Вечера

Бывают такие вечера, когда совсем не хочется вылезать из своей маленькой, уютной норки, где горит камин, треща сухими поленьями, где под рукой книга, плед и горячий чай, а за окнами беснуется буря - неистовая, снежная. Снег залепляет окна деревянной хибары, а ветер воет под дверью, словно продрогший пес. За слоем снега огонек в окне едва различим. Он трепещет, то становясь ярче, то, кажется, совсем исчезая за клубами снега. Этот огонек – путеводная звезда для экзорциста, застигнутого стихией врасплох. Ноги по колено увязают в снегу, а леденящие порывы ветра насквозь продувают тонкую форму. Она не рассчитана на такие морозы. Впрочем, как и сам японец. Лави вздрагивает и отрывается от книги, когда в массивную дверь хибары громко стучат. Стучат ногами. Настойчиво. Книжник торопливо поднимается и, отбросив рукопись на кофейный столик, спешит отворить дверь нетерпеливому гостю. Гость матерится, сцепив зубы. Его знобит. Замерзшие пальцы не слушаются, и Лави приходит на помощь, расстегивая одну за одной серебряные пуговицы. И вот, форменный китель падает на пол. Канда отводит взгляд и хмурится: ему так не нравится принимать помощь! Лави греет его руки своим дыханием, обжигающе горячим, улыбается недовольным гримасам на бледном лице. Щеки постепенно розовеют. Иней на ресницах и волосах тает, мокрыми дорожками стекая по лицу. Лави стирает их теплыми пальцами. - Оставь! Канда резко поднимается, стаскивает сапоги и проходит в центр единственной комнатки. Лави – за ним, небрежно бросив на вешалку влажный китель. Ближе к камину. Ближе к теплу. - Знаешь, Юу, бывают такие вечера, когда просто необходимо греться вместе. - И такие вечера, когда просто необходимо молчать. Японец устало прикрывает глаза, протягивает руки к огню, собирая тепло кончиками пальцев. Лави потягивается, по-кошачьи томно прикрыв глаза, выгибаясь до хруста в позвоночнике. Хрык. Он знает, как достать японца. Щелкает пальцами, издевательски медленно насилуя суставы. Мизинец. Безымянный палец. Средний. Указательный. Большим не получается. Вот досада! Ну, во всяком случае, есть вторая рука. Хрых-хрык-хрык… Канда теряет терпение и перехватывает руки раздражающего субъекта, до боли сжав запястья. Льдисто-серые, темные глаза глядят с угрозой и торжеством. Холодные с мороза руки, вернувшие прежнюю подвижность и силу, держат крепко. Лави покорно откидывается на спину. Футболка чуть задралась, оголяя поясницу, но пол у камина теплый, и разницы не чувствуется. Канда нависает сверху, все так же надежно удерживая запястья книжника у него над головой. Ухмыляется. Сие подобие улыбки Юу демонстрирует лишь в двух случаях: либо в качестве прелюдии к кончине неугодного субъекта, либо… Пальцы свободной руки пробираются под футболку книжника, к беззащитному и теплому животу – такие холодные (!) по-хозяйски очерчивают кубики пресса, пробегают по ребрам, заставляя сжаться и замолотить ногами по полу, тонко повизгивая. Книжник вертится, пытаясь уйти от странных ощущений – он всегда до ужаса боялся щекотки – а Канда восседает на нем, безуспешно пытаясь удержать. Это похоже на родео. И у ковбоя совершенно нет шансов! И вот уже Юу прижат к полу, а Лави смеется, целуя его лицо: холодный нос, порозовевшие щеки, сухие губы. Канда прикрывает глаза и зарывается пальцами в рыжие волосы, притягивает ближе. Лави целует его медленно и настойчиво. От этих поцелуев становится жарко. Мысли превращаются в пар. Тело само отвечает на нетерпеливые ласки. Сердце стучит все быстрее и быстрее, разгоняя кровь по замерзшему телу. Тысячи жарких цветов вспыхивают там, где пальцы книжника касаются кожи. Лави приподнимается и стягивает футболку, отбрасывает ее куда-то в сторону и вновь наклоняется к желанным губам. Языком проходится по верхней губе, играя и дразня, отстраняясь, когда японец тянется за новым поцелуем. Канда не любит ждать. Он притягивает любимого за волосы, нежно и требовательно, и