На изломе осени и зимы

Город медленно засыпал. Присыпанные выпавшим снегом узкие улочки были почти безлюдны – на изломе осени и зимы никто не бродит ночью. В это время оживают страхи, в это время творят магию колдуны и ведьмы, в это время танцуют и поют возле костров облаченные в шкуры убитых животных еретики, призывая проклятия на головы тех, кто прячется за каменной стеной Города. Мертвые рычат в склепах запретной части Города, гремят цепями заблудшие души и ждут, ждут, ждут, когда теплая человеческая кровь прольется на первый снег. Но сейчас, когда медленно, будто во сне, падают крупные хлопья снежинок, совсем не верится в старые городские легенды. Подпитываемые магией уличные фонари подсвечивают золотом иней; мягкий свет факелов и редких газовых ламп, льющийся из окон, расчерчивает белоснежные улицы причудливыми фигурами. Хочется пробежать по белоснежному ковру и дотронутся до хрупких витражей изо льда на стеклах, наплевав на то, что подумают редкие наблюдатели... Но нельзя – будущим хранителям не положено проявлять эмоции. Гаррет скорее расстроено, чем раздраженно вздохнул и прикоснулся пальцами к покрытому инеем камню окна. Он чувствовал себя какой-то сказочной принцессой, заточенной в высокой башне – скрытая от глаз обычных людей крепость хранителей отлично подходила на эту роль. Вот только принцессой Гаррет быть не мог, хотя бы, потому что принцессами – если верить сказкам – бывают исключительно белокожие белокурые девушки с огромными голубыми глазами. По всем параметрам, кроме, пожалуй, цвета глаз (синий же почти голубой!), Гаррет на роль принцессы не подходил. Да и не особенно хотелось ей быть, на самом деле. Да и вообще любой особой знатного происхождения. Гаррет всегда был реалистом – насколько это возможно для связавшегося с хранителями человека – и даже в голодном детстве не придумывал себе богатых родителей из старых особняков Олдейла. Потому что помнил сгорбленную, совсем не аристократичную тень, призрак, оставивший его на улице в неурожайный год. Тихо подвывал в переулках слабый ветер, вновь поднимая упавший снег. Холодный камень высасывал тепло из сжавших его пальцев, но что такое легкие покалывания покрасневшей кожи по сравнению с пробирающим до костей ледяным вихрем? Гаррет был сыт, тепло одет и крыша над головой не протекала – недавнее прошлое должно бы забыться, в конце концов, человек слишком быстро привыкает к хорошему… но послушник помнил – не мог позволить себе забыть. Не имел на это ни малейшего права. – Снова сидишь здесь, думая совсем не о мировом Порядке и Балансе сил? – Человек, молча наблюдавший за послушником, решил раскрыть свое присутствие. Гаррет обернулся, уже готовый отпустить старшему какую-нибудь колкость, но лишь прикусил язык и сощурился. Послушник не знал ни мотивов, ни целей этого человека. Не особенно вдавался в подробности его роли и положения в Ордене. Это было не особенно важно. Важно то, что это довольно неплохой и совсем не занудный, по сравнению с другими наставниками, хранитель. А еще у Гаррета перед ним был должок. Довольно крупный, к слову. – Расслабьтесь, молодой человек. То, как вы проводите свой несанкционированный стопкой разрешений в половину вашего роста, лишенный всяческих манускриптов отдых меня совершенно не касается до тех пор, пока Мировые Весы находятся в равновесии. Или пока вы не вздумали привести сюда дам определенной… Гаррет без всяческого уважения к объекту пародии фыркнул, сдерживая, однако, смех. – Из тебя вышел преотвратительный Орланд, Артемус. Даже если ты сменишь зеленое на синее будешь недостаточно… – Зануден? Юноша, вы меня недооцениваете. – Неужели ты хочешь сказать, что можешь быть зануднее Орланда? – Некоторые мои ученики говорят именно так. Нашему общему знакомому еще расти и расти до меня. – Ты настолько стар? – Нет, это Орланд настолько молод. Гаррет, конечно, понимал, что определить возраст хранителя довольно непростая