Случайный попутчик

* * * Вокзал Кингс-Кросс шумел и бурлил суетой. Повсюду сновали люди, кричали носильщики, слышался детский плач. И только один человек, молодой мужчина лет тридцати, не торопясь, целенаправленно шел к стоящему на платформе составу. Мужчина скользнул равнодушным взглядом по творящейся вокруг него суматохе и поднялся в свой вагон. Он был худощавый, но хорошо сложенный, довольно широкие плечи обтягивал тонкий, явно дорогой джемпер светло-бежевого цвета. Войдя в свое купе, мужчина огляделся и начал убирать багаж. В кармане брюк вдруг заиграл телефон. Мужчина замер, но, помедлив, все же вытащил разрывающийся резкой, тяжелой музыкой прибор: — Да, слушаю, — и, болезненно поморщившись, немного отодвинул от уха трубку, из которой высокий, но явно мужской голос кричал: — Мистер Вуд, мистер Вуд, может быть, вы все же передумаете... Крик на время прекратился, и, воспользовавшись заминкой, тот, кого назвали "мистер Вуд", спокойно и негромко произнес: — Извините профессор Хопкинс, но я уже в поезде, — не желая продолжать разговор, он нажал кнопку отбоя. Сел, положив руки на стол. В купе суета и крики с перрона доносились слабыми отголосками, солнце почти скрылось, и маленькое помещение освещалось только тусклым фонарем с улицы. Оливер Вуд, профессор, ещё три дня назад — преподаватель Кембриджкого университета, с отсутствующим видом смотрел в окно. Но через несколько минут полумрак купе был нарушен быстро отъезжающей дверью. Открывшийся проём загородила высокая, крупная фигура со спортивной сумкой на плече. Окинув сидевшего Вуда хмурым взглядом исподлобья, вошедший буркнул глухим хриплым басом: "Здрас" и, отвернувшись, зашел в купе целиком. Бросил свою сумку прямо в проходе, сел, откинувшись на мягкую спинку, и с тихим вздохом закрыл глаза. Поезд медленно тронулся, оставляя позади гудящий перрон, и начал набирать скорость. А сидящие в полутемном купе двое мужчин все также молчали, думая каждый о своем. Минут через пятнадцать сосед Вуда наклонился, зашарив в своей сумке. Выставил на стол бутылку коньяка, резко свинтил крышку и, задвинув сумку ногой под сиденье, присосался к горлышку. Он пил крупными глотками, а оторвавшись, прикрыл от удовольствия глаза. Вуд отрешенно разглядывал его. Лицо парня нельзя было назвать красивым: грубые черты, немного крупноватые зубы, а глаза, которые сейчас были закрыты, таили вызов и угрозу. И вообще весь внешний вид незнакомца излучал суровую неприступность. Оливер не знал, почему так внимательно рассматривает сидевшего напротив парня. Может быть потому, что Вуду вдруг на доли секунд показалось, что, несмотря на свой грозный и мрачный вид, тот тоже убегает, как и он сам. Случайный попутчик открыл глаза, посмотрев прямо на Оливера, и тот, смутившись, хотел отвернуться, но незнакомец, кивнул на бутылку: — Будешь? Только у меня так, из горла, стаканов нет. — Сойдет, — буркнул Вуд, стесненно кивнув, и сделал несколько глотков. Алкоголь побежал по венам, вырывая у Оливера тихий вздох и заставляя прикрыть рот сжатым кулаком. — Отличный коньяк, — просипел он и улыбнулся одними губами. — Другого не держим, — согласно хмыкнул щедрый угощатель, а потом неожиданно протянул руку. — Маркус. — Оливер, — на автомате пробормотал Вуд и, уже отвечая на рукопожатие, ощущая в собственной руке чужую, крупную, мозолистую ладонь, вдруг сообразил: — Подождите. Вы — Маркус... Флинт? — от догадки он даже забыл о том, что до сих пор не отпустил протянутую ему руку. Марк в ответ криво ухмыльнулся. Он не любил много говорить; выражать мысли и эмоции жестами ему было намного