Путь смерти

— Тебе не дует? — Нет. Не закрывай, пожалуйста, окно. Понятно. По твоему лицу ничего не прочесть, но, судя по тому, как ты расслабленно сидишь в кресле, держа на коленях книгу и потягивая вино из бокала, тебя ничего не смущает. Нет, мне наплевать на недавний ремонт и паркет, на котором уже собралась целая лужа. Но косой ливень, врывающийся в комнату, как ни странно, пахнет пылью и полынной горечью. А горечи нам в последнее время хватает и так через край. Не только нам с тобой, но и Семье, всему Тайному Городу. Мы ходим, как по лезвию ножа. Слишком опасно, слишком высоки ставки, слишком непозволительно проиграть... Я знаю, что цена в любом случае будет немалой, что бы ты ни придумал и как бы ни расставил фигурки на шахматной доске. Надо признать, Сантьяга, ты наконец получил достойного противника. И игра движется к завершению: все сети раскинуты, ходы выверены, но всё равно есть некий люфт, слепые квадраты, где возможен любой непредсказуемый шаг врага... Но то, что ты сейчас, в самое тревожное и решающее время, мирно читаешь Бусидо, уютно устроившись в кресле, не укладывается в голове даже у меня. Сбрасываю пиджак, галстук и иду к бару, закатывая рукава светлой рубашки. Надо же... Бусидо! Минуло три сотни лет, я думал, что для тебя всё это осталось в прошлом: Япония, чаепития в каменных садах и трогательная сумасшедшая любовь к одинокому, но гордому самураю. Но, видимо, нет. Иначе никак не объяснить, почему ты в поисках поддержки вместо моей руки касаешься старых плотных страниц, расписанных иероглифами вручную. Подарок. Его подарок. Его призрак морозит воздух. Оттого этот проклятый дождь приносит запах плесени. Оттого кислит хороший дорогой коньяк. Я всё мог бы простить тому челу. Я же реалист. Мы не имеем друг на друга никаких прав, кроме права оставить в любой миг. Не он первый, не он последний. Но единственное, чего я не в силах спокойно забыть, это то, как ты был безумно счастлив с ним. С обычным челом, который обладал только кимоно, мечом и честью. С самураем. И вот через столько лет ты снова достал эту книгу, а вместе с ней все чувства, свои и мои. Путь смерти, значит. Ну-ну. Я, наверное, никогда не смогу понять эту пафосную красоту, а тем более — найти в ней истину. Но я — не комиссар Тёмного Двора. — Ортега. Вздыхаю и поднимаю взгляд от планшета, где бездумно пролистывал аудиозаписи. Ты захлопнул книгу и глядишь на меня. Одна ладонь лежит на обложке, полуулыбка скользит по линии губ. Виноватая? Понимающая? — Ты слишком громко думаешь. — Извини. Я не хотел помешать. — Ты не помешал. Пожимаю плечами и снова утыкаюсь в планшет. Толку, что ты слышишь мои мысли? Всё равно сделаешь так, как посчитаешь нужным. Спасибо, хоть Бусидо не заставляешь читать и не объясняешь, как маленькому ребёнку, его принципы и положения. Как будто они выдерживают хоть какую-то критику. Как будто я могу смириться с тем, какой путь ты выбрал для себя. Твои пальцы ложатся на моё запястье, дыхание касается шеи. Позор. Совсем теряю бдительность: не почувствовал твоего перемещения. Ты будешь разочарован этим. Но чуть позже, не сейчас. Не тогда, когда вжимаешься грудью в мою спину, и нас разделяют лишь два слоя ткани. Что, кончились у тебя аргументы, Сантьяга? Даже у тебя... Впрочем, у меня тоже. Захватываешь губами мочку уха, враз посылая томительные мурашки по моей коже. Сердце не хочет срываться с размеренного ритма, но у него просто нет выбора, когда ты так невыразимо близко, и аромат «кёльнской воды» оседает на кончике языка. Зажмуриваю веки, сдаваясь твоему теплу, твоей нехитрой, невинной ласке. А ты скользишь лёгким поцелуем ниже, к шее, оттягиваешь ворот рубашки. Твои губы горячие, и чуть терпкие, наверное, от вина. Я одинаково сильно желаю проклясть тебя и прижать ближе. Нежно проследить подушечками пальцев линии бровей, скул, подбородка... Обнять