задача, но все же к такому он готов не был. Впрочем, если задуматься, то тогда становилось понятно, почему слово Артемуса весит несколько больше слова Орланда и почему последний усмиряет свое раздражение, если Артемус на стороне объекта, это раздражение вызвавшего. – Он младше, хоть мы проходили обучение вместе. Когда-нибудь, возможно, я расскажу вам про недавнюю и очень бурную молодость вашего наставника, юноша. – Раньше ты называл меня по имени. – Раньше ты был ребенком и не имел конкретного наставника. – В таком случае, раз я взрослый, то почему я – юноша? – Могу называть вас «молодой человек». Гаррет фыркнул и снова посмотрел в окно. Снег все так же медленно опускался на землю. Иногда он завидовал Артемусу и его ученикам – они не были привязаны к архивам и могли покидать стены крепости. Послушник вновь допустил ошибку – отвлекся и не заметил, что его собеседник подошел слишком близко. – Гаррет. Ровно четыре года назад, на изломе осени и зимы, я подобрал мальчишку. Злого, голодного и гордого мальчишку, залезшего ко мне в карман. Мальчишку, который знал две вещи – свое имя и как выжить на улице. Он был внимателен, целеустремленен, умел погружаться в свое дело, но при этом, временами, забывал о своем окружении. Никого не напоминает? – Я уже не тот Гаррет. – Верно. Ты сегодняшний родился четыре года назад, на излом осени и зимы. Как бы ты не отпирался, я знаю – ты бы хотел иметь хотя бы один день в году, который принадлежит именно тебе. Так почему бы не выбрать день твоего перерождения из сироты-оборванца в нечто большее? Гаррета иногда пугало то, как умело Артемус подбирает отмычки к душам других людей. Но сейчас, глядя в лучащиеся озорством серебристые глаза этого человека, Гаррет на несколько мгновений допустил мысль, что нашел среди этих холодных стен и книжной пыли друга. – Ты задумался, – губы Артемуса дрогнули в однобокой улыбке. – Думаю, Совет не будет против, если я попрошу перевести тебя из архива куда-нибудь поближе к полю нашей невидимой войны. Пожалуй, на тот момент, это был лучший подарок на излом времен года. Вернее… на первый день рождения. Гаррет моргнул и поднял глаза – синий и зеленый – на бывшего медвежатника Бассо, ставшего теперь неплохим торговцем и посредником. Он нетерпеливо постукивал пальцами по крышке стола – видимо Гаррет слишком глубоко задумался и за воспоминаниями совсем позабыл о настоящем. Бассо же, заметив, что вновь стал объектом внимания своего подельника, заговорил. – Ты улыбался. Уже за одно это следовало бы накинуть десятую цены твоему барахлу. Редкое зрелище, в конце концов. Расскажешь – может, пятую часть доплачу. – Одну треть. – Да ты грабитель! Цены, конечно, поднялись, а деньги обесценились, но платить полштуки за просто так… – Бассо. Я не пропускал ни одного праздника, придуманного твоей женой. Мои нервы дороже каких-то шести сотен... – Гаррет усмехнулся, видя как задумался Бассо, пытаясь понять, каким образом шестьсот стало половиной тысячи. – Так что я, так уж и быть, приму в дар семьсот пятьдесят ржавыми. – Это не треть, это половина! – Да? Ладно, так уж и быть, семьсот сорок девять. – Ну, это все меняет… – Бассо, видимо, поддавшись обаянию своего собеседника (нет, это совсем не трюк, подсмотренный у хранителей), принялся машинально отсчитывать нужную сумму. От некого забытья торговец очнулся, когда Гаррет, со всей своей выручкой и нежданным бонусом стоял дверях. – А ну стой! – Подарки не отдарки, вечер не вечен… Считай это презентом на день моего рождения. Пока подельник перебирал варианты ответа поостроумнее, Гаррет скрылся с места «преступления» и поспешил в ближайшее убежище, самодовольно уловив нотку восхищения в возмущенном «Ну ты и таффер, Гаррет!». Надо будет не забыть потом отплатить товарищу за такую щедрость. После. А пока следует наведаться в винные погреба торговых кварталов. В конце концов, излом осени и зимы надо как следует отпраздновать.