привычнее, да и тактильных контактов с абсолютно чужими людьми он старался по большей мере избегать (тренер всегда говорил, что это у него такого рода аллергия на фанатов). Но здороваясь с этим худым бледным парнем, он не почувствовал ни отторжения, ни неприязни. Оливер, наконец, разжал пальцы, высвобождая чужую ладонь из своей хватки, и снова спросил: — Вы — Маркус Флинт, форвард "Манчестер Юнайтед", лучший бомбардир нескольких последних сезонов? — непроницаемое до этого лицо с тусклыми глазами озарила немного удивленная, но искренняя улыбка. Флинт снова сделал несколько глотков из бутылки. "Начинается, — подумал с досадой. — Сейчас полетят или вопросы, или восхваления." — Бывший, — буркнул он, стараясь говорить без раздражения, и нехотя добавил: — Травма. Но напрасно он напрягался: его случайный сосед, этот невысокий, симпатичный на вид интеллигент, сумел удивить его. Он не стал задавать глупых вопросов, да и льстить, похоже, тоже не собирался. Никакого притворного сочувствия и жажды сплетен — того, от чего за последние месяцы так устал Марк. Вместо этого Оливер молча взял со стола бутылку и снова хлебнул из неё. Поперхнулся, явно не рассчитав глоток, и хриплым голосом, спокойно, почти без эмоций произнес: — Жаль. Следующие полчаса собеседники, оба оказавшиеся не любителями болтать попусту, молча пили, передавая друг другу бутылку. — Чем сейчас думаешь заниматься? — нарушил тишину Вуд, когда бутылка уже изрядно опустела. И спохватился, примирительно вскинув руку: — Прости, не хотел лезть под кожу, — пьяный смешок. — Я просто когда выпью — более разговорчив чем обычно. — Да ладно ты, не парься. У меня та же беда — столь же нетрезвый, как и его нечаянный собутыльник, Маркус фыркнул и махнул рукой. Задумчиво почесал затылок, а потом вдруг неожиданно хохотнул: — Как трезвый — молчу, а как хлебнул — так даже предложения сложноподчиненные говорить умею, — теперь парни смеялись уже вместе. Странно, но оба неожиданно почувствовали, что в компании друг друга им легко и спокойно, чего не было ни у того, ни у другого уже много месяцев. Почему так случилось, что послужило причиной, они не знали, да и не искали эти самые причины, но оба были рады почти забытым ощущениям. — Я сейчас возвращаюсь в Манчестер, там наш стадион, — ответил Марк на вопрос Ола, про который тот почти забыл. — Тренером зовут, но я пока не решил, — он снова нахмурился и замолчал, опустив голову. В тусклом свете ночника его большая фигура как будто уменьшилась в размерах, а может, это было из-за того, что расправленные все это время плечи сейчас поникли. У Оливера вдруг кольнуло где-то внутри: он внезапно почувствовал боль этого сильного и несгибаемого мужчины, почувствовал его потерю и отчаянье. Чем это объяснить? Откуда взялось это странное состояние... нет, не жалости — сострадания? Вуд сосредоточено потер переносицу. Ему нет нужды искать ответы, все было очевидно: он сам испытывает то же самое. Жгучая тоска, чувство потери и беспросветное отчаяние, не выпускающее добычу из своих цепких когтей ни на секунду. И, чтобы хоть как-то отвлечь Флинта, Оливер начал рассказывать... * * * — Я рос в академической семье, — он задумчиво посмотрел в окно, вспоминая. — Все в нашем доме подчинялось науке. Еще в детстве у меня выявились способности к математике. Потом, как следует, школа с математическим уклоном, учеба в Кембридже, степень за степенью, аспирантура... И вот я — самый молодой профессор, преподаватель в том же престижном Кембридже, — Вуд невесело рассмеялся, и Марк увидел, как у того слегка трясутся руки. Оливер сцепил их, стараясь унять дрожь. — Так ты, значит, ботаник? — желая немного разрядить обстановку, шутя спросил Флинт. Этот вопрос напомнил Оливеру, как в университете друзья и соседи по комнате, желая сбить с него излишнюю чопорность, не зло, а лишь посмеиваясь, называли его так — ботаником. Но он не обижался и всегда находил едкие ответы. И сейчас его мозг сработал быстрее, чем сам Вуд успел сообразить, и будто со стороны он услышал свой голос: — А в зубы, придурок? Тут же осознав свои слова, Оливер немного смутился, будучи совсем не уверенным, не перегнул ли он палку. Но Флинт не разозлился, только улыбнулся еще шире и притворно погрозил кулаком: — Эй, какой я тебе придурок? — А какой я тебе ботаник? — в тон ему парировал Оливер, принимая условия игры, и негромко рассмеялся. Он был благодарен Марку за мимолетную шутку. Вспоминать прежнюю жизнь было тяжело, а уж рассказывать о ней — и того хуже. Но Вуд отчетливо понял, что если бы не начал свою исповедь раньше, то точно решился бы теперь — так захотелось вдруг выговориться. Не ощущая никакого желания копаться в собственных решениях и поступках, он просто на уровне инстинктов почувствовал, что этот угрюмый парень напротив — единственный, кто его сможет понять. А еще в жестком, безусловно некоммуникабельном Марке было что-то такое, что заставляло тянуться, забыться, приоткрыть душу... Не дав этой мысли оформиться, Оливер отогнал её прочь. — Потом, когда я добился определенных успехов в науке, мои родители решили, что я должен жениться — глотнув ещё коньяка, продолжил он. Флинт понимающе усмехнулся. — Ты только не подумай, — мотнул головой Вуд, — я на самом деле не был ботаником. Еще в начальной школе мой одноклассник как-то раз назвал меня "девчонкой", и мы подрались, — Оливер невольно улыбнулся воспоминаниям. — Он, конечно, меня побил, а я на следующий день, тайком от родителей, записался в секцию бокса. Маркус засмеялся уже в голос. — Силен, — одобрительно выдавил он сквозь пьяный смех. Вуд, довольный тем, что его поддержали, быстро закивал головой. — Мать с отцом, когда узнали, едва не получили апоплексический удар, — вздох. — Но я не бросил, до сих пор занимаюсь, хотя сейчас и намного реже, чем в юности. Флинт слушал и машинально кивал, неожиданно ловя себя на том, что вот уже около часа общается с незнакомым человеком, но, тем не менее, не устал от его общества. Наоборот, возникло странное ощущение, что этот Вуд — как будто не чужой, и даже больше — почти близкий, "свой". Словно друг, которого Маркус не видел много лет. Это было дико, немыслимо. Хотя бы потому, что самым близким человеком для Марка была мама — отец умер от инсульта, когда ему было десять, — но после ее смерти четыре года назад не осталось никого. За всю свою футбольную карьеру Флинт так и не завел настоящих друзей, а любовные похождения были по большей части кратковременными, а чаще всего — одноразовыми. И вот сейчас это внезапно свалившееся на него необычное чувство единения с, по сути, незнакомцем выбило Маркуса из колеи, хотя, возможно, во всем была вина того количества коньяка, которое они с Вудом уже приговорили. Так ни в чем и не разобравшись, Флинт махнул рукой, решив пока не думать об этом. Он вынырнул из собственных мыслей и понял, что рассказ уже продолжается: — ...