начинает поцелуй с легкого, хищнического укуса. Он торопится раствориться в этом ярком, горячем чувстве. Он стягивает с себя рубашку и расстегивает пряжку ремня форменных брюк Лави. Легко сдаются под умелыми пальцами пуговица и замок ширинки. Канда так увлечен, что удивленно охает, когда грубоватые ладони книжника обхватывают его плоть. Лави заправляет за ухо длинную прядь черных, как ночь, волос. Целует шею. Проводит пальцами по груди, впалому животу и ниже… На этой бледной, алебастровой коже не остается шрамов. А у Лави десятки таких вот тонких белых паутинок. Они змеятся по всему телу – его память, его личная история, и Канда спешит поцеловать каждую из них. Под ключицей. На шее. Справа на груди их три. На левом плече и на внутреннем сгибе локтя. Историк шумно выдыхает, когда Юу спускается к низу живота, проводя языком дорожку от пупка до гребня подвздошной кости. Он гладит бедра тонкими длинными пальцами, обжигает дыханием кожу. Юркий язычок едва касается сочащейся смазкой головки, а потом скользит по всей длине и Лави откидывает голову, выгибаясь в пояснице. Длинные волосы японца приятно щекочут кожу. Проворный язычок движется быстро и умело, доводя книжника до исступления, вырывая рваные вздохи. Лави отстраняет любовника. Притягивает к себе и целует, сжимая руками упругие ягодицы. Канда притягивает за пояс валяющиеся рядом брюки и выуживает из кармана смазку. Холодные от геля пальцы книжника касаются входа. Юу не стремится уйти от неприятных ощущений, он подается им навстречу. Лави целует пылающие щеки и уголки губ. Юу тихо постанывает в такт движениям. В его глазах – целая вселенная. Зрачки, расширенные, огромные, словно черные дыры, затягивают в свою дурманящую глубину. Два пальца. Три. Четыре. И вот на их месте уже горячий, жаждущий внимания член. Канда насаживается на него медленно, сантиметр за сантиметром впуская в свое тело. Немного привыкнуть к ощущениям. Расслабиться. И начать движение. Плавно. Горячо. Лави помогает ему, мягко придерживая за бедра. Юу нравится ощущать контроль. Он задает темп. Он выбирает угол, такой, что искры из глаз от каждого движения. Он стонет в голос. Руки, уже горячие, обвивают шею книжника, притягивая ближе к себе. Лави перехватывает инициативу: выходит из японца и наваливается сверху, подминая под себя. Канда возмущен. Канда кусает оголенное плечо. Наверняка останется след. Еще одна метка Юу Канды, громкий, собственнический крик: мое! Напоминание для всех, кто посмеет коснуться. Историк, кажется, совсем не замечает боли. Он ускоряет движения, раз за разом входя все глубже и быстрее. Поцелуи становятся рваными,отчаянными. Они необходимы, словно воздух, до предела раскаленный, кипящий вокруг разгоряченных тел. Его не хватает. Они словно бы на вершине Эвереста, готовые вот-вот сорваться вниз. И эти поцелуи - как доказательство, что они все еще живы, что они все еще здесь. Отчаянно ищущие опоры. Японец задыхается от этих ощущений, царапает спину рыжего демона в кровь. Закрывает глаза, откидывает голову назад – губы приоткрыты в безмолвном стоне – кончает. И все тело наполняется сладкой истомой. Он упал. Лави присоединяется к нему через пару движений и, шумно выдохнув, наваливается сверху. Канда скидывает его – слишком жарко. Сердце бьется бешено - бабочка, запертая в банку. Лави улыбается и притягивает его, на свое плечо. Канде не нравится лежать вот так, в обнимочку, словно девчонки, но разве ему откажешь? Он ловит себя на мысли, что тоже улыбается. Влюбленный идиот. Два влюбленных идиота. В камине догорает смятая футболка книжника, брошенная туда второпях. Пока это заметил только Канда. И Лави он об этом не скажет, пусть поищет свое имущество, кролик неразумный! - Эх, Юу, - выдыхает книжник ему в макушку, - чудный вечер! Почаще бы так. -Да, - соглашается Канда. Улыбается, перебирая рыжие пряди и слушая песню бури за окном. - В такие вечера просто необходимо греться вместе.