к черту прощения.

— Ну и? Каково быть героем? Мягкий голос, британский акцент и добро-злорадная ухмылка. Джес даже не удивляется. Он стоит у стены напротив, сложив руки на груди и наклонив голову в бок. В своем излюбленном пурпурном. В своем чертовски идущем ему пурпурном. Глаза даже в полумраке горят непонятным огнем, а в воздухе витает запах презрения и насмешки. Он, наверное, не испытывал к ней таких чувств, если бы был настоящим. Джонс почему-то полностью уверена, что он бы ее простил и продолжал любить до ломоты в её собственных костях. Такие как он не могу разлюбить, она-то уж знает. Сама такая же. — Паршиво. Голос хрипит, горький привкус виски во рту хочется выблевать прямо на пол, а взгляд блуждает по комнате, то и дело возвращаясь к британцу. Ей бы пойти спать, в холодную постель, и не разговаривать с полуночными видениями бывших любовников, только ноги не слушаются и лезут на край стола, чтоб хозяйке удобнее почти-лежалось. Он цокает и стремительно отталкивается от стены, делая огромные шаги к ней. Руки резко упираются в стол, а лицо оказывается в метре от нее. Джонс почти уверена, что сейчас последует злобная тирада о том, как глупо она поступила и как он жаждет ее смерти. Только мужчина молчит, пристально смотрит и дышит как-то слишком спокойно. — Ну, давай, вещай. Я вся во внимании. Она кривит губы, разводит руками и делает очередной глоток. Послать бы все к черту, развеять гребанное видение взмахом кулака, а потом отключиться в поломанном кресле. Только эти дьявольские глаза завораживают, и хочется тихо попросить его остаться подольше. Она все еще уверена, что он изнасиловал ее и морально, и физически, она все еще знает, что он самый отвратительный в этом мире человек, она все еще убеждена, что сделала тогда правильно. Сотни входящих сообщений с просьбами о помощи явное тому доказательство. Но это все равно ни черта не доказывает. — Я тебя прощаю. Он произносит это не слишком громко, почти шепотом, а ей кажется, что от этого крика у нее перепонки лопнут, и она умрет от потери крови, которая будет медленно выливаться из ее ушей. Совсем не это ей хотелось услышать от плода своего воображения. Джонс нуждалась в крике оскорблений, проклятий и мате, чтобы покрыться пунцовым румянцем и быть уверенной, что она поступила правильно. Она надеялась увидеть его разгневанное лицо, искры из глаз, злобный оскал. А получила прощающий взгляд, насмешливо-теплую улыбку и неизвестно откуда взявшуюся руку, которая поглаживала ее икру. Ей почему-то не противно. — Да пошел ты к черту, со своим прощением. Она швыряет в него бутылкой, которая проходит насквозь, и закрывает лицо руками, пытаясь не разрыдаться. Ей как маленькой девчонке хочется объятий, мягких поцелуев, успокаивающих слов. Хочется рыдать, до криков и битья всего вокруг. Только чтобы он ушел из головы, не появлялся больше посреди ночи, когда ей до безобразия одиноко. А британец все еще стоит в той же самой позе, буравит нежным взглядом и уходить совсем не собирается. Джонс это бесит, только вот виски больше нет, а новой бутылки ей не видать до утра. Ей кажется, хуже быть уже не может. — Я буду говорить это каждый раз, пока это тебе будет нужно. Бархатный голос с нотками печали и еще кучи сильных эмоций режет уши. Джес нахрен не нужны его прощения, если они сказаны гребанной галлюцинацией. Они ей в принципе не нужны, потому что виноватой она себя не считает. Никогда считать не будет. Потому что она поступила чертовски правильно, и это подтвердят сотни людей. И то, что объятий она хочет именно его, она тоже никогда не признает. Потому что это уже будет далеко не правильно, даже если и очень нужно. Она просто найдет того, кто будет так же любить только ее, не оглядываясь назад, и сделает все, чтобы он не слетел с катушек.