Моя молодость в университете была довольно бурная. И пьянки, и травка — все как положено. Да и сексом я не был обделен: девушки, а чаще парни, не отказывались провести со мной ночь, другую... — В купе было довольно темно, но Флинт все равно увидел, точнее, догадался, что Оливер немного смущен. Тот, однако, не опускаясь до ложной скромности, продолжал говорить ровным тоном. — Но никто так и не запал мне в сердце, и я, решив, что просто не способен никого полюбить, согласился на ту, что выберут мне родители: мне было наплевать, кто она будет, а жить своей сексуальной жизнью я мог как с женой, так и без. — Опрометчивое решение, — заметил молчавший до этого Маркус. Оливер отрешенно кивнул головой, соглашаясь, но комментировать не стал. — Клер была из такой же семьи академиков как и моя, — вновь зазвучал приглушенный голос. — Умная, скромная, довольно симпатичная девушка. С ней было спокойно и удобно. Она не требовала от меня признаний в любви, но нам было хорошо вместе. А через год у нас родился Томми, и моя жизнь полностью изменилась, — улыбка осветила лицо Вуда, а в глазах появилось столько боли, что Марк содрогнулся. — Он был так на меня похож. А ещё он всегда улыбался. Светлый, солнечный ребенок. Клер звала его "солнечным зайчиком". А я, как бы ни уставал после работы, каждый вечер спешил домой и проводил время с ним и женой... — Вуд резко замолчал, обхватив себя руками за плечи. Маркус громко сглотнул. Ему всегда было наплевать на других — своих забот хватало. Но, глядя на этого несчастного парня, полностью ушедшего сейчас в себя, Флинт понял, что своим рассказом Вуд не ждет от него ни жалости, ни сочувствия. Тот тихо вздохнул, повернув голову вбок. Вновь заговорил, но теперь голос звучал еле слышно, и Флинту приходилось прислушиваться к каждому слову. — Ему было три. Они ехали на машине Клер из детского сада, — Вуд болезненно поморщился, неосознанно сжав лежащие на столике руки в кулаки. — Пьяный водитель за рулем внедорожника, — медленно, будто с силой проталкивая слова через горло, проговорил он. — Их не спасли... Не смогли. Оливер замолчал, глядя куда-то за спину Марка пустыми и абсолютно сухими глазами. Флинт раньше где-то слышал или читал, что человек может плакать, не проливая слез, и тогда его реакция была однозначной — галиматья. Но теперь он видел... понял: Оливер Вуд, успешный ученый, профессор, плакал сердцем и душой, плакал молча, не выставляя скорбь напоказ. Марк не знал, что ему делать. Он просто не умел говорить нужные слова, не умел утешать. Одна из его многочисленных бывших подружек как-то сказала, что он законченный эгоист, а люди для него — просто грязь под ногтями после матча. Сходил в душ и опять весь чистенький. Он тогда посмеялся и ответил, что они живут в "век шакалов", где каждый сам за себя. А еще — у него есть футбол, который нытиков и сентиментальных слабаков выкидывает за борт. И какой же ничтожной, по сравнению с тем, что пережил сидящий напротив него парень, показалась Флинту теперь его проблема, ещё вчера выглядевшая трагедией мирового масштаба! Мысль была неожиданной и очень звонкой, она прогремела в голове и осела в горле непонятной горечью. "Вам уже тридцать шесть", — категорично и упрямо твердили ему врачи, а он закатывал им форменные истерики, швыряясь всем, что попадалось под руку. — "Вы свое отыграли, ваше колено не протянет при таких нагрузках и пары месяцев. Остаться в тридцать шесть без футбола — это не страшно. Остаться в тридцать шесть без ноги — это трагедия." Медикам поддакивали тренер и товарищи по команде, но Маркус только сильнее зверел, все глубже оказываясь в темном, вязком отчаянии. Футбол был его жизнью, он ничего больше не умел и ничем не интересовался — ровно с тех пор, как отец впервые отвёл его, семилетнего, в футбольный клуб. Правда, шесть лет назад по настоянию главного тренера он закончил университет, но всё же выбрал кафедру физического