает и тут же запрыгивает на стул. А я мотаю головой.  — Это потому, что ты с ним недостаточно строг, — бормочу я и тут же прихожу в более приятное расположение духа, стоит мне увидеть на столе сырные булочки. Пит усмехается и, отодвинув стул, берет себе одну.  — Это же не мой кот, — пожимает он плечами. И я невольно думаю: и не мой, но спешу отогнать навязчивую, разрушительную мысль, прежде чем она успеет пустить корни, и торопливо откусываю кусочек еще теплой булочки. Проглотив, снова обращаю взгляд на Пита:  — Проснулась, а тебя уже нет, — это нечто вроде обвинения, но мне и самой слышно, до чего же капризно это прозвучало. Пит прислоняется бедрами к столешнице и складывает руки на груди.  — Хотел приготовить тебе завтрак. Думал, ты оценишь сырные булочки. Еще как. Но я все равно ненавижу просыпаться без него. Особенно в эти дни. Ерзаю на стуле, наконец сполна ощущая, что у меня уже болезненно потягивает между бедер, и сладко сводит ноги. Запихнув в себя остаток булочки, я бормочу:  — Полагаю, я бы оценила и другой способ порадовать меня с утра. Пит таращится на меня во все глаза, в уголках губ — зачарованно-удивленная улыбка, взгляд с поволокой. Сложно выдержать такой взгляд и не начать извиваться, несмотря на все, что между нами было, и я изо всех сил стараюсь не ерзать не месте. Он же в конце концов мотает головой и шагает в мою сторону.  — На самом деле, именно об этом я и хотел поговорить. По моей спине бежит холодок, и защитные барьеры, которых, как я думала, уже давно больше нет, снова дают о себе знать. Он берется за спинку стула и барабанит по ней пальцами, а я сердито и дерзко на него пялюсь. Хотя он все еще улыбался.  — Китнисс, мы три дня не вылезали из постели. Я заливаюсь румянцем — ведь он был прав, —, но все равно скептически выгибаю бровь:  — И ты на что-то жалуешься? — Нет, — тут же выпаливает он в растерянности. И тут же смеется. — Ты права. Что со мной не так? — он трясет головой. – Нет. Но я хочу сказать. Как бы это ни было здорово, — поймав мой обиженный взгляд, он тут же исправляется, — великолепно, фантастически, умопомрачительно, — я закатываю глаза и приканчиваю свою булочку до последней крошки. А он продолжает. — Китнисс, мы никогда не делали все как положено. И это все не было… как у нормальных людей. Смотрю на него недоуменно. Он же нежно мне улыбается.  — Я даже ни разу не водил тебя на свидание. — О, — только и могу выдавить я, до того как меня посещает одна странная мысль. Ведь мне почти девятнадцать, и я вообще ни разу в жизни не была на свидании. Я выжила на Играх дважды. Пережила войну. Убивала людей. Видела, как те, кого люблю, гибнут. Выбралась из геенны огненной. И отдала этому мальчику, этому мужчине, свою любовь и свое тело. Но мы никогда не ходили с ним на свидание. На настоящее свидание. Прочистив горло, хватаю из корзинки еще одну сырную булочку. — Ну, ты вообще-то уже сделал мне предложение, так что, наверное, мы уже оставили этот этап позади, — говорю сухо. Его грудь сотрясает раскат глубокого горлового смеха. Он наклоняется над столом и опирается о него обеими ладонями.  — Я серьезно. Должна же у меня быть возможность за тобой поухаживать. Теперь уже я прыскаю со смеху — бог его знает, к чему он клонит.  — Поухаживать за мной? Он задумчиво кивает, его взгляд отлетает к пейзажу за окном.  — Вот о чем я думал сегодня утром. В такой замечательный день. Снег тает. С каждым днем становится теплей. Сегодня на площади будет ярмарка. Хочу сводить тебя на свидание. Все еще дожевывая остатки сыра из булочки, я обдумываю то, что он сказал.  — Ладно. Его улыбка становится шире, и он кивает, оттолкнувшись от стола.  — Ладно. Пойду к себе домой и соберусь. А я внезапно ударяюсь в панику.  — Ты уходишь? — даже не знаю, отчего это меня так напугало. Просто я так привыкла, что он рядом. И выпускать его из поля зрения мне теперь довольно мучительно. И он улавливает это в моем голосе, и уже через мгновение оказавшись рядом, целует меня в лоб. И я тут же понимаю до чего же глупо, нелепо себя накручиваю. Ведь Пит и до этого частенько уходил — то в город, то к себе, то к Хеймитчу.  — Я вернусь, — уверяет он. — Просто хочу чтоб было все как следует. А значит мне надо принять душ и надеть что-нибудь попрезентабельнее. И хоть мне все уже понятно, я все равно не могу не хмуриться, провожая его до входной двери. — Пит, мне доводилось видеть тебя при смерти, в жару, грязи и гное, — напоминаю я ему. — Полагаю, я теперь выше условностей. Но он мотает головой, шагает на улицу, но в дверях оборачивается, чтобы бросить на меня прощальный взгляд.  — Приду за тобой в час дня, — лукаво щурится он, так что я даже настороженно складываю руки. Он ухмыляется. — Надень что-нибудь милое. И он уходят, а я остаюсь стоять у закрытой двери. Надень что-нибудь милое. Легко сказать. Эти его слова меня просто бесят, и я почти успеваю поклясться себе напялить свои самые обычные брюки и рубашку ему назло. Тем не менее, когда уже за полдень, я обнаруживаю себя перед распахнутым платяным шкафом. В нем я перебираю платья, которых не касалась практически два года. Творения рук Цинны. Роскошные. Приятные на ощупь. Милые. И все же я не решаюсь надеть ни одно из них. Они все по-прежнему кажутся какими-то чужими, не подходящими к той жизни, которой мы здесь живем. Потом я иду в бывшую спальню своей матери. Открыв ее шкаф, обозреваю давно покинутые хозяйкой платья и юбки, и в итоге останавливаюсь на вылинявшем зеленом платье, присобранном на подоле. Стоит мне его надеть, и я сама удивляюсь, как хорошо платье село по фигуре. В свое время старое платье матери, которое я надевала на Жатву, было мне великовато — особенно в некоторых местах. Или же мне так казалось. Теперь же я не без чувства удовлетворения оглаживаю ткань на груди, животе и на бедрах. Оказывается, за эти месяцы я слегка раздалась и налилась здоровьем. Ничего удивительного: Пит только и делал, что баловал меня вкусной выпечкой — пальчики оближешь, а я сама регулярно охотилась. И, даже несмотря на снежную зиму, поезда из Капитолия исправно доставляли нам все необходимое, включая еду. Мне даже становится стыдно за то, как быстро я привыкла к сытости, но я стараюсь об этом не думать. Эта мысль тоже отправляется в черный ящик в моем сознании, где у меня хранятся запретные мысли, мол, я ничего этого не заслужила, и не заслуживаю счастья. Не хватало только сейчас начать хандрить и попортить наше первое с Питом свидание. Еще до его начала. Мысли о том, что мне сегодня предстоит, оказывается достаточно, чтобы я успокоилась. Хотя я неожиданно ловлю себя на том, что волнуюсь, аж до нервной дрожи. А я ведь уже давненько не нервничала из-за Пита. Торопливо приведя в порядок спутанные волосы и заново заплетя косу, спешу вниз по лестнице. И, когда в час дня Пит стучит в парадную дверь, я необъяснимым образом смущаюсь и даже не сразу открываю ему. Он стоит на моем крыльце, руки за спиной. Светлые волосы все еще чуть влажные после душа, надо лбом и за ушами слегка курчавятся, на нем темно-бордовый облегающий свитер с парой пуговиц на горле и серые брюки. И он словно сияет, даже начищенные до блеска коричневые ботинки. Глядя на него невольно решишь, что не я одна весь прошлый год как следует питалась. А он еще и подрос где-то на дюйм. Грудь и плечи раздались вширь, и мускулатура у него теперь рельефнее, чем даже перед Бойней. Улыбаясь мне, он щурится от домогательства послеполуденного солнца, и стоит появится ямочкам на его щеках, как у меня сбивается дыхание. Растеряв все слова, уповаю на то, что он сам проведет нас обоих по этой новой территории. Он прочищает горло.  — Привет, Китнисс. Хорошо выглядишь. Надеялся, что ты окажешь мне честь и позволишь проводить тебя на наше свидание на рыночной площади. Я безотчетно закатываю глаза. - Пит, я уже сказала сегодня «да», — я задыхаюсь, однако же его улыбка не сходит с лица, даже когда он придвигается ко мне поближе.  — Шутишь, — шепчет он заговорщицки. — Просто представь, будто я еще не признавался в своей бесконечной любви к тебе по поводу и без… Я тут же расплываюсь в улыбке, и внутри, как всегда в его присутствии, теплеет, но я все равно тяжело вздыхаю, как будто с досады: - Да. Я окажу тебе честь, — говорю я и вдобавок делаю реверанс. Теперь уже он закатывает глаза, но вынимает руки из-за спины, и я ошарашено гляжу на букетик полевых цветов, который он мне принес. Этот незамысловатый знак внимания ужасно меня трогает, я представляю, как он ходит по заднему двору и под деревьями, выискивая там яркие пятнышки. Мое лицо расплывается в улыбке такой широкой, что даже щекам больно.  — Спасибо, — говорю я, робко принимая букет. Скрываюсь в кухне, чтобы поставить цветы в вазу, и Пит терпеливо ждет у входа, пока я натягиваю сапоги и куртку. Потом мы спускаемся с крыльца бок о бок и так же идем в город. Рука Пита скользит в мою ладонь, и я над ним подтруниваю:  — Вам не кажется, что вы торопитесь, мистер Мелларк? Мы с вами ведь едва знакомы. Он заходится смехом и вдруг резко тормозит, и закручивает меня так, что я оказываюсь с ним лицом к лицу. Наклоняется ко мне близко, опасно близко, и, когда мое лицо овевает его дыхание, мои губы сами собой раскрываются, готовые к поцелую. Он колеблется, прожигая меня жарким взглядом, как будто ведет внутренний спор. Сжимает губы, и на миг тепло его дыхания пропадает, пока он не произносит:  — Верно. Прости. Китнисс, могу ли я взять тебя за руку? Это ужасно глупо, и мне впору разозлится, но я нахожу во всей этой показной церемонности забавную новизну. И притворяюсь, что думаю, прежде чем одобрительно кивнуть. Стиснув мою руку, Пит снова увлекает меня по дороге к городской площади. Когда мы до нее доходим, там уже многолюдно, и жизнь бьет ключом. Война уже год как закончилась, и хотя народу в Двенадцатом по-прежнему не очень много, пара-тройка сотен жителей вернулась. На пепелище старых зданий успели возвести немало новых. Мы неспешно продолжаем отстраиваться заново. Пока необходимость возведения новой пекарни еще не назрела: Пит печет дома, из тех продуктов, которые присылают из Капитолия и прочих Дистриктов. Но после того, как спрос стал постепенно увеличиваться, он начал чертить и обсуждать проекты будущей пекарни с городским советом. Это значит, что скоро ему придется проводить все больше времени вдали от меня, но я понимаю, что он должен это сделать. Я даже капельку ему завидую и бесконечно радуюсь, что у него есть цель, что он снова обретает свое место в жизни. Пит жестом предлагает начать с яблочного развала, я лишь пожимаю плечами. И он ведет нас туда. Молоденькая продавщица встречает нас застенчивой улыбкой, и Пит нахваливает ее товар, пока мы из всех сил пытаемся найти среди множества прошлогодних яблок парочку самых симпатичных — с красным боком и не очень мягких. Пытаюсь заплатить за себя сама, но Пит кладет руку поверх моей ладони и сурово качает головой. И протягивает девушке монетку, прежде чем я успеваю возразить.  — В следующий раз я плачу, — говорю я упрямо. Он только улыбается, вытирая мое яблоко о рубаху, прежде чем протянуть его мне.  — Посмотрим. И мы, треская яблоки, ходим от лотка к лотку. Порой останавливаемся, чтобы получше рассмотреть товары и безделушки. Я успеваю взять моток пряжи и сунуть деньги в руку продавца, прежде чем Пит успевает вмешаться. Я посылаю ему торжествующую улыбку, а он окидывает меня негодующим взглядом, и мы идем дальше бродить по площади. И натыкаемся на лоток, на котором выставлены фигурки из бумаги. Оригами — объясняет нам старик-торговец — старинное ремесло, существовавшее еще до Темных Дней. Я смотрю на это рукотворное чудо, завороженная, узнавая в фигурках сов, деревья, собак и так далее — разные растения и животных. Рука сама собой тянется к желтому бумажному цветку, но я не решаюсь его коснуться, пока старик сам не разрешает. Но я все еще в сомнении, когда он спрашивает — хочу ли я его купить. Мне все никак не привыкнуть к покупке легкомысленных вещей. Осознание, что нужно покупать лишь самое необходимое, укоренилась во мне еще в детстве; отвращение к самой мысли, что можно потратить деньги на нечто столь несущественное, привилось ко мне совсем в иные времена. И я уже собираюсь вернуть цветок на место и вежливо извиниться, когда Пит меня останавливает.  — Она это возьмет, — говорит он старику и осторожно вкладывает бумажный цветок обратно в мою руку. Я слабо улыбаюсь торговцу, прежде чем мы идем дальше. Опускаю взгляд на цветок.  — Спасибо, — еле различимо бормочу я, потому что мне все еще сложно принять это. Но он такой красивый. Пит останавливается и поворачивается ко мне, и стискивает мою руку.  — Нет ничего плохого в том, чтобы хотеть чего-то и владеть этим только потому, что это красиво, — говорит он мне, забирая у меня цветок. И засовывает его мне за ухо, осторожно втыкает в волосы, чтобы не помять. И я замечаю, как он восхищен тем, что получилось. И когда он мне улыбается, мои тревоги улетучиваются, растворяясь в потоке счастья. — Красота, — говорит он, и мы идем дальше, держась за руки. — Как ты умудряешься каждый раз сказать ровно то, что нужно? — спрашиваю я.  — Я заранее прокручиваю это в голове, — говорит он, и я смеюсь, вызывая его улыбку.  — Проголодалась? — интересуется он, когда мы доходим до прилавка Сальной Сэй, и я киваю. Мы болтаем с ней, пока Сэй наливает нам в плошки похлебку из мяса кролика, а потом находим столик и садимся перекусить. Поначалу мы едим молча, вслушиваясь в оживленный гомон на площади, где торговцы и покупатели болтают и смеются, перекидываясь шутками. И я украдкой слежу за тем, как Пит подносит ко рту ложку. Подмечая, что его брови уже отросли, что на шее виднеется розовый след от ожога, и что лицо у него стало теперь взрослее, и его черты теперь еще заметнее. Он стал и еще красивее, между прочим. Его голубые глаза ловят мой взгляд, и он вопросительно вскидывает брови, а я смущенно опускаю глаза в миску, где кроличьи косточки плавают в овощной подливе.  — И как тебе наше первое свидание по сравнению с прочими, что у тебя бывали? — любопытствую я. Он смотрит на меня со значением.  — Мне не с чем сравнивать. Это мое первое свидание. Я роняю ложку в теплую гущу и морщусь от того, что забрызгала себе руку.  — В смысле — первое свидание? — переспрашиваю я недоверчиво, облизывая с пальца рагу. — Ну, я был несколько занят, участвуя подряд в двух Голодных Играх, заключая фальшивую помолвку… И еще эта досадная война.  — А раньше. Я постоянно видела тебя в обществе одноклассников и… одноклассниц. Пита это мое утверждение явно позабавило.  — Китнисс, ты что, за мной наблюдала? Я хмурюсь.  — Не больше, чем ты — за мной.  — Туше, — смеется он, а затем пожимает плечами. — Я не говорил, что не общался с девчонками. Но тогда у меня не было ни времени, ни охоты, ни денег устраивать свидания. Мы просто зависали в школе или на шлаковом отвале или… — и он осекся, поймав мой полный раздражения взгляд. И тут же хлебнул изрядную порцию своего рагу, прежде чем продолжить. — Не в этом смысле. Мы там просто собирались детьми. И я пытаюсь преобразить свою кислую гримасу в выражение полнейшего безразличия. Это глупо, и мне не следует так реагировать. Ведь я же знаю, что я у него в любом случае первая. И этой мысли быстро удается побороть приступ иррациональной ревности, и тогда я улыбаюсь ему и пожимаю плечами.  — Все в порядке. Ведь это же в мою постель ты ныряешь каждую ночь. Его брови взлетают вверх. Он разве что не краснеет. И смеется.  — Надо же. А ты стала довольно бойкой для девушки, которая еще пару лет назад не могла даже взглянуть на мою наготу. Мне ужасно хочется на него как следует цыкнуть за его подколки, и я подаюсь вперед, негодующе вздернув подбородок.  — Теперь, очевидно, я уже не смущаюсь, оттого… Он зажимает мне рукой рот.  — Ладно, — пытаясь не рассмеяться, я щурюсь и прижимаюсь губами к его ладони. Он тоже щурится, и уголки губ слегка подергиваются, и он наклоняется ближе и говорит шепотом.  — У нас первое свидание, не забыла? — воркует он, и с такого близкого расстояния мне хорошо заметно пламя, бушующее в его глазах. — Так что предполагается, что я не в курсе, какого цвета у тебя трусики. И что за звуки ты издаешь, когда я заставляю тебя кончить. Я так резко вдыхаю, что захожусь в кашле и резко отстраняю его руку. Он лишь смеется надо мной, а я выпаливаю самое первое, что приходит в голову:  — Это было грязно.  — Правда? — он отправляет в рот еще одну ложку. — А я думал, что это был комплимент. Потому что эти звуки невероятно милые. Я разом проглатываю остатки своей похлебки, потому что я раздражена и сгораю от нетерпения, и уже хочу как можно скорее оказаться с ним дома. Когда я ставлю на стол плошку и заявляю, что закончила, у него расширяются глаза. — Закончила? — в его голосе слышится смех, и я киваю, стиснув под столом бедра. — Ага. Пошли-ка домой. Он даже не доел свою порцию, а уже спешит вернуть посуду Сэй. И я иду за ним по рынку, сжимая его руку.  — Знаешь ли, я запланировал еще кое-что на наше первое свидание, — говорит он, стреляя в меня глазами. — Ужин при свечах, танцы под радиоприемник, посиделки у камина.  — Прибережем это для второго, — говорю я ему рассеянно, и еще быстрее тяну за собой по направлению к Деревне Победителей.  — Протез, — напоминает он, и я сбавляю шаг, послав ему извиняющийся взгляд. В знак раскаяния я помогаю подняться ему на ступени своего крыльца, и он даже раздражается. — Китнисс.  — Прости, — бросаю я, закрыв дверь и снимая куртку. Не успеваю я повернуться к Питу, как вдруг оказываюсь перекинутой через его плечо. Так он и несет меня вверх по лестнице. — Пит! — ору я в сторону земли, и он останавливается на середине.  — Ты права, — усмехается он и как пушинку перехватывает меня уже по-другому — прижав к груди, одна рука — у меня за спиной, другая — под коленями. — Я ведь не пещерный человек, а романтик. Он двигает дальше, я же фыркаю, обвивая его руками за шею.  — Ты все-таки слишком задираешь планку. Я ведь теперь буду каждый раз ждать, что ты так вот отнесешь меня в постель. Его ответный смех я чувствую прямо своими ребрами и тоже ему улыбаюсь.  — Может, если ты будешь как следует просить, — говорит он. На пороге комнаты он опускает меня на землю, точнее, на деревянный пол, и я сразу отпускаю его шею. Он пристально глядит на меня сверху-вниз, а я осмотрительно дотрагиваюсь до цветка в волосах — не упал ли.  — Я тебя люблю, — говорит он в конце концов, и я вскидываю на него глаза, смутившись так, как только он может меня смутить. Мне известно, что он меня любит, и что я люблю его, пусть я и не могу это выразить в потоке слов. Мне все еще трудно это произнести, не оттого, что я боюсь, но оттого, что слова кажутся неуместными после всего, что было. Остается надеяться, что я смогу показать ему это без слов, что мои руки и губы донесут эти слова до его кожи, впечатают и глубже, чем шрамы, так, что у него никогда больше не возникнет сомнений насчет моих к нему чувств. Наклонившись, чтобы развязать шнуровку на сапогах, я скидываю их на пол и спиной вперед иду на середину комнаты. Пит просто наблюдает за мной из дверного проема, его глаза томно провожают мои руки, которые расстегивают пуговицы на платье, прежде чем снять его с меня через голову и бросить на пол. Он жадно впитывает меня глазами, взгляд его темнеет, плечо упирается в дверной косяк. И я купаюсь в его голодном взгляде, стоя перед ним в одном белье.  — М-м-м. Я знал, — он лукаво улыбается. — Всегда предполагал, что ты из девушек, которые носят белые трусики. Мне приходится закусить нижнюю губу в попытке сдержать улыбку. — На самом деле, — и я запускаю большие пальцы за лямки трусиков и, покачивая бедрами, спускаю их до земли. Делаю шаг вперед, оставляя их лежать, где упали, и гляжу прямо в его затуманенные желанием глаза. — Я из тех, которые по большей части вообще не носят трусики. Судорожный вздох, который у него вырывается в этот миг, я не только слышу, но и ощущаю - руками, ногами, грудью. Он продолжает наблюдать за тем, как я расстегиваю бюстгальтер и медленно спускаю его по рукам. Я же стараюсь не полыхать от смущения под его пристальным взглядом, но, несмотря на то, что я знаю о его теле теперь не меньше, чем он знает о моем, это смущение живет во мне на инстинктивном уровне. Он смотрит на меня вовсе не так, как некогда смотрели мои стилисты – нет, его взгляд и поощряет меня, и подавляет. В конце концов, еще спустя один мучительный миг, он отрывается от дверного косяка и делает шаг ко мне. Стягивает через голову рубашку, и моему взору предстает его широкая обнаженная грудь. Ладони нежно ложатся на мою шею, большие пальцы приподнимают подбородок, тихонько его поглаживая. Я прикрываю глаза в предвкушении поцелуя, он же сначала вынимает из моих волос цветок и аккуратно кладет его на прикроватный столик. И я благодарно улыбаюсь.  — Не хочу его помять, — бормочет он, возвращаясь ко мне. И тут же подхватывает за бедра, отрывая от земли. — О, — я задыхаюсь и хватаюсь за его плечи, а он относит меня и сажает на край кровати. Откинувшись на локтях, я наблюдаю за тем, как он освобождается от остатков одежды. Он выбирается из штанов и белья, и при взгляде на его длину, которая все твердеет и утолщается, я чувствую жар между бедер. И они сами собой расходятся перед ним, когда он заползает на кровать, привлекая меня к себе.  — Так вот как заканчиваются в итоге все твои первые свидания? — спрашиваю я, обхватывая и направляя вниз его голову.  — С точки зрения статистики, да, — отвечает он. Я смеюсь, но смех тут же растворяется в его поцелуе. И я больше ни о чем не могу думать, когда его язык касается моего. Я жадно его целую, наши губы танцуют страстный танец, языки сплетаются, пробуют, дразнят. Мои пальцы забираются в его кудри, царапая, подергивая, а его руки скользят по линиям моего тела, как руки гончара по глине, и все мои изгибы пылают от его прикосновений. Его ладонь накрывает мою грудь, приподнимает ее вверх, а потом большой палец терзает и трет сосок, вверх-вниз. Я рефлекторно раскрываю губы, больше не отдаваясь поцелую, просто стону ему прямо в рот, но его нетерпеливый язык и не думает прекращать своего вторжения. Он снова щелкает о мой язык, и затем он целует мои застывшие губы, даже слегка прикусывает их. Я могу лишь дико извиваться под ним, ибо пульсация между бедер становится все сильнее с каждым ловким движением его большого пальца на моем соске. — Пит, — я уже задыхаюсь, выгибая под ним спину и наполняя его ладонь тяжестью своей груди. Он прокладывает дорожку из поцелуев по моему подбородку, челюсти, вниз, по неровной тропе, обозначенной моими огненными шрамами. Добравшись до моей груди, его язык сначала облизывает темный бутон, прежде чем тот попадает к нему в рот. Я резко втягиваю в себя воздух, ногти проезжаются по его спине стоит ему потянуть за кончик соска губами, лаская его языком. Тем временем его свободная рука накрывает мою другую грудь, перекатывая сосок между большим и указательными пальцами. Дернув коленями, я врезаюсь ими в его бедра, и хватаюсь за его ягодицы, чтобы поближе притянуть к себе. Его тяжелая эрекция трется о мою влажность, приводя меня в упоение. И он стонет, уткнувшись мне в грудь, и будто забывшись, дергается возле меня. Еще одно подергивание, и вот он уже прикусывает мой сосок, и тянет за него, прежде чем отпустить. Потом влажный жар его языка пропадает, и я встречаюсь с его темным взглядом, у меня теснит что-то в груди. Он оставляет влажный поцелуй повыше моих грудей, а потом его губы двигаются вниз, пятная мокрыми следами мой живот и косточки таза. Я напрягаюсь, хотя я вся раскрыта перед ним, и знаю, что за этим последует, но он сперва целует внутреннюю поверхность моих бедер. И прокладывает невидимую линию, ведущую к местечку, где бедро перетекает в пах, заставляя меня исторгнуть глубокий грудной стон. И я без тени стыда тянусь к нему. Тут уж не до смущения, когда я так промокла. Потому что мне известно, что он это любит. Что он этого хочет. Потягивая его за волосы, я