Апельсиновый зефир

      Лиса Алиса, Лисичка, Рыжая Бестия, Хозяйка Леса, Оранжевая Няша...       Феникс, Fenixxx, Phoenix, Алый Ворон, Красная Чума...       Джайна Редхарт, Джайна, Джайн, Jine, Джай...       Ты знаешь, Алиска, я помню каждый твой ник, каждое прозвище. Ты меняла их как перчатки, иногда — несколько раз в месяц, забрасывала аккаунты, создавала новые, тратила карманные деньги на дань администраторам. Я посмеивалась над тобой, прочно вросшая в одно имя, закаменевшая, замшелая, предсказуемая. А ты порхала лимонно-алой бабочкой, пробуя то одно увлечение, то другое; возбужденно сверкала глазами неделю, а потом вдруг исчезала, чтобы присесть на следующий цветок.       Помнишь, как мы познакомились? Ты пришла в первый день в наш детский сад, в бело-розовом, как зефир, платьице, с двумя куцыми рыжими хвостиками, робко сжимая куклу в руках. Я встала перед тобой — Нинка-не-подходи, гроза мальчишек, черноглазая оторва; на полголовы выше всех в группе, а тебя — так на целую голову; в мешковатых, протертых на коленках джинсах, уперев руки в бока и грозно хмуря брови. Ты робко улыбнулась мне и сказала: «Пливет», картавое недоразумение в белых носочках. Я промолчала, нависнув над тобой еще сильнее, и, спустя несколько секунд, ты расплакалась. Я отошла, наслаждаясь победой, глупая злая девчонка, а тетя Таня, воспитательница, сопливо утешала тебя, тщетно пытаясь добиться указания на обидчика. Ты шмыгала носом, но молчала, как партизан на допросе, даже не глядя в мою сторону.       А после обеда, в кустах за беседкой, три хулигана из соседней группы прижали тебя к стенке и отобрали куклу. Ты молча сопротивлялась, заплакав только тогда, когда Димка Веселов, живодер и драчун, оторвал ей голову. Я прибежала на крик; увидела, как Димка отрывает кукле ногу, а другой мальчик, незнакомый, с улыбкой бьет тебя кулаком в лицо.       Никто не смел обижать девчонок в моем садике. НИКТО! Я гнала их вокруг беседки, пока тетя Таня не схватила меня за шиворот. Один успел улизнуть; двое других отделались синяками под глазом, прекрасными фиолетовыми фингалами с багровыми кровянистыми прожилками. Отругав меня как следует, воспитательница оставила хулиганку в углу беседки; я стояла там, старательно смакуя терпкий коктейль эмоций: ярость драки, обиду на глупую воспиталку и злость на тебя, рыжее недоразумение, – из-за тебя ведь подралась.       А десять минут спустя, когда тетя Таня отвлеклась, ты крадучись пришла ко мне, протянула конфету и улыбнулась. Я хотела было оттолкнуть твою руку, но случайно взглянула в лицо... и растаяла. Такой улыбки я не видела никогда: будто глоток холодного апельсинового сока, насыщенного колючими пузырьками, словно россыпь солнечных брызг, расплескавшаяся по стенам,       Так и началась эта странная дружба: маленькая умненькая пай-девочка и здоровая злая дура.       Однажды ты сравнила меня с плюшевой игрушкой, закованной в толстый слой льда. Я посмеялась над тобой тогда, не ощущая себя ни мягкой, ни милой; да и внешнюю свою поверхность мне хотелось представлять каменной или железной. Такой хрупкий материал как лед мне ни капли не нравился. Ты не обиделась на мои насмешки, лишь загадочно улыбнулась и, прижавшись ко мне, пообещала растопить лед и показать мне эту игрушку.       Помнишь, когда мальчишки в нашем классе повзрослели настолько, что стали зажимать девчонок по углам, я вступалась за каждую, даже за тех, кого терпеть не могла, а ты смешно ревновала меня. Мы даже крупно поссорились из-за этого и две недели не разговаривали. А потом я вступилась за очередную девочку, уже даже не помню за кого, и Витька-боксер отправил меня в нокаут. А ты... Ты, тихоня и отличница, разломала деревянный стул об его тупую бритую голову.       Потом ты таскалась ко мне в больницу и кормила с рук апельсинами, которые я ненавидела, и зефиром, который я обожала. Рассказывала мне о происходящем в школе, травила анекдоты, читала стихи, свои и чужие, а я... Я просто лежала, и млела от звука твоего голоса. Знаешь, эти две недели, что мы были в ссоре, мне дико не хватало твоей болтовни.       