И после этого наступит вечность...

Темная ночь. Дорога. Они сидят в машине, смеются. Ее руки находятся на округлом животе, а сама Эль не может отвести глаз от мужа. Они возвращаются в Лос-Анджелес из очередного путешествия в Санта-Круз, к ее родителям. На часах 23.58, почти полночь, глаза девушки слипаются. Она их закрывает. Новая картинка: ее глаза широко распахнуты, она кричит, глядя, как к их машине неумолимо приближается грузовик, словно бы в замедленной скорости. Будто кто-то просто включил видеозапись. Пять секунд растянулись в вечность. Она смотрит на Калума: тот застыл с выражением ужаса на лице. Три. Два. Один. Удар. И снова все меняется: она стоит на обочине, укутанная в плед, так любезно предложенный врачами, по щекам неумолимо текут слезы. Спасатели вытащили окровавленного парня из машины. Он успел повернуть, но слишком сильный удар пришелся на его сторону. Она отделалась лишь испугом. Но он… «Он мертв. Мы прибыли слишком поздно. Сожалею Вашей потере.» Один из врачей подходит к ней, но по выражению его лица видно: он не сожалеет. Ему плевать. И снова все будто в замедленной съемке, она падает на колени, закрывает лицо руками. Дар речи будто отняло, но потом из груди вырывается крик. Нечеловеческий, полный боли, отчаяния, страха. Она запускает руки в волосы, будто пытаясь вырвать их. Кричит-шепчет «нет!», но да. Да, он, черт возьми, мертв. Темнота. Новая картинка. Идет дождь. Все в черном, она в том числе. Стоит перед только что закопаной могилой. Слезы струятся по щекам, но она их не чувствует. Кладет руки на круглый живот, безжизненно глядя на горку земли перед могилой, уставленную свечами и заваленную цветами. А посредине всего этого фотография. Он улыбается. «Калум Томас Худ. 1996-2015», гласит выгравированная надпись. Взгляд вновь и вновь скользит по ней, прежде, чем девушка поворачивается и уходит. *** Как всегда. На этом моменте она всегда просыпается. Слезы сами по себе струятся по щекам и взгляд падает на пустую половину кровати. Его половину. Удар кулаком приходится на его подушку и сдавленный всхлип вырывается из груди. Сколько бы она не внушала себе, что она в порядке, она не в порядке. Даже спустя чертов год, нет. Нет, она никогда не будет в порядке. Его фотография смотрит на нее с прикроватной тумбочки будто бы осуждающе: мол, не порть себе жизнь, ты должна двигаться дальше. Но нет, она не может двигаться дальше. Она застыла, как восковая фигура. Ее не тянет вниз, но она и не идет вперед. Если бы не Соня, она была бы уже на дне. На часах 5.04, значит, пора идти разогреть поесть дочке, которая вот-вот проснется. Малышка. Брюнетка вытирает слезы и поднимается с кровати. Спускается на кухню и достает из холодильника заранее приготовленную смесь и засовывает ее в микроволновку. Со второго этажа раздается детский плач — проснулась. Эль достает бутылочку и перелевает смесь в нее, проверив, нормальной ли она температуры. Конечно нормальной. Эту процедуру она проделывает каждое утро в течение трех месяцев, но это просто такая мелочь, которую она не может не сделать. Привычка, без которой все станет не правильно — проверить температуру смеси. Поднимается обратно в комнату и поднимает малышку на руки, чтобы успокоить и дать бутылочку. Соня практически сразу перестает плакать, жадно выпивая смесь и глядя большими карими глазками на маму. Глаза цвета темного-темного кофе, как у него. И две родинки на щеке. Маленькая копия папы. Эль слабо улыбается, наблюдая за ней. Единственное счастье в ее жизни. Ну вот. Смесь кончилась и брюнетка забирает бутылочку и кладет малышку в кровать. Покачивает колыбель. Соня засыпает, а Элеанор идет и одевается. Сегодня 20е августа — год с того дня. Сегодня она не надевает привычные джинсы и бесформенную футболку, как обычно надевала каждый месяц. Сегодня она надевает черный костюм. На часах шесть утра, когда Эль покидает дом. Проделывает привычный путь до кладбища и проходит сквозь большие кованные ворота, встречающие людей, пришедших в это мрачное место. Десять рядов могил вперед, пятая влево. Она присаживается на каменную лавочку, нервно теребя в руках черную кружевную перчатку. Закусывает губу, не решаясь посмотреть на надгробие. — Это снова я, мой Ангел. Сегодня ровно год с той ночи… Знаю, ты никогда не любил эти даты, всегда нервничал, когда я напоминала тебе о годовщине чьей-то свадьбы, смерти, плевать чего. Ты всегда говорил «Я помню!», хотя по твоему выражению лица было видно, что не помнишь. А когда я говорила тебе это, ты смеялся и называл меня занудой, — одинокая слеза скатывается по щеке Эль. — Представляю как ты, там, и сейчас называешь меня занудой. Называешь каждый месяц, ведь я прихожу именно двадцатого числа. Ты