выдыхаю нечто бессвязное, что-то вроде «Пит» и «прошу» и «мне нужно», и он смотрит на меня сквозь свои длинные светлые ресницы. Он улыбается и дарует мне помилование, и, подоткнув руки мне под бедра, тянет меня вниз по матрасу навстречу своим губам, еще шире раздвигая мне бедра. И вот его язык уже оказывается посреди моих складок, и я пылаю там, где он меня касается. Он пробует меня на вкус, засовывает в меня язык поглубже. Я ощущаю движения его челюсти, когда он купается в моей влаге и сглатывает, и я плотно сжимаю веки, тяжело дыша, и все мои мышцы сводит судорогой от удовольствия и напряжения. Его язык исследует меня, двигаясь по изгибам моих складок, а пальцы их приоткрывают. Когда же его губы засасывают мой клитор, я вздрагиваю и всхлипываю, пальцы извиваются в его волосах. Он нежит мою супер-чувствительную выпуклость языком до тех пор, пока я снова не опадаю, раскрывшись ему, растянувшись, почти задохнувшись. Его рот усиленно трется об меня, он пропускает мой клитор между приоткрытых губ и вводит в меня два пальца, чтобы возместить отсутствие там своего языка. — Пит, — хныкаю я, непристойно и отчаянно виляя бедрами у его лица. Он что-то гудит в ответ, и его язык нежно щелкает по моему клитору — короткими, быстрыми касаниями, от которых я приподнимаюсь на кровати, выгнувшись дугой. Наслаждение нарастает во мне как мощное крещендо, завиваясь, ширясь, взлетая ввысь под напором его искусного языка, и я цепляюсь за него, прежде чем взорваться и сгореть в огне этого блаженства. — Пит, — повторяю я сквозь стоны, тяжело дыша и извергая из себя дождь жидкого огня на его язык, когда кончаю. Он не прекращает безжалостных ласк, пока я корчусь под натиском его рта, не отпускает, пока я не откидываюсь безвольно на постель — чувствуя, что у меня уже и кости расплавились, и вся я выгорела дотла; мои бедра сами собой соединаются и падают — все это слишком, невыносимо хорошо. Пит садится на колени и стирает рукой с лица следы моего возбуждения, а я лишь смотрю на него не отрываясь снизу-вверх, зная, что моя любовь к нему никогда не была еще так обнажена как сейчас. Зная, что и он видит это — по тому, как нежно он мне улыбается, а потом перемещается, снова оказываясь у меня между ног, открывая их для своих бедер как колыбель. Я наблюдаю за тем, как он берет свой член рукой, поднося кончик к моим складкам, и от этого прикосновения все внизу моего живота подпрыгивает и сжимается. Он тоже смотрит на меня, опершись рукой о подушку над моей головой.  — Можно? — спрашивает он, как делает всегда, и я киваю и, дотянувшись до его бедер, притягиваю его к себе в тот миг, когда он толчком входит в меня. Дыхание спирает в легких, и мое тело растягивается под его давлением, радостно его приветствуя. Ощущаю на шее его горячий трепетный стон, хватаюсь за его плечи, выгибая бедра, чтобы вобрать его в себя. Я влажная, даже более чем, но ему все равно приходится прикладывать усилия, чтобы проникнуть в меня глубже, выходя и буравя меня вновь, пока он не оказывается на максимальной глубине. Это уже не причиняет боли, и он делает это всегда осторожно, но все равно это всегда напоминает о весомости момента, как и о том, насколько я ранима, насколько мы ранимы оба. Притягивая его к себе, я выгибаюсь, прижимаясь грудью к его груди, и он вскидывает голову, чтобы меня поцеловать, его язык неспешно скользит по моему, когда он начинает в меня толкаться. Толчки остаются медленными, несильными, пока от ощущения того, что он движется внутри меня, у меня не начинает кружиться голова, и я не распаляюсь, сгорая от желания большего. И я хватаюсь за него — за спину, руки, бедра, ягодицы — в надежде, что он поймет, в чем я сейчас нуждаюсь. Он понимает, как и всегда, и приподнимается надо мной, упираясь руками и коленями, чтобы иметь возможность толкаться в меня глубже, быстрее. И я сжимаю ноги у него на поясе, двигаясь с ним в такт, вращая бедрами, чтобы сильнее с ним соударяться. Внутри он ощущается еще весомее и больше, и я приопускаю голову, чтобы заглянуть ему в глаза. В них сладостный туман, зрачки расширены и смотрят в неведомую глубину. Щеки его пылают, рот, из которого исходит тяжелое дыхание, розовый и влажный. Я прижимаюсь к нему губами, и Пит стонет прямо мне в рот, принимаясь буравить меня еще сильнее.  — Китнисс, — всхлипывает он возле моих губ, и я закрываю глаза, чтобы полностью насладиться этими звуками. Это мой самый любимым момент. Когда он небрежно выдыхает мое имя, вновь и вновь, как будто повторяет мантру, которая не дает ему распасться на тысячу кусочков. Мое собственное дыхание. И звук наших тел, которые двигаются в сладострастном соитии, влажном, бурном, нежном. Он напрягается всем телом, его бедра вбиваются в меня беспорядочно, и я вновь за него хватаюсь, крепче прижимая его к себе, когда он вскрикивает и погружается в меня так глубоко, что я, клянусь, чувствую даже его сердцебиение своей грудной клеткой. Я прижимаю его к груди, и его тело один раз сильно судорожно дергается, дыхание обжигает мою кожу. Его член во мне набухает и пульсирует в момент его оргазма, и я прижимаюсь щекой к его макушке, пытаясь совладать со своим бешеным сердечным ритмом и саднящими легкими. После Пит вскидывается так, чтобы я оказалась в его поле зрения. Несколько мгновений текут в молчании, его нос медленно трется о мою щеку, а потом он целует меня туда, а следом — в лоб и губы, неохотно выходя из меня. Я закусываю губу и прижимаю ладонь к животу, чтобы унять ноющую боль от его отсутствия внутри. Его сперма — влажная и теплая — все еще ощущается у меня между бедер, и он выбирается из постели и приносит влажную тряпку, чтобы обтереться. По окончании процедуры очищения он вновь ложится рядом и накрывает нас обоих одеялом, прежде чем заключить меня в объятия. Я кладу голову ему на грудь, прижимаюсь ухом и прислушиваюсь к медленному биению его сердца. Это меня расслабляет, даже больше, чем его пальцы, расчесывающие мне волосы — он уже снял резинку с моей косы, расплел ее и теперь разглаживает каждую прядь. Ловлю себя на том, что засыпаю, убаюканная его сердцебиением и звуком ровного дыхания. Но из дремы меня выдергивает его голос, гулким эхом достигающий моего уха через его теплую грудь.  — Ты так и не сказала — понравилось ли тебе твое первое свидание. С трудом открывая глаза, я улыбаюсь.  — Ничего так. До меня доносится его короткий смешок.  — Как-нибудь повторим? Я неожиданно зеваю и потягиваюсь, шарю под одеялом ногами, пока не касаюсь пальцами его ступней — одной из плоти, другой — металлической.  — Думаю, я как-нибудь еще пойду прогуляться со своим парнем, да. Я такая сонная, что я не очень-то соображаю, что говорю, и до меня не сразу доходит, отчего это Пит так резко замирает, когда выдавливает:  — Парнем? Мои глаза сами собой широко открываются, и я натыкаюсь взглядом на его голую грудь. Наверно, я никогда его раньше так не называла. Но он ведь «парень», так? Хотя это и звучит слишком обыденно, слишком незначительно для обозначения того, кем он для меня является. Так что я смущена, растеряна и нервничаю — не сказанула ли я чего-то не того, а Пит отстраняется, чтобы на меня взглянуть.  — И когда же это я был разжалован из женихов? Облегченно рассмеявшись, закатываю глаза и прячу лицо в изгибе его шеи, на его груди. Он обвивает меня руками, и мы на некоторое время затихаем, но я больше не чувствую сонливости, и все время прокручиваю в голове наш последний разговор. И меня осеняет. — Пит, — начинаю я тихо, обнимая его за талию, все еще не отрывая щеки от теплого пространства его груди. Он не отзывается, но по тому, как его пальцы все еще блуждают в моих волосах, мне ясно — он слушает. И, набрав в легкие побольше воздуха, я говорю. — Тебе нужно переехать сюда. Ко мне. Замираю, чтобы выслушать его ответ, и аргументы на случай его возражений уже вертятся у меня на языке — я собираюсь убедительно заверить его, что я к этому готова… Но он просто бормочет где-то в районе моей макушки:  — Тогда я соберусь за выходные.