Ты быстро приучила меня к дружеским поцелуям, еще в детском саду. Наверное, мама тебя приохотила — с ней вы тоже целовались раз пятьдесят на дню. Моя же, вечно злая, уставшая мать-одиночка, избегала тактильного контакта, как огня; конечно, я была та еще непоседа и жутко ей надоедала. Сейчас, будучи взрослой, понимаю, что большая часть моих проделок была вызвана желанием обратить на себя хоть какое то внимание.       Помнишь период, когда мы с тобой начали интересоваться романтикой? Ты послушно влюблялась в тех же актеров, музыкантов и одноклассников, что и я, а потом мы рыдали друг у друга на плече и клялись, что никакие мужики (ты говорила «мальчики») не разрушат нашу дружбу. Разумеется, моя влюбленность мгновенно проходила. Маленькая хитрюга.       Ты забавно завидовала моим формам, субтильная нимфетка, остановившаяся на первом размере. Когда моя грудь подросла, ты взяла манеру шутливо лапать ее, нападала сзади, исподтишка, не пропускала ни одного совместного переодевания; а я млела от твоих прикосновений, пунцовея щеками, стыдясь своего удовольствия и не имея сил (а точнее – желания) пресечь твои домогательства. Вполсилы отбиваясь для виду, желала в глубине души, чтобы ты не убирала руки.       Помнишь мокрого рыжего котенка, которого ты подобрала на улице у входа в мой подъезд? Похожая на него, маленький жалкий лисенок со слипшимися во влажные сосульки оранжевыми волосами, ты кормила его с пипетки разбавленным молоком и отогревала, прижав к груди. А сутки спустя рыдала навзрыд, когда котенок все-таки умер. Мы похоронили его за домом, в неглубокой ямке, вырытой садовым совком, и придавили могилку булыжником; даже не знаю, смогу ли я найти ее сейчас, спустя столько лет.       А помнишь нашу сумасшедшую пижамную вечеринку? Твои родители куда-то свалили на три дня, мы купили бутылку вина, апельсинов, зефира и шоколадку. Забрались вдвоем в одну ванну, дурачась, пили на брудершафт кисловато-сладкое вино, потом смачно целовались, хохоча друг над другом. Ты кормила меня с рук зефирками, я тебя – замороженными в холодильнике апельсинами; ты облизывала мне пальцы, а я таяла от твоей влажной ласки. Мы вылили в ванну целую бутылку пены, и она была везде — на стенах, в раковине, на полу, в волосах. Она пахла химической сиренью — резкий сладкий запах, немного неприятный в своей назойливости.       Помнишь, когда нам было по двенадцать лет, ты затащила меня в какую-то компьютерную онлайн-игру. Мы делали вид, что незнакомы друг с другом, флиртовали в чате; для меня это было игрой, стёбом, а для тебя... даже не знаю. Потом мы поженились в игре, вступили в один клан, бегали вместе в рейды, а потом как-то резко бросили. Наверное, повзрослели.       А в другой раз мы вновь засели в твоей пустой квартире. Я тогда сильно переживала из-за первого в своей жизни расставания с парнем — смазливым и ветреным Женькой Мякишевым. Две недели нашего романа ты ходила как в воду опущенная; я же, влюбленная дурочка, ничего не замечала. Зато теперь, когда мы расстались (точнее, я встретила его на улице под ручку с новой пассией; он мило улыбнулся мне, а я, обычно взрывная и неудержимая, просто отвернулась и ушла, сглотнув горький комок в горле) ты вся словно светилась; ты не улыбалась, не злорадствовала, я чувствовала, что ты сочувствуешь мне, но я также абсолютно отчетливо ощущала плещущуюся в тебе эйфорию.       Ты внимательно слушала мои глупые сопливые излияния, не забывая подливать вина; твой бокал стоял едва пригубленный. А когда я нализалась до потери самоконтроля, отвела в спальню, уложила на кровать и принялась раздевать.       Знаешь, я никогда не подозревала, какой напористой ты можешь быть. Ты срывала с меня одежду с какой-то первобытной яростью, а я... Я просто смотрела на тебя сквозь хмельной туман, не имея ни желания, ни сил сопротивляться. Потом мы целовались, прижавшись друг к другу, ты ласкала языком мои губы, оставляла влажные следы поцелуев на шее, заставляя меня дрожать мелкой дрожью от разбегающихся по телу мурашек.       