смеешься, ведь так? Наверняка смеешься. Знаешь, Соня уже хорошо ходит… ну, точнее, лучше, чем в прошлом месяце. И даже сказала «Ма!» однажды. Но больше не хочет, только пищит все время. Она так мило пищит, как ты, когда пытался меня развеселить после просмотра очередного грустного фильма. В последнее время я только такие и смотрю, когда Соня засыпает. Она все время спит, Кэл! Не представляю, как она так может, но, кажется, назвали мы ее правильно, — нервный смешок. — Ну как. Она просыпается всегда в пять утра, чтобы поесть, а потом засыпает обратно. И может проспать до обеда. Она так похожа на тебя, милый. У нее такие же глаза и даже родинки в том же месте на лице. Знаю, ты никогда не любил свои родинки, но ведь ты знаешь, я любила их безумно. Кэл, знаешь, я скучаю. Скучаю каждое утро, каждый день, вечер, ночь. Целые сутки, целую неделю, месяц, чертов год, Кэл, — всхлип. — Мне не хватает тебя. Единственное, малюсенькое счастье, которое я испытываю — Соня. Но оно настолько мало, что просто не может заглушить боль. Ангел мой, мое сердце разрывается на куски. Я не могу без тебя. Я бы уже давно была с тобой, если бы не малышка. Каждую чертову ночь мне снится один и тот же сон, та роковая ночь. И каждый раз я просыпаюсь, будто я пережила все заново. Каждый раз мне хочется закричать, но я не могу. Боюсь разбудить ее. Мне не хватает твоей улыбки. Поцелуев. Твоих слов о любви. Казалось бы, прошла уже вечность. Но нет. Только лишь год. Я все еще молюсь, что это сон. Кошмар. Хочу проснуться, прижаться к тебе, но не смочь, потому что все еще мешает мой огромный живот. Но у меня не получается. Целый чертов год не получается. Я все еще не могу поверить, Калум. Не могу поверить, что ты не со мной. Что ты не увидишь, как Соня вырастет, не услышишь ее первое слово, не поведешь в первый раз в школу, не научишь играть ее на гитаре, не пойдешь разбираться с парнем, разбившим ей сердце, не отвезешь на выпускной, не отведешь к алтарю. Я знаю, ты безумно любишь ее, даже на небе. Ты так ждал ее. Я все еще помню, как ты был счастлив, когда я сказала, что беременна. Помню слезу, скатившуюся по твоей щеке, когда ты впервые увидел ее на УЗИ. Помню, как ты разговаривал с ней. Улыбался. Ты был счастлив, я знала это. А еще я знаю, что чертово время не лечит. Всхлипы участились и девушка спрятала лицо в ладонях, замолчав. Они были счастливы. Видимо, слишком счастливы и не заслуживали этого счастья. Элеанор качает головой, слегка успокаиваясь только лишь минут через пять и поднимает покрасневшие и припухшие от слез глаза на могилу. — У парней все в порядке. Эштон и Ами уехали с двойняшками в Париж. А Майкл с Люком и Алесс сейчас в Австралии. Ты, наверняка бы рассмеялся над ее животом. Люк и Лесс решили, что будут рожать в Сиднее, на вашей родине. Она с дня на день родит Джейми. Они счастливы, но я вижу, что парни тоже скучают. Мали прилетала две недели назад, на пару дней. Отвела меня в кино и кафе. Пыталась меня развеселить, но у нее не вышло. Наверное, потому, что она сама не отошла от всего этого. Но ей лучше, чем мне, это видно. Она может жить. Не скажу, что приезд твоей сестры был бессмысленный: хотя бы было не так тоскливо, как раньше. Твои родители сейчас в Египте, я купила им путевки, пусть отдохнут. Они постоянно работают, знаешь. Будто бы хотят спрятаться в бумажках и забыть о тебе. Я бы тоже так делала, наверное, но у меня маленькая Соня и я не могу. А денег, что ты оставил, пока хватает… И девушка вновь замолкает, глядя на молчаливое надгробие перед собой. Прикрывает глаза. Губы дрожат, а в голове всплывает картинка: она гладит его по голове, в то время как Кэл разговаривает с животом. Тут он говорит что-то смешное и она смеется. Что он говорит? Нет, она не может этого забыть. Она же помнила! Нет-нет-нет. Она не хочет забывать. Ни в коем случае. Открывает глаза, вновь всхлипывая. — Я пообещала себе, а теперь пообещаю и тебе, мой ангел. Я никогда не забуду тебя. Пусть ты… мертв здесь, но ты жив. Ты всегда будешь жить в моем сердце, Калум. Обещаю тебе, мой ангел. Я никогда не забуду тебя. С последним словом она поднимается и вытирает слезы со щек. Смотрит на могилу. — Никогда. Девушка поднимает руку и сжимает в кулаке подвеску-замок, висящую на шее. Опускает голову. — Я буду любить тебя вечно, Калум Томас Худ. Элеанор разворачивается и уходит, так же сжимая в руке подвеску. Частичку его. Замочек, которым он закрыл ее сердце, чтобы никто больше не вошел в него. Только он. Потому что ключ есть только у него. Потому что ее сердце навеки принадлежит ему, где бы он ни был, и они обязательно встретятся. И после этого наступит вечность.

«Я буду любить тебя вечно, моя маленькая смешная мышка» © Калум