и сжать со всей силы так, чтобы сломать хотя бы несколько костей. Вот только всё равно я буду владеть лишь твоим телом, но не твоими демонами. Как же объяснить, что мне не нужно первое без второго? Ты справляешься с пуговицами на моей рубашке, гладишь ключицы, плечи, торс, дразнишь, проводя пальцами по краю брюк. И ладно бы ты прикасался лишь к коже, к нервам, натянутым, как тетива, — это не страшно. Это нормально. Это можно потом забыть, растворить в тысяче таких же чужих прикосновений. Но нет, ты проникаешь куда глубже. А у меня нет ни сил, ни желания закрыться... Ловлю ладонями твоё лицо. Чёрные глаза горят, дыхание давно сбилось, жар покрасневших губ обжигает, объятия больше напоминают страстную бессмысленную борьбу. Возможно, у тебя останутся синяки на коже, но они пройдут ещё до того, как мы закончим. В такие моменты я очень жалею о нашей ускоренной регенерации. Я не желаю вреда, я всего лишь хочу оставить на тебе хоть какие-то следы, потому что я весь — твоё неправильное отражение. А в тебе — ничего моего... Иначе бы я докричался. Дозвался. Наверное. Сантьяга... Не знаю, чья именно рубашка бабочкой планирует под стол. До неё нет дела в спешке поцелуев, в лихорадочной ласке. Словно со стороны, слышу звук расстёгивающегося ремня, расходящейся ширинки. Ты сам направляешь мою ладонь, положив её на свой член, толкаешься, а мне остаётся только судорожно выдохнуть тебе в шею и подчиниться. Собственное возбуждение кружит голову, но оно легко терпимо. Ради тебя — терпимо. Ты избавляешь от остатков одежды и меня, и себя, осторожно тянешь вниз, на ковёр. Правильно, тот хрупкий диван в твоём любимом стиле хай-тек вряд ли выдержит, а до постели уже не дойти. Да про неё уже и не помнится... Снова нахожу твои губы своими, прикусываю и оттягиваю нижнюю губу, ты рычишь, зарываешься пальцами мне в волосы, тянешь. Не больно, но я шиплю, вздрагиваю от волны щекочущих мурашек, окативших меня от затылка до поясницы. Зализываю укус и тут же спускаюсь по твоему подбородку вниз: шея, плечи, изгибы ключиц, напряжённый пресс; моя ладонь, обхватывает твой член... И движения — нарочито медленные. — Перевернись, — прошу почти беззвучно, но ты слышишь и молча выполняешь мою просьбу. Вот сейчас я тебе отомщу. Отомщу поцелуем за ухом и в мочку, касанием губ по линии растущих волос и дальше, по позвонкам, очерчивая языком все выступы, все впадинки. Потому что я знаю, как тебе больше всего нравится, знаю, какие узоры чертить кончиком языка по твоей горячей коже. Знаю, как сжать и надавить, как прижаться и обжечь дыханием. Собственный пульс бьётся быстро-быстро, но мне хватит выдержки продолжить. Я не сдамся тебе так быстро. Я вообще тебе не сдамся... Твой стон звучит слишком громко даже на фоне непрекращающегося ливня, когда я по очереди целую ямочки на твоей пояснице и, покружив языком на копчике, веду ещё дальше вниз. Ты прогибаешься в спине и тяжело дышишь куда-то в сгиб своего локтя. По телу то и дело бежит крупная дрожь: дикая пульсация крови в плену вен и артерий, обнажённые, вскрытые напрочь лаской нервы... Напряжение в паху острое, томное, неизбежное. Ты хочешь шевельнуться, коснуться себя, но я перехватываю твою кисть. Нет, не сейчас. Позволь?! Позволяешь... Ослабляешь контроль. Или просто посылаешь всё к Спящему. Не знаю. Не хочу знать. Касаюсь языком плотно сжатых мышц, облизываю и дразню, едва-едва обозначая прикосновение самым кончиком. Удерживаю на месте твои бёдра, не заботясь, что пальцы больно и жадно впиваются в светлую кожу. Ты рычишь, прогибаешься... Но давишь стоны. И не просишь. А ты попроси. Сжимаю тебя сильнее и проникаю внутрь языком так глубоко, как могу. Я знаю, какой жестокой может быть эта ласка, и ты сам меня не раз так мучил. Моя ладонь ложится на твой член и начинает лёгкие ритмичные движения. Хочешь больше? Сильнее? Хочешь меня? Попроