Охотник и заяц, кто

Болдырев голову мог дать на отсечение, что сидевший перед ним лох — самый натуральный пидорок. Он, Димас Болдырев, всегда безошибочно находил и рвал этих тварей, как злой пес паршивых кошаков. — Отсосешь? — небрежно спросил он художника-хуежника, жадно ожидая одну из обычных реакций этих уродов: всплеск страха, что раскусили, или мгновенное неконтролируемое возбуждение. Но тот открыл глаза и с таким презрительным изумлением посмотрел на Димаса, будто это он вокзальный педрила, отсасывающий за червонец. Блядь, и ведь Димас ему почти поверил, охуев от собственного прокола. Но нет, его нюх не подвел: немного подумав, хуйдожничек согласился. Димас дал знак Дареному и Клюю — «все на мази», действуем по плану. И вот тут пидорок все снова сломал. Вместо того, чтобы искать укромное место и договариваться о тройничке, или просить Димаса дать отбой Клюю с Дареным, он, игнорируя их всех, куда-то буром поперся. «Хуй с ним, — решил Димас, — если этот пидор тащит нас к себе на хату, чтобы попердолиться с удобствами, то он трижды лох». Но сначала позади остались пятиэтажки, потом — двухэтажные сталинки и бараки, а пидорок продолжал упрямо чесать к огромному пустырю, на котором, кроме разрушенного зековского завода, ничего не было. Мужики заволновались, и первым не выдержал Клюй, который сам как-то базарил, что этот завод построен на костях. Зеки, мол, которые его лепили, дохли пачками, и их не хоронили, а заливали в фундамент, стены, забор. — Ты куда нас ведешь, Сусанин ебаный? — прохрипел он пидорку. Тот безразлично указал на Ветельный — рабочий поселок по ту сторону завода, и Клюй с Дареным заколебались, явно не желая идти дальше. Но Димас скривился, показав им средний палец, и эти трусливые пиздоболы потащились за ним. Самому Димасу тоже было не слишком комфортно. И он поймал себя на том, что невольно восхищался безбашенностью пидорка. Но, оказывается, были и другие, не боявшиеся мертвяков старого завода — Клюй с Дареным даже воспряли духом, с радостным улюлюканьем погоняв бомжа, устроившегося здесь с ночлегом. Димас им даже позавидовал — у него от этого места мороз шел по шкуре. Но пока мужики развлекались беготней, возле Димаса деловито шуршал пидорок. Сначала велел ему встать так, потом — вот так, несколько раз переставлял фонарь, оставленный бомжом. И при этом пидорку все время что-то не нравилось, и он ворчал себе под нос разную хрень. Сам Димас настолько охуел от его наглости, что позволял вертеть собой. И только когда вернувшийся Дареный ехидно пропел «как я ни кричала, ни звала милицию, он меня поставил в пятую позицию», Димас озверел. Пидорок же вдруг обоссался кипятком от счастья, скомандовал «зафиксируй это выражение» и, резво расстегнув Димасу рубашку, полез к нему в штаны. Теперь уже охуевание было групповым, поскольку не просто пошла по пизде привычная схема, а наступил полный пиздец. Обычно к этому времени даже до самых опущенных пидоров наконец доходило, что их будут не ебать, а ебошить, и они со слезами-соплями выворачивали карманы, ползали раком, лизали Димасовы берцы. А этот схватил Димаса за хуй и давай его надрачивать, бормоча всякие «рельеф, фактура, пластичность». И хуй Димаса, блядь такой, встал! Увидев это, пидорок удовлетворенно кивнул, уселся жопой прямо на цементный пол и начал рисовать. Димас обернулся к Клюю с Дареным и окончательно охерел — у мужиков тоже стояло, и они тянулись к своим ширинкам. Тогда Димас решился: — Чего расселся? Соси, давай. — Он ткнул хуем прямо в морду пидорку. Тот скривился, пробубнил что-то про испорченную композицию, но отложил в сторону свои листы. Встав на колени перед Димасом, он спокойно и даже как-то красиво, втянул губами хуй и стал сосать. Делал это со скучающей рожей, но охрененно: не задевал зубами, не давился, пропуская в горло, менял темп, и что-то такое делал языком, от чего у Димаса яйца поджимались от кайфа — ни одна баба ему так не отсасывала. И кончил Димас по-другому, как будто хук словил — выпал на несколько минут, ослепнув и оглохнув. А после, вместо обычной сонливости на Димаса такая злость напала, что захотелось убить этого пидараса: скольким же мужикам он отсосал, чтобы такому научиться?! Да еще и рожу скорчил, будто ему это не понравилось. Димас подтянул пидарка за уши, чтобы убедиться, но нет, все правильно — кисляк на морде. Был. Пока Димас его за голову не схватил. Теперь эта блядь пидарская счастливо улыбался. Он, что, решил, что Димас с ним лизаться будет? Закоротило Димаса сразу и намертво: ударил он наотмашь — пидарок сразу улетел в угол, а бешеная злость не отпускала. Он метнулся туда, где валялась эта падаль, и пинал, пинал, пинал, стараясь попасть по морде, чтобы навсегда стереть с нее эту восторженную улыбочку.