Одежда

— Ковбой, позволь узнать, что ты забыл у меня в шкафу? — Соло морщится и мысленно ругает самого себя. Нужно было подождать и удостовериться, что Курякин точно ушел из отеля. А лучше, подождать еще минут двадцать для верности, прежде чем вламываться в номер напарника. Вот только от нетерпения американец и так бродил по своей комнате битый час, проклиная русского на чем свет стоит. Уж слишком долго коллега собирался на прогулку. Стоило лифту закрыться, как ушлый вор уже ловко вскрывал замок двери соседнего номера. На ручку была повешена красноречивая табличка «Не беспокоить». Наполеон скинул пиджак, повесив его на спинку кресла, и уверенно направился к шкафу. Какой прокол. Фиаско. Собственная несдержанность сыграла с американцем злую шутку. Вера в то, что он, как и ранее, сможет избежать поимки. Только Илья сейчас стоит около двери, а прыгать из окна четвертого этажа — не самый безопасный способ избежать неприятного разговора. Лихорадочно носящиеся мысли стремятся обрисовать мало-мальски правдоподобное оправдание сему акту беспрецедентной наглости. Хорошо еще, что сам Соло пока что скрыт от взгляда Курякина дверцей шкафа. Реакцию русского на свой внешний вид Наполеон даже представлять не хочет. — Прежде чем ты разнесешь к чертям весь номер, большевик, позволь хотя бы одеться, — сейчас явно поздно давать заднюю, но может его коллега окажется немного твердолобее, чем он есть, и смерть не будет столь ужасной и мучительной. Мерный звук приближающихся шагов. Вопреки ожиданиям дверца шкафа не отлетает в сторону. Русский агент подходит к креслу, на котором висит пиджак американца. И, как оказывается, не только пиджак. Там и рубашка, и галстук, и брюки, и белье, а на полу рядом аккуратные, вычищенные до блеска туфли. Кажется, у Курякина сейчас случится нервный тик, его пальцы лихорадочно отбивают нечто похожее на азбуку Морзе. Наполеон смотрит на это, и лишь вопрос пары секунд, когда агент КГБ соизволит перевести взгляд с вещей на их владельца. Сердце успевает пуститься в пляс, но Наполеон силой воли заставляет себя успокоиться. Ведь ничего изменить уже нельзя. Илья поворачивает голову в сторону распахнутого шкафа. Правая бровь медленно ползет вверх, а пальцы даже забывают постукивать по мягкой обивке кресла. Представшая перед глазами картина требует всех моральных сил на осознание и восприятие. Наполеон Соло, этот заносчивый американец, стоит в одной водолазке на голое тело. В курякинской водолазке. Она, несомненно, ему велика: американец чуть подвернул рукава, чтобы было удобнее, а в силу разницы мужчин в росте, край ткани доходит аж до середины бедра, растягиваясь в районе ягодиц. Волосы на этой американской голове немного выбиваются из привычной идеальной прически, а взгляд совершенно шальной. Таким Наполеона русский видит только, когда мужчина занимается вскрытием очередного сейфа. Разумеется, шкаф русского агента — это совершенно не сейф, да и его содержимое вряд ли можно оценить более чем в пятьдесят долларов. — Одеться во что? Ты вообще в курсе, что это не твой шкаф, да и номер не твой! И какого черта на тебе моя водолазка?! — выпалил русский все вопросы, которые вертелись у него в голове. Он ожидал, что наглый американец снова устанавливает жучки или прослушку. Может быть, ищет какие-то секретные сведения для своего начальства. Но уж точно не переодевается в его одежду. Да еще и на голое тело. Илье даже думать не хотелось о том, который раз Соло это проделывает. Хотелось только скорее сжечь всю свою одежду. И ту, в которой он сейчас — тоже. Хотя, справедливости ради, стоит отметить, что в этом виде Соло представлял собой нечто весьма возбуждающее. Этому американцу вообще шло все что угодно, словно брюнет постоянно находился на модном показе. Голубые глаза сами скользили по правильным изгибам тела другого мужчины, не замечая изъянов. Пусть и без штанов, но Наполеон умудрялся выглядеть мужественно даже в водолазке, которая с трудом скрывала его крепкие ягодицы и пах. Вот только, почему ткань так неестественно выпирает в районе живота? Стоп! — Это называется гомесвестизм, большевик, — Наполеон внимательно следил за взглядом русского, стараясь понять, светит ли ему выбраться из этого номера живым. Когда голубые глаза замерли на явственно выделяющейся причине столь непотребного внешнего вида, американец решил выложить на стол все карты. Помирать — так с музыкой. Тем более, что эмоции, которые отражались на лице вечно хмурого русского, стоили столь позорного застукивания. — То есть ты еще и дрочишь в моей одежде, — Курякин возвел глаза к потолку, а затем резко выдохнул. Было очевидно, что значение слова он знал, что несколько усложняло задачу Наполеона. Значит, заговорить русского заумными объяснениями не удастся. Надежда на то, что больного человека Илья бить не станет, разрушилась, словно карточный домик, когда в два широких шага Курякин оказался прямо напротив американца, полностью загородив собой путь к отступлению. К несчастью для себя, Соло не был настолько физически силен, чтобы выломать дверцу шкафа и сбежать в образовавшееся пространство. Напротив Наполеона, всего в нескольких сантиметрах, находилась точно такая же, как и на нем, водолазка. А под этим плотным слоем ткани скрывались натренированные мышцы, коим американец явно уступал в прямой схватке. — Не совсем так, большевик, — осторожно отрывая глаза от ключиц, брюнет заскользил взглядом вверх по напряженной шее, затем по ярко выраженным скулам, очертил линию губ, наконец добираясь до голубых омутов глаз стоящего напротив мужчины. И вся эта ситуация завела его еще сильнее, кровь стучала в висках и заставляла волны возбуждения затягиваться тугим узлом чуть ниже живота. Край водолазки в районе головки напряженного члена уже давно был влажным от естественной смазки. И хотя Наполеона в ЦРУ успели научить многому, сопротивляться своей плоти американец до сих пор не умел. — Точнее, мне совершенно не нужно использовать руки, чтобы добиться результата, — перейдя на шепот, закончил он свою мысль. Чего уж там, Илья Курякин с их самой первой встречи плотно засел у Наполеона в подкорке. С каждым новым днем, проведенным вместе с русским, Соло все чаще ловил себя на мысли о том, что испытывает нездоровое влечение к мужчине, который просто олицетворял собой холодность и безразличие к любого рода утехам. Постепенно навязчивая идея начала причинять определенные неудобства. А за неимением другой возможности получить желаемое, Наполеон решил сосредоточиться на фетише, связанном с вещами Курякина. И до сегодняшнего дня у американца неплохо получалось избавляться от своего напряжения с помощью одежды русского. — И давно? — было странно не видеть в голубых глазах напротив вполне обоснованной ярости. Она плескалась там где-то в глубине, но явно не была превалирующей в том вихре чувств, которые сейчас испытывал Илья. Вот только безразличие было еще более обидным и оскорбительным. Наполеон бы понял ярость, понял бы поток брани на любом языке, который знал Курякин, понял бы, полети в него любой предмет мебели, да даже разбитый нос сейчас был бы для него большим удовольствием. Это бы значило, что русскому не все равно. Вот только голубые глаза ничего такого не выражали, а лицо застыло, словно каменная плита. Даже чертовы пальцы, которые с такой легкостью сворачивают шеи противников, сейчас не отбивали нервный ритм на бедре. Они даже не были сжаты в кулаки. Ладонь раскрыта. Очень обидно. — Я не считал, Курякин. Но явно больше десяти, — осознание собственных слов больно било по гордости. Признавать слабость перед, пусть даже коллегой, было крайне непривычно. Илья уже спасал его жизнь, когда сам американец был совершенно беспомощен. Правда, русский никогда не позволял себе пользоваться этим в моменты их перепалок. Он вообще предпочитал отмалчиваться, пока Соло прыскал на него колкими, ядовитыми фразочками, сбрасывая накопившееся напряжение за неимением других буферов поблизости. — Vot ved' idiot, — пальцы осторожно касаются напряженной скулы, заставляя Наполеона чуть запрокинуть голову. Значение слов он понимает легко, вот только не видит в этой, практически нежной как следует из интонации, фразе никакого смысла. А потом его целуют. Медленно и вдумчиво. А перед глазами сверкают сотни разноцветных лампочек, рецепторы бьют тревогу. Мозг, кажется, содрогается