воспитания. Да и оценки ему ставили почти просто так: все педагоги были прекрасно осведомлены о его спортивной карьере и понимали, что учиться ему некогда. Кто тогда будет завоёвывать кубки? И вот сейчас Флинт, впервые после всего произошедшего с ним, вдруг отчетливо осознал, что на свете есть тот, чья трагедия несоизмеримо страшнее. Злясь то ли на себя, то ли на разбередившего душу Вуда, Марк схватил бутылку и сделал приличный глоток, потом резко толкнул её Оливеру в руки. Тот на автомате глотнул и поморщился. — В общем, я уехал, — он неопределенно взмахнул рукой. — Не могу больше там. Нет сил. Год назад, на встрече выпускников в университете, — почти допив из опустевшей бутылки, медленно проговорил он, — Стив Бейкер — мы с ним дружили студентами — рассказывал, что работает директором школы в Каслфорде, недалеко от Манчестера. Городок небольшой, а школа хорошая и новая, но учителей не хватает — никто не хочет работать на периферии. Вот я и... — он опять замолчал, глядя на пробегающую за окнами темноту. Воцарилось долгое молчание — каждому из присутствующих было, о чем подумать. Минут через десять Оливер вздрогнул, будто очнувшись, и вскинул голову, пристально посмотрев на Маркуса. Качнул головой, словно решив для себя что-то важное, и неожиданно спросил: — Марк, а у тебя с парнями когда-нибудь было? Маркус удивленно распахнул глаза, чисто интуитивно кивнув, а потом, откашлявшись, подтвердил уже вслух: — Было. А... что? Оливер на мгновение смешался, опустив ресницы, но алкоголь играл в крови, и он, отчаянно настроившись идти до конца, наклонился ближе к Марку. — Трахни меня, — глядя прямо в глаза, безо всяких эмоций попросил он. И уже совсем тихо добавил: — Мне надо. Растерянный донельзя Флинт дёрнулся, как от удара, резко поднялся, ударившись ногой о столик. В голове был сумбур. — Я... конечно, но... — ответил на автомате и развел руки в стороны. — Но... — он потер кулаком подбородок. — Блядь, да у меня после твоего рассказа, нахер, не встанет! — выпалил вдруг. Оливер быстро поднялся — теперь их тела почти соприкасались. В упор посмотрел на Маркуса и провел рукой по его джинсам, накрывая ладонью ширинку. Во взгляде темных, почти чёрных сейчас глаз не было ни игривости, ни соблазна, только боль и отчаянье. Вглядываясь в эти полубезумные, до краев наполненные страданием глаза, Флинт на уровне подсознания понял, что это нужно не только Оливеру, это нужно и ему самому. Почти не отдавая отчета своим действиям, он протянул руку, упирая ее тому в грудь, легонько толкнул, опрокидывая Вуда на сиденье, и навис сверху... * * * Спальные купе в вагоне бизнес-класса довольно просторные, но для двоих взрослых мужчин все же было тесновато. Впрочем, в данный момент никому до этого явно не было дела. Первый поцелуй — он не был робким и нежным, он был грубым, жестким, отчаянным. Они сталкивались губами и зубами, больше мешая, чем помогая друг другу раздеваться. Не думая ни о чем. Сейчас ими владели только самые древние инстинкты. Не отрываясь от губ Оливера, Маркус кое-как стащил с него брюки с бельем, не замечая, что его партнер тоже умудрился расстегнуть на нем ремень и пуговицу на джинсах и теперь руками и даже ногами пытался снять их с Флинта. Несмотря на недавние уверения, стояло у Марка так, что яйца поджимались и болезненно гудели. А желание быть с целующим, почти кусающим его Оливером стало просто нестерпимым. Воздуха катастрофически не хватало, и Флинт, оторвавшись от чужих губ с привкусом коньяка, судорожно вдохнул и переключился на шею, которую Вуд так кстати выгнул в порыве забытья. Потом, оставляя