Что Вы знаете о духе рождества? Помимо того, что каждый год Вы накрываете стол, готовите праздничного цыпленка, помимо того, что каждый год Вы ставите где-то в углу своей квартиры пушистую елку, помимо того, что Ваши дети или дети ваших соседей пишут письма Санте, знаете ли вы что-то о Рождестве?
Рождество для каждого свое, печальное или чрезмерно радостное, пышное, в кругу семьи и друзей или такое, как у Кассиди.
Нью-Йорк зимой был особенно красив. Бесчисленное множество тротуаров, домов и их закоулков припорошены снегом, на витринах магазинов красуются разноцветные гирлянды, блестящая мишура, и конфетти дополняет едва различимый морозный узор. На площади у Рокфеллеровского центра стоит невероятных размеров и невероятной красоты елка. Каждая дверь украшена венком, откуда-то слышны песни колядующих.
Время уже позднее, еще не за полночь, но близко к тому, а людей на улицах все так же много, и даже те улочки, которые обычно пустуют, теперь забиты людьми, потому что сегодня рождественский сочельник. Не спят даже дети, они снуют туда-сюда, звонко смеясь, размахивая руками.
Кассиди пробивается сквозь этих людей, он готов едва ли не локтями их распихивать, только бы поскорее добраться до того бара, который с самого первого его дня в Нью-Йорке был его пристанищем. Бар сильно изменился, и даже его украсили гирляндой и пресловутым венком. На входе, прямо рядом со звоночком, додумались еще и омелу повесить. Даже до этого Богом забытого (впрочем, этот мудак уже мертв, какая разница, что он там забыл) добрался этот поганый дух рождества.
Никто не должен быть одинок в рождество, иначе теряется весь смысл этого праздника. А Кассиди, вроде, и привык к одиночеству. Расставшись с Тюлип и Джесси, он, вроде, заново научился быть волком-одиночкой. Вроде… В это «вроде» упирается все, потому что он чертовски скучает по ним. Особенно по Джесси.
В старом баре полным-полно людей, разряженные в нелепые свитера с оленями и вязанные кофты, они не вызывают ничего, кроме отвращения. Они говорят: кто-то о том, что собирается уехать к кузине, кто-то о том, что это рождество станет лучшим в его (или ее, поди разбери) жизни, кто-то о том, что купил шикарные подарки. Все вместе это просто большой бесформенный комок из звуков, гул на периферии, какофония, раздражающая одним своим существованием.
«Счастливого Рождества и Нового Года!» — гласит надпись на одном из блестящих плакатов, растянутых над барной стойкой. От этой глитерной надписи хочется выйти из бара и проблеваться.
— Какого хуя все так носятся с этим Рождеством? — фыркает Кассиди, усаживаясь на отвратительно неудобный барный стул, — Пинту пива, — это он произносит уже на выдохе, словно сил только и осталось, чтобы вымолвить пару слов, чуть помедлив, добавляет, — Пожалуйста.
— Ну, вроде как, всеми любимый праздник, — неуверенно усмехается бармен, наполняя пивом высокий тяжелый стакан, который скоро отправляется в руки ирландца. Тот правда, не в силах даже выпить его. Чуть ли не впервые в жизни он оставляет наполовину полную кружку на стойке, бросает деньги и уходит, бурча что-то себе под нос.
И снова голоса колядующих на улице, снова детский смех и музыка из всех колонок, до которых городские власти могли дотянуться своими рождественскими песнями. И бархатный голос Синатры кажется до омерзения противным. Противным кажется даже привкус никотина на языке.
Одиночество в Рождество кажется почти гнетущим.
Будь тут Джесси, он непременно сказал бы, что Касс просто превратился в размазню и позволяет себе хандрить, когда обстановка к тому не располагает. Будь здесь Джесси, он бы надрал ему задницу и подарил подарком с красной ленточкой дух рождества.
Но Джесси нет. Есть только улица, заполненная незнакомцами, есть только отвратный запах мандаринов, есть только это чертово «мы желаем вам счастливого рождества» и «дин-дон, бубенцы звенят», есть только чувство тоски и одиночества.
