Катенька

— Андрей, — твой голос бьет по ушам почище грома среди ясного неба. — Ты видел Юпитер? Спрашиваешь, хоть и знаешь, что я отвечу. Конечно же, нет. Несколько дней назад один из нас ценой своей жизни спас меня — пожалуй, после такого я еще долго буду отходить.  — На это стоит посмотреть, — напоминаешь ты о себе, несмело касаясь плеча. Невыносимо чувствовать твои прикосновения. Они пробуждают что-то давно забытое, что-то такое, что вспоминать не хочется совсем. Но я не могу вот так вот просто взять и отдернуть плечо — после такого ты точно не отстанешь.  — Ты в порядке? Единственное, что могу ответить, это:  — Угу.  — Ты за неделю не сказал мне ни слова. Надо же, целая неделя прошла с того момента, как я беспомощно драл глотку в шлюзе, слыша последние вздохи Джеймса. Не желая вспоминать это, делаю вид, что чрезвычайно заинтересован цветными проводками, сплетенные между собой в моих руках. И тут ты совершаешь то, против чего я бессилен, — эдакий запрещенный прием, способный любого русского, находящегося среди чужаков, встрепенуться. Ты переходишь на наш родной язык.  — Обещай мне, что с тобой все будет в порядке, — твоя рука все еще согревает мое плечо.  — Все в порядке, — бессмысленно вру я, зная, что ты чувствуешь прямо противоположное. Но ты отстаешь, и рука твоя отпускает меня.  — Хорошо. А через год с лишним я тебя теряю. Тогда я голосую твердым отказом от идеи отправить тебя на поверхность Европы, но ты превращаешь собрание в какой-то нелепый митинг. И через час уже стоишь в шлюзе, ожидая, когда мы тебя снарядим в поход.  — Это опасно, — я уже в который раз беспомощен.  — Я знаю, — отвечаешь ты, ободряюще улыбнувшись. Я надеваю на тебя — такую хрупкую — неповоротливый уродливый шлем и произношу:  — Будь осторожна, Катенька. Пожалуй, это единственное подобие нежности, что я могу позволить себе по отношению к тебе. Ты улыбаешься, услышав такое обращение:  — Конечно. И попутно врешь мне, погибнув спустя час подо льдом этой проклятой Европы. Я ору на весь модуль, чтоб вернули тебя, ненавидящим взглядом взираю на тех, кто был согласен с твоей вылазкой, но уже в который раз не могу ничего поделать. Ты под водой. Тебя больше нет. *** Последние минуты перед смертью всегда страшны. Прошу Розу не молчать, чтоб не погрязнуть в ощущении, что здесь я совсем один. И умираю один. Свечение окружает корабль, становится все сильнее. Источник его бьет снизу лед, раскалывает его на куски, сшибая с ног. Радиация полощет по скафандру, проникает внутрь, рождая помехи. Но мне уже плевать, потому что согревает странная надежда на то, что где-то там, на самом дне инопланетного океана ты встретишь меня, смущенно пожмешь плечами, произнесешь что-то вроде: «Похоже, я была недостаточно осторожной», — и улыбнешься. Слишком наивная, фантастическая мысль для такого прожженного старого хрена, как я, но перед неизбежным концом можно все. Даже мечтать о женщине, которая последний год была рядом. Проваливаюсь под лед. Вода синеватым свечением обволакивает скафандр, открывая потрясающие виды, от которых захватывает дух. Боже, если ты есть, спасибо тебе за место, в котором мне предстоит умереть. Воздуха почти нет. Роза что-то кричит, но помехи не дают точно расслышать ее слов, но по голосу ясно: она осталась одна в этом жутком мире. Мне очень жаль, Роза, что ничем больше не могу тебе помочь и поддержать. Мне пора к Катеньке.