отметины от укусов, сместился губами на выступающие ключицы и твердое плечо. Бездумно спустил вниз руку, вслепую нашаривая сумку, выдвигая ее в проход: там, в карманчике сбоку, лежала обезболивающая мазь — как раз то, что им сейчас необходимо. Тюбик был почти пуст, но Марк решил, что это все же лучше, чем ничего. * * * Когда Оливер так неожиданно — даже для себя — попросил Марка его трахнуть, у него было только одно желание — забыться, хоть на минуту, на секунду. Потому что разбуженная воспоминаниями боль снова стала нестерпимой — до такой степени, что хотелось, наплевав на все, кричать и выть во весь голос. Флинт терзал его горящие огнем губы, тихо урчал и прищипывал кожу на шее и ключице. Негромко взрыкивал, с силой проводя руками по худощавому телу. Не думая ни о чем, Оливер послушно подставлялся под грубые ласки, отвечал, почти не контролируя себя, тихо всхлипывал, мычал и впивался ногтями в широкую спину, исцарапав её почти до крови. И чувствовал непонятное мрачное удовлетворение, сродни безнадежному отчаянию, заставляющее принимать и желать каждый жест, каждый вздох, каждый новый хищный поцелуй Марка. Незнакомый еще утром человек стал для Оливера Вуда, пусть и не надолго, — избавлением, исцелением, почти благодатью. В голове окончательно помутилось. Чувствуя, что Вуд, похоже, совершенно утратил контроль — тот извивался, тёрся о него всем телом и еле слышно стонал, — Флинт быстро просунул руку между их телами и с силой сжал чужой твердый, довольно крупный член. Оливер вздрогнул, сбивая дыхание, и автоматически вскинул бедра вверх. Марк потер большим пальцем головку и резко провел кулаком вверх-вниз несколько раз. Вуд отзывался на каждое движение, дрожа и выгибаясь, потом обхватил ногами его поясницу, вскидывая руки вверх, замер на секунду, закатывая глаза и открывая рот в беззвучном крике. Флинт поспешно убрал руку, боясь, что всё закончится слишком быстро. До этого все его действия были почти на автопилоте, отточенные годами со множеством партнеров, имена и лица которых стирались, как только он покидал их постель... и теперь вдруг ударило осознание, что никто из его многочисленных любовников никогда не нуждался в нем так, как его случайный попутчик. Так, как Оливер Вуд. От внезапно накатившего чувства ответственности у Флинта защемило в груди, а спину окатила волна неожиданной дрожи. Не отводя от Оливера взгляда, Маркус, рвано дыша, открутил крышку тюбика, кое-как выдавил на руку остатки белой мази, решительно смазал свой ноющий член и осторожно коснулся скользкими пальцами судорожно сжавшегося входа. Вуд шире распахнул глаза, замирая и хватая ртом воздух. Палец настойчиво надавил, толкнулся вперед, но, несмотря на то, что Вуд пытался расслабиться, внутрь проникал с большим трудом. "Если Вуд и был когда-то снизу, то явно нечасто и очень давно", — пришло осознание. Мысль была мимолетной и исчезла в тот же миг, когда Оливер обхватил его за шею и прохрипел прямо в рот: — Не тяни, — он с жадной решимостью впился Марку в губы. — Не надо пальцы... — и в нетерпении толкнулся пахом. Этот отчаянный, торопливый и почему-то показавшийся дико возбуждающим шепот сорвал у Маркуса все тормоза. Глухо рыкнув, он быстро убрал палец, заменяя его членом, а потом медленно, с трудом преодолевая сопротивление тугих, неразработанных мышц, начал продвигаться внутрь. Оливер сдавленно вскрикнул, зажмуриваясь, и постарался расслабиться ещё сильнее, но, несмотря на это, все равно было больно — остро, нетерпимо, до слез... И это было высшим благом. Ему было плевать, что завтра он не сможет нормально ни сидеть, ни