Рано или поздно

Что Арнольд любил, так это полеты. Научился он им, конечно, не сразу, с этим все было строго. Во-первых, нужно было подождать, пока ты не вырастешь и не окрепнешь: конечно, у его вида не было оперения, как у птиц, время от времени залетавших в их селение, но просто крыльев тоже было недостаточно. Детенышей сбивали в одну кучу и учили держать равновесие на земле — ведь если ты на ногах стоять не можешь, какие тебе полеты? Постепенно они переставали беспомощно копошиться и становились все увереннее, а их мышцы крепли; и вот наконец наступал тот момент, когда они поднимались в воздух. Кто-нибудь из взрослых особей следил за тем, чтобы все детеныши в целости и сохранности добрались до Скалы (она казалась им ужасно высокой и опасной, и некоторые подростки этим даже пользовались, с удовольствием пугая ею малышей), а потом они должны были прыгнуть. Арнольд не припоминал, чтобы кто-нибудь из детенышей прыгал сам, даже он, всегда мечтавший подняться ввысь, тогда струсил. Неудивительно — вид со Скалы открывался впечатляющий. Километры джунглей далеко внизу, и так до самого горизонта. Где-то там даже были селения людей — достаточно далеко, чтобы никто не смог их найти, конечно. Но дело было не в джунглях и не в людях, а в высоте. Учили летать их достаточно быстро и жестко: подождав, не решится ли кто сам (а добровольцев обычно не было), детенышей просто сталкивали вниз по одному. Они падали и пищали. Они верещали так, что оставшихся наверху тут же охватывала паника. А еще они, так сказать, на лету понимали, зачем им нужны крылья. Способ действительно был эффективным, и Арнольд не слышал, чтобы кто-нибудь когда-нибудь долетал до земли и разбивался. На крайний случай, их ведь всегда могли поймать взрослые. Он с удовольствием вспоминал свой первый полет (ох, и страшно же ему было тогда!), сопровождаемый безграничным чувством свободы. И сейчас он не знал лучшего способа пережить это чувство вновь, чем вернуться на Скалу уже опытным и как никак почти взрослым, и аккуратно соскользнуть вниз. На закате джунгли становились особенно красивыми: заходящее солнце окрашивало небо по-особенному, и Арнольд не мог найти нужных слов, чтобы описать это. Он просто парил и любовался миром вокруг. Еще Арнольд любил птиц. Признаться честно, не потому, что они тоже летали. Птицы служили таким, как он, едой, и Арнольд высоко ценил их вкусовые качества. Но помимо этого, у них еще были перья. Длинные, гладкие, красивые, существенно облегчающие им полет. У Арнольда перьев не было. Да никто из его сородичей не мог похвастаться хотя бы намеком на оперение — такова уж их природа. Чтобы птиц съесть, их приходилось ощипывать, но, несмотря на такую мороку, Арнольд находил в этом что-то хорошее. Он отбирал несколько особенно красивых перышек и хранил у себя для коллекции. От этого даже мясо казалось вкуснее. Иногда взрослые особи приносили добычу питательнее — они собирались в группу охотников и возвращались с телами более крупных млекопитающих. В основном это были травоядные животные, но иногда получалось убить и хищную кошку. Если добыча была тяжелой, несли эту ношу вдвоем — лететь приходилось медленнее, зато и мяса хватало надолго. Арнольд слышал, что люди тоже едят птиц и животных. Только не сырыми, как было принято у таких, как он, а обработанными огнем. Огня Арнольд несколько опасался, хотя чувствовал, что тот не причинит ему особого вреда. Но и нужды в его добыче ни у кого из них, в общем-то, не возникало. Они жили в скалистой местности и держались небольшими семейными группами, как правило, состоящими из самца, самки и их детей. Были у них и старики: им даже позволялось решать, остаться ли ближе к сородичам и следить за внуками, или же уединиться и предаться размышлениям в тишине и покое. Иногда они собирали вокруг себя малышню и рассказывали истории о старых добрых временах, когда люди еще не бороздили небо, и перемещаться по миру было куда как проще. Арнольд всегда с удовольствием слушал такие рассказы, словно уверенный в том, что ему тесно в родных краях. Он бы многое отдал за то, чтобы улететь далеко-далеко отсюда — и такая возможность действительно была. Ну, для начала, их селение было не единственным среди ему подобных. Множество их было разбросано по всему миру, и от все тех же стариков Арнольд знал, что у некоторых поселений получается существовать даже в ледяных, заснеженных землях (после рассказов о снеге Арнольду еще сильнее хотелось увидеть его своими глазами). А некоторые сбегали к людям и жили уже среди них. И в этом не было ничего удивительного — Арнольд тоже уже умел становиться похожим на человека. Именно по такому умению определялось, что детеныш уже взрослеет, становится подростком. Арнольду пока еще не доводилось встречать настоящих людей, но взрослые утверждали, что они выглядят в точности так, как и их «оболочки». День проходил за днем, пока однажды он не проснулся со странным щекочущим ощущением по всему телу; он уже видел со стороны, как это происходит, а теперь имел сомнительное удовольствие прочувствовать обращение в полной мере. Он не чувствовал боли, нет, но чесалось тело ужасно. Чешуя словно спадала с него кусками, хотя на самом деле это было скорее похоже на замену внешнего слоя тела внутренним; его выворачивало наизнанку, но не так болезненно, как это можно себе представить. И вот, через короткий промежуток времени он уже с интересом изучал себя нового, словно ставшего меньше, слабее и, конечно, пока не способного летать. На мгновение ему показалось, что это навсегда: что не видать ему больше ни закатного неба, ни бесконечных тропических деревьев далеко под собой, что не сможет он больше закрыть глаза и поддаться порывам ветра; и даже сбежать он теперь не сможет, вынужденный вечность провести тут, среди надоевших скал. Это длилось целое мгновение, прежде чем пришло спокойное осознание того, что он не первый, с кем это случилось, и что остальные спокойно летают, как ни в чем не бывало, вернувшись в свои привычные крылатые (и хвостатые, ведь хвоста теперь тоже не было) формы. Зато помимо ног у него теперь были руки; руки, которыми можно брать мелкие предметы и прижимать их к груди. Ловкость только что приобретенных новых конечностей Арнольд первым делом проверил на своей коллекции перьев: перебирать отдельные экземпляры теперь было заметно легче, чем прежними ногами. И лишь в последнюю очередь Арнольд изучил свое лицо. Нет, оно не слишком-то изменилось, только его черты проявились еще отчетливее. Успокоившись и окончательно убедившись в том, что ничего страшного не произошло, Арнольд попробовал издать несколько привычных звуков, и у него получилось. Теперь это было его единственным отличием от обычного человека, и Арнольд этим почему-то гордился. Он знал, что люди общаются по-другому, и даже не представлял, как ему удастся выучить их язык (а один старик утверждал, что языков у них много, чуть ли не у каждого селения — свой). Но Арнольда к людям по-прежнему тянуло, даже, наверное, с еще большей силой. Его не могли оттолкнуть и рассказы о том, что они - другие, совсем не похожи на него и сородичей, и даже что люди — их менее совершенная форма, недалекая и недостойная упоминания, не то что сотрудничества. Арнольд помнил о тех, кто жил среди людей, и хотел последовать их примеру. И он знал, что рано или поздно это сделает.