who will save you now

С утра Чарльза тошнит, и Эрику очень хочется бросить что-то колкое, вроде «от кого залетел?», чтобы не испытывать эту удушающую волну паники, чтобы Чарльз перестал выблевывать свои внутренности и засмеялся, чтобы всё стало хорошо и весело – но Эрик не может и продолжает стоять, прижавшись виском к косяку и стараясь побороть собственный приступ тошноты. А ведь когда-то было и весело, и хорошо: уже в Америке они с Ксавье пошли в бар, и Чарльз хвастался, что перепьет любого ирландца, а в итоге напился до чертиков – Эрик с его немецкой кровью все ещё стоял на ногах и более-менее соображал, но уже смеялся над дурацкими анекдотами, которые в приступе дикого хихиканья выдавливал из себя Ксавье. И ведь тогда у Эрика был шанс прижаться, наконец, губами и прекратить этот словесный поток со стороны Чарльза и эти вечные мученья со стороны Леншерра из-за невозможности ни коснуться, ни объясниться; но даже тогда, в полувменяемом состоянии, Эрик не стал. Когда он дотащил смеющееся тело Ксавье до дверей особняка, они упали на ступеньки, и было очень темно, и где-то лаяла собака, встревоженная редкими прохожими вкупе с июльской духотой, и они лежали на холодном мраморе, рука в руке, и хохотали, и всё было правильно, а потом Чарльза стошнило прямо на ковер, но это ведь сущие мелочи. Теперь он сидит - бледный, капля пота на виске - на кафельном полу уборной, и из радиоприемника на подоконнике Пресли поет про отель разбитых сердец, и Эрику хочется закрыть глаза, отвернуться, сжаться в точку, принять позу эмбриона и вернуться в утробу матери – только матери больше нет, нет ни семьи, ни родины, и его единственный друг заходится кашлем на белой-белой плитке. Эрик помогает Чарльзу подняться и хрипит: «Хочешь воды?», Чарльз мотает головой из стороны в сторону, прижимая руку ко рту, он не ест, не спит, не пьет, дышит через раз и ничего не говорит. Не подпевает радио. Не шутит. Не пишет свои заумные исследования. Не флиртует и не напивается. Ни-че-го. Из мальчика, обласканного жизнью, университетской знаменитости Чарльз Ксавье превратился в заводной механизм, бледное подобие самого себя. Весь голубой из его блестящей радужки вытек в синяки под глазами. И Эрику приходится вырастить новый ряд зубов. Когда у него забрали родителей, он был нескладным мальчишкой, который в приступах гнева гнул ворота и крушил кабинеты, а теперь он вырос, если Чарльз не может бороться, значит, Эрик будет. Ярость в его грудной клетке просыпается и ведет ухом, скаля зубы. Эрик перегрызет глотку любому, кто посягнет на его друга.