ходить — телесные страдания заглушали страдания души, уменьшая их, сводя почти на нет. И впервые за последние полгода Оливер Вуд был почти счастлив. Наблюдая за чужой реакцией, Маркус тяжело сопел сквозь зубы, чувствуя, как по вискам катится пот. Медленно войти до конца и не сорваться в бешеный, сумасшедший ритм помогла далеко не выдержка, а боязнь покалечить, причинить ещё большую боль, чем возможно. Он чувствовал гладкие, жаркие стенки, крепко стиснувшие его, чувствовал как Оливер бездумно толкается ему навстречу, подгоняя, торопя, слышал его тяжелое, с присвистом дыхание и редко вырывающиеся всхлипы, и двигался — быстро, напористо, меняя угол и практически забывая обо всем... но все равно сдерживал себя. Что-то тормозило, не давало перейти грань. Что-то, чему он никогда не нашел бы названия, не позволяло забыть о молчаливо выгибающимся под ним парне, забыть о чужих желаниях и начать удовлетворять свои. Такое с Флинтом было первый раз. И лишь когда Оливер забился в болезненном удовольствии, когда впился зубами в его плечо и прокусил кожу до крови, заглушая собственный крик, — лишь тогда Марк, наконец, отпустил себя. Забывая обо всем, задвигался быстро, рвано. И громко зарычал, с трудом выдыхая воздух, переходя на судорожный хрип, когда и его накрыл выворачивающий душу оргазм. * * * Они долго лежали, еле сводя дыхание и приходя в себя. Наконец, Марк слабо пошевелился, намереваясь встать и уйти на свое место. Вуд напрягся, завозился беспокойно. — Не уходи, — попросил глухо и заглянул в глаза. Маркус пристально всмотрелся в бледное, будто заостренное сейчас лицо, подумал с секунду и просто молча кивнул, откидываясь обратно. Затем заводил рукой вдоль полки, не глядя нащупал затолканное в ноги одеяло и укрыл их обоих. Опустив голову на широкое плечо Флинта, Вуд затих и уже через секунду задышал спокойно и размеренно, явно провалившись в сон. А Маркус так и лежал, не в силах заснуть, отрешенно смотря в постепенно рассеивающуюся тьму, по мере того, как приближался рассвет. Он чувствовал на своей шее легкое дыхание Оливера и вдруг понял, что сжигавшие его долгие месяцы боль и отчаянье прошли, отступили — благодаря этому странному, временами смешному и очень несчастному парню. Флинт потер прокушенное плечо и вдруг усмехнулся. * * * Никогда, с тех пор как потерял жену и сына, Оливер не спал так крепко и спокойно. Его разбудил стук открывающихся и закрывающихся дверей в других купе. Поезд стоял на перроне Манчестера. Ещё не успев открыть глаза, Вуд понял, что в купе он один. Потерянный взгляд метнулся к окну. На перроне было много народа, и царила привычная вокзальная суета: кто-то приезжал, кто-то, наоборот, садился в поезд, но глаза Вуда во всей этой сутолоке пытались отыскать только одного человека. Которого нигде уже не было. Случайный попутчик исчез, растворился в толпе, словно его никогда и не было. Вуд долго смотрел в окно. Даже когда Манчестер остался далеко, сменившись на поля и рощи, он все не мог оторвать бессмысленного взгляда от проплывающих мимо деревьев и кустов. Голова была пустой и легкой. И на душе впервые за все время было спокойно, только немного грустно. Чуть повернув голову, Оливер вдруг уловил боковым зрением нечто необычное и оторвался, наконец, от созерцания типичных английских пейзажей. Перевел взгляд на стол, на котором белел одинокий клочок какой-то бумажки. Вуд взял его в руки. На вырванном из записной книжки листке не было ничего, кроме написанного мелким почерком номера мобильного телефона. Оливер облегченно выдохнул. Откинулся на подушку и вдруг широко улыбнулся.