«Тоска, она же уныние, разве это не смертный грех?» — думает Кассиди, — «Не насрать ли тебе, Кассиди? Ты уже умирал»
Кассиди пойдет вперед по улице, по одной из десятков улиц чертового Статен Айленда, в сторону Эмпайр Стейт Билдинг, откуда, как и каждую ночь, будет смотреть на разноцветный город, выкуривать одну сигарету за другой и считать минуты до рассвета. Минуты, выливающиеся в часы.
«Oh the weather outside is frightful
But the fire is so delightful
Since we've no place to go
Let it snow, let it snow, let it snow»
Эта чертова песня просто заела в голове у Кассиди. Он вот-вот сорвется и начнет ее напевать, а с этого момента недалеко и духом рождества зарядиться.
Он стоит на крыше Эмпайр Стейт Билдинг, смотрит вниз через ограждение, глубоко вдыхает холодный воздух, совершенно не страшась заработать ангину, и думает, что даже сейчас Нью-Йорк все равно донельзя красивое место.
— Блядь, ну должны же под Рождество случаться чудеса? — спрашивает сам себя Кассиди. Только ответа не знает, хотя, не был этот вопрос никой риторикой, ему действительно интересно.
— Почему нет? — голос до одури знакомый, голос, который нельзя перепутать ни с чьим больше. Касс даже вздрагивает, он не видит, но знает, что это точно Джесси, и он только что пожал плечами, а теперь разводит руками и движется в его сторону. Кассиди слышит это по хрусту снега под ногами проповедника, — Я живой, ты живой, мы в Нью-Йорке, на крыше Эмпайр Стейт Билдинг, тут куча людей и я даже не собираюсь тебя прикончить.
— Весьма великодушно с твоей стороны, — подмечает Ирландец, правда силы воли ему не хватает, чтобы обернуться и посмотреть другу в глаза, — Как Тюлип? Небось наделали уже целую свору маленьких Кастеров.
— Неа, где-то полгода назад она сказала, что я мудак и уехала. Вроде, в Лос Анджелес. А я остался ненавидеть Рождество и тебя, потому что ты, засранец, сдох.
— Не до конца, — щурится Кассиди, хотя, через очки этого все равно не видно, — И каково это, быть брошенным?
— Херово. Тоскливо слишком. Аж кошки, блядь, на душе скребутся. А с другой стороны, даже радостно. Двоякое, в общем, чувство, — задумчиво отвечает Джесси, прикуривая сигарету. Кассиди в этот момент думает, что безумно скучал по Кастеру, при том именно сейчас он понимает насколько сильно он, блядь, скучал по нему и насколько сильно остатки его поганой душонки рвались к этому человеку. Кассиди в этот момент безумно хочет выпить.
И вот все та же дорога, которой он шел сюда, только сейчас он идет в компании лучшего друга и, вообще-то, весь этот гул улиц теперь не кажется ему таким отвратным, а дети и их смех даже умиляют. Хочется присоединиться к ним и их родителям, и играть в снежки, лепить снеговика, делать снежного ангела, радоваться жизни.
Ведь сегодня сочельник.
Дверь в старый ирландский бар открывается, задевая колокольчик, который немедля заливается развеселым звоном. Омела срывается с неумело завязанной петли и падает прямо на голову Джесси.
— Это значит, что мы должны поцеловаться или я могу тебе просто вьебать? — нервно посмеивается ирландец, впрочем, наверное, его устроил бы любой ответ.
— Ты, блядь, неисправимый сухарь, Касс. Неисправимый.
«When we finally kiss goodnight
How I'll hate going out in a storm
But if you really hold me tight
All the way home I'll be warm»
***
Уже давным-давно перевалило за полночь. Улицы Нью-Йорка сияют золотистым светом фонарей, красно-зеленым светом рождественских гирлянд, а под вывеской с названием бара, в распахнутых настежь дверях, стоят двое, мир для которых теперь всего лишь декорация к рождественской сказке.
И все же, что вы знаете о духе Рождества?