Поверь, Алиска, я помню каждый миг той ночи, хоть и была нетрезва. Помню, как впервые застонала от сладкой истомы, когда твои губы обхватили мой сосок; помню скольжение тонких пальцев по моему животу; твою маленькую грудь с милыми бледно-розовыми сосочками, россыпь веснушек в низу твоего живота. Странно, обычно у рыжих девчонок веснушки покрывают лицо и плечи; твои же ведьмины отметины скрывались на животе, оставляя лицо чистым.       Я не помню, сколько мы так ласкали друг друга; время исчезло для меня тогда, когда ты опустила лицо между моих призывно раздвинутых бедер, и я почувствовала прикосновение твоего языка в том месте, которое доселе было знакомо лишь с моими пальцами. Кажется, я кричала; во всяком случае, ты оторвалась на секунду, чтобы накрыть мне лицо подушкой, и я благодарно вцепилась в нее зубами.       Не знаю и знать не хочу, где ты достала ту жутковатого вида конструкцию из фаллоимитатора и ремней, которую ты, деловито высунув язык, закрепила у меня на бедрах; ни за что не поверю, что твои милейшие родители могли пользоваться чем-то подобным. Ты оседлала меня с таким решительным выражением лица, что я не посмела ничего возразить; и, закусив губу, с силой уселась на склизкий пластмассовый кол, заранее измазанный гелем из серебристого тюбика.       Ты знаешь, я испугалась, когда твое лицо исказила гримаса боли; протянула руки, стремясь приласкать тебя, как всегда делала эти десять лет нашей дружбы. Но ты закрыла глаза и не видела этого; отклонившись назад, ты с мукой на лице двигала бедрами, насаживаясь на скользкую холодную игрушку, а я могла лишь погладить тебя по бархатному животику кончиками пальцев, боясь пошевелиться, чтобы не поранить.       Знаешь, Алиска, я испугалась в тот раз. Утром, когда я проснулась, ты еще спала; мне почему-то было стыдно, как никогда в жизни. И я сбежала в тот раз, не смогла принять произошедшего. А ты обиделась, по-своему поняв мой уход.       Увидев твою историю на том страшном серо-белом сайте для отчаявшихся людей два мутных года спустя, я вдруг вспомнила о тебе. Словно твое заочное публичное анонимное признание развеяло дымку, скрывавшую нашу непростую дружбу-любовь. Даже сейчас, когда я наконец-то осознала суть наших отношений, мне непросто написать это слово — любовь. Груз общественных предрассудков всегда меня напрягал, несмотря на всю мою хулиганистость, и тем удивительнее для меня был тот факт, что ты, тихая пай-девочка, так легко приняла в своей душе это странное чувство.       Когда твоя мама, случайно встреченная мною в автобусе, сказала мне, что ты лежишь в реабилитационном центре, что у тебя депрессия, что ты таешь на глазах, я поняла, кто причина этому горю. Это была чистая случайность — эта встреча, я ведь давно жила на другом конце города. Я слушала ее и вспоминала, как сама лежала в ванной и смотрела сквозь пелену слез на лезвие, сжатое дрожащими пальцами. А всего лишь ведь мелочь, пустяк — встретила на улице девчонку, отдаленно похожую на тебя. Такая мелочь, а всколыхнула тоску, мутным слоем скопившуюся где-то на дне души.       Я не решилась избавить мир от своего никчемного присутствия в тот раз. Просто испугалась, в очередной раз. «Трусиха» – сказала бы ты, улыбаясь, растекаясь лучиками света из уголков глаз; хотя это ты виновата, ты растопила лед вокруг мягкой игрушки, маленькое шкодливое солнышко. Вместо того, чтобы спокойно уснуть в бурой воде, я вылезла из ванной, и оттрахала себя вибратором, глядя на твою фотографию, выуженную из глубин кошелька. Мне не стало легче, но я успокоилась.       Наверное, мир стал бы лучше без меня. Но я никогда не прощу себе, если с тобой что-то случится из-за моего тупого упрямства и глупого страха. Я знаю, ты любишь этот сайт; я пишу сюда, потому что твой старый номер не отвечает, а нового я не знаю; я надеюсь, что ты прочитаешь эту мою запоздалую исповедь. Пакет с апельсинами стоит в прихожей; сейчас я нажму кнопку «Отправить», вызову такси, возьму его и поеду к тебе.