в конвульсиях от огромного потока информации, который в него поступает. Слишком хорошо, чтобы быть настоящим. И совершенно не так, как Наполеон представлял себе это обычно. Левая рука Ильи скользит от середины бедра американца выше, чуть цепляя пальцем край водолазки, утягивая ее за собой наверх. Ткань несколько грубовата и слегка дразнит кожу. Такое и в самых откровенных фантазиях представить было сложно. Руки резко вскидываются вверх, и Наполеон зарывается пальцами в короткие светлые волосы, притягивая их обладателя к себе ближе. Движения губ и столкновения языков становятся более жадными и несдержанными. Илья медленно, растягивая удовольствие, покусывает нижнюю губу Наполеона, отвлекая мужчину этими нехитрыми манипуляциями от основного действа. Соло тихо стонет, подчиняясь правилам игры. Он уже выиграл многое. Напряжение в паху нарастает, только вот потереться о ногу русского он пока не решается. Опомниться у мужчины выходит только тогда, когда его руки оказываются заведены за спину, а русский завязывает длинные рукава в узел, до которого столь талантливому вору теперь просто не дотянуться. — Что ты делаешь? — чуть отстраняясь, хрипло прошептал Соло, дергаясь в тщетной попытке высвободить руки. Водолазка задрана до подмышек, беззащитный торс обнажен, а руки зафиксированы в самом нежелательном положении. Ильи хочется касаться, ощущать под пальцами напряжение мышц. И этого удовольствия Наполеон был лишен. Оставалось лишь пожирать глазами, да только чего он там не видел. Ведь в отличие от него самого, Курякин был полностью одет. — Сам же сказал, что руки тебе ни к чему, а я предпочту, чтобы меня не царапали, — окинув взглядом представшую перед ним картину, развратную во всех смыслах, Илья удовлетворенно хмыкнул, явно забыв о том, что в его родной стране подобные развлечения караются жестоко и безо всякого вкуса. Соло лихорадочно соображал, как упустил из виду все эти садистские замашки напарника. На его памяти русский не водил к себе ни женщин, ни мужчин, явно удовлетворяя желания тела подручными средствами. Только вот сейчас его взгляд был голодным и жадным. Американцу даже стало неловко от такого напора, а всему виной определенная скованность движений. — И что теперь? Выставишь меня в таком виде за дверь? — изощренный способ уязвить самолюбие Наполеона. Они только что завершили очередную миссию, так что никакого риска раскрытия их прикрытия быть не могло. В конце концов, пускай Курякин и не избил его, но это все еще не отменяет того, что Соло вторгся в его личное пространство столь бесцеремонным образом. — За кого ты меня принимаешь, ковбой? Я скорее дам тебе в морду. Это у вас, капиталистических крыс, принято изощренно мстить и издеваться, — процедил русский, скидывая с себя куртку и водолазку. Американец жадно ловил взглядом каждое движение, стараясь запомнить каждый новый участок тела мужчины, чтобы потом воспроизвести увиденное в памяти при ближайшем удобном случае. Разумеется, если его оставит в живых этот великодушный советский человек. Только, кажется, у Курякина на ближайшие несколько часов были совершенно другие планы. Налюбовавшись представшей перед ним картиной, он поблагодарил судьбу за столь щедрый подарок, пусть и несколько аморальный с точки зрения политики правящей партии, но дареному коню в зубы не смотрят. — Постарайся не привлекать внимание персонала, ковбой, — прошептал мужчина на ухо все еще пребывавшему в смятении Наполеону, и с нескрываемым наслаждением, которое отразилось в голубых глазах, смял широкими ладонями упругие ягодицы американца, ощущая легкую дрожь напарника. Соло бросил на него недоверчивый взгляд. Пришлось это исправить, утянув Наполеона в очередной жадный поцелуй и ощущая, как сильное тело мужчины выгибается дугой, стремясь сильнее вжаться в русского и сбросить скопившееся возбуждение. Наполеон безропотно проследовал до кровати и повалился на русского сверху, наконец получая возможность ощутить давление на своем паху. Помня просьбу Ильи, он старается сдерживать рвущиеся наружу стоны, но получается не очень. Руки Курякина исследуют тело с жадностью, мнут все, до чего могут дотянуться. Губы, немного обветренные и уже изрядно опухшие от поцелуев-укусов, скользят по открытому участку шеи американца, а затем перемещаются на ключицы. Брюнета осторожно перекладывают на кровать, руки начинают затекать, а лежать на спине совершенно неудобно, вот только все просьбы застревают в горле. Ощущений и так слишком много. Мужчина сгибает ноги в коленях, приподнимая таз и вжимаясь в пах нависающего над ним Курякина. В таком положении он выглядит уже совсем неприлично, только это сейчас никого не волнует. — Эй, ковбой, — на краю сознания Соло слышит хриплый голос, цепляется за него и фокусирует взгляд на лице напротив. Лице, которое еще никогда не было таким живым. — Я тебя развяжу, но не вздумай царапаться, слышишь? — сил хватает только на легкий кивок, и через мгновение руки обретают долгожданную свободу. Водолазку быстро снимают и отбрасывают куда-то на пол. Пальцы скользят по сильным плечам. Вместе с руками к Наполеону возвращается уверенность и свойственная ему наглость. — Мне стоило заявиться в таком виде к тебе раньше, большевик? — Илья упирается одной рукой в кровать рядом с головой американца, а второй распускает ремень своих брюк. Вопрос на мгновение ставит его в тупик, и мужчина замирает, вглядываясь в лежащего под ним Соло. У обоих в глазах пляшут черти. Обоюдное напряжение наконец нашло выход, пусть и не самый допустимый в современном обществе. Только все происходящее кажется настолько правильным, что мыслей о прекращении сего действа не возникает ни у одного, ни у другого. — Тебе пришлось бы очень хорошо изложить свою позицию, чтобы я тебе поверил. Не думаю, что при твоих столь очевидных признаках сатиромании я бы так легко поверил, что для тебя это не игра, — прямота и серьезность, с которыми говорил Илья, подкупали американца сильнее, чем самое глубокое и экстравагантное декольте очаровательной девушки. Нездоровый интерес, как выяснилось, был обоюдным. Приятная неожиданность. — Хотя, при твоей нарратофилии, это не было бы проблемой, — надо же, какими терминами умеет распоряжаться этот русский. Может, позже Наполеон даже продемонстрирует свои таланты в вышеуказанных областях. Вместо ответа американец предпочел просто обхватить руками могучие плечи и увлечь столь не к месту разговорчивого Курякина в очередной жаркий поцелуй. Ногами он помог мужчине избавиться от уже давно ненужных штанов вместе с бельем. Ощущение гладкой головки напряженного члена партнера посылает очередную волну возбуждения, которая прокатывается по спине и замирает где-то на кончиках пальцев, заставляя шире развести в стороны ноги, предлагая себя столь беззастенчиво, что кровь стучит в висках у обоих. Илья тянется рукой к тумбочке, доставая из ящика тюбик со смазкой. Соло лишь краем глаза замечает, как в сторону отлетает крышка, и Илья выдавливает себе на пальцы прозрачную субстанцию. Первый палец входит легко. Отчасти в этом заслуга самого Соло, который ни на секунду не отрывается от губ нависшего над ним мужчины, стараясь забыться в приятных ощущениях. С добавлением второго пальца Наполеон запрокидывает голову назад, тяжело дыша. Он сжимает ладонями плечи Ильи, неосознанно пытаясь отстраниться от инородного вторжения. Курякин действует осторожно, но бескомпромиссно. Он покрывает жадными поцелуями открытую шею, отвлекая Соло от неприятных ощущений своим хриплым горячим дыханием. Пришлось немного напрячься и вспомнить азы анатомии. Первое прикосновение к простате вызывает довольный гортанный стон. Американца выгибает дугой, глаза широко распахиваются от неожиданности. — Бол… Илья, а такому разве учат в КГБ? — почему-то Наполеону казалось неправильным сейчас пользоваться прозвищем. Недвусмысленность ситуации, ее открытость и предельная близость как физическая, так и духовная теперь не давали американцу права свести все к шутке. Курякин оторвался от изучения шеи теперь уже любовника и заглянул в помутневшие от желания глаза. Соло не был бы Соло, не вставь он свои пять копеек во все происходящее. Не мог этот человек быть серьезным, даже в такой ответственный момент. Вместо вступления в перепалку Илья снова нащупал заветную точку, срывая с губ американца очередной сладкий стон. Упаковка с презервативом была вскрыта зубами. Пришлось принять сидячее положение, чтобы произвести необходимые манипуляции, ведь одна рука была занята ублажением одного слишком наглого и горячего брюнета, который уже сам вовсю насаживался на пальцы, недвусмысленно намекая, что хочет большего. Совершая медленный пробный толчок, Илья всего на мгновение забылся в эйфории плотно сжимающих головку мышц, поэтому упустил момент, когда уже изнемогающий от желания Наполеон обхватил его ногами и сам резко подался вперед, насаживаясь на возбужденный орган целиком. Обоих мужчин пробила крупная дрожь, рот Соло распахнулся в беззвучном крике. Курякин тихо зашипел, сжимая рукой бок любовника, чтобы не сорваться и дать тому время. — Придурок, как ты ходить завтра собираешься, — процедил русский, не решаясь двинуться. Наполеон же пожалел о своем порыве в ту же секунду, как ощутил боль внизу позвоночника. Илья над ним тяжело дышал, но не двигался, это давало спасительные секунды для того, чтобы привыкнуть. Самонадеянность сыграла с Соло злую шутку уже второй раз за этот день: он решил, что подготовки пальцами будет достаточно. Вот только не принял во внимание нескромные габариты своего партнера. На глаза сами собой навернулись слезы, а с губ слетел жалобный стон. Курякин медленно двинулся назад и выскользнул из него, тяжело дыша. Вот только отстраниться ему никто не позволил. Мужчины смотрели друг на друга, переводя дыхание. Несмотря на боль, у Наполеона стоял все так же крепко, но Илья решил не упоминать о признаках мазохизма. Он лишь кивнул, соглашаясь на немую просьбу продолжать. Только на этот раз брюнет под ним лежал смирно, чуть покусывая нижнюю губу. Курякин был осторожен. Он постепенно увеличивал глубину проникновения, когда чувствовал, что стенки не давят слишком сильно. Сейчас все тренировки на выдержку, которыми его мучили в КГБ, окупились с лихвой. Наполеон расслабился и довольно стонал под ним, маня своими истерзанными губами и обезумевшим взглядом. Напряжение искрило в воздухе, скопившееся у обоих возбуждение становилось почти болезненным и стремилось найти выход. — Илья… Я не могу больше… — Соло плавился в сильных руках русского, восхищаясь его выдержкой. Он старался не думать, каково русскому было терпеть все это, но был безмерно благодарен за эту выдержку. Курякин прижался губами к виску лежащего под ним мужчины, переплетаясь пальцами правой руки с рукой Соло, и начал набирать темп. Как ни старался он быть сдержаннее, но тот жар, который исходил от американца, те тихие хриплые стоны, которые срывались с покрасневших от поцелуев губ после каждого толчка, не оставили Илье ни единого шанса. Он двигался рвано и резко, практически грубо, вслушиваясь в сладкие звуки и теряя контроль. Наполеон потянулся свободной рукой к своему члену, который под натиском русского агента раскачивался, хлопая влажной от смазки головкой по плоскому животу. Пары быстрых ритмичных движений американцу хватило. Горячие белые капли брызнули на живот и грудь, пачкая мужчин. Все тело сжалось, и Наполеон провалился в один из своих самых долгих оргазмов, издавая протяжный стон всепоглощающего удовольствия. Илья над ним толкнулся еще пару раз, и его тоже начало трясти. Перед глазами все поплыло, пот стекал по лицу и спине. Волны накатывающего удовольствия сотрясали тело. Пришли в себя мужчины только через несколько долгих минут. Илья не помнил, как свалился на кровать рядом с Наполеоном, а сам Соло не помнил, как прижался к тяжело вздымающейся груди русского, ощущая резкую потребность в тепле чужого тела. Их взгляды снова встретились, вот только выдавить из себя нечто более менее вразумительное никто не мог, а портить момент совершенно не хотелось. Илья подхватил сбившуюся на край простыню и укрыл ею себя и американца. Глаза слипались, сон медленно пытался забрать обоих в свое царство. — Илья, это ведь не разовое снятие напряжения? — этот неугомонный Соло вечно портит красивые моменты. Курякин мысленно прикинул, что надо бы найти для столь болтливого рта более достойное занятие. Только позже. — В следующий раз хочу видеть тебя в фартуке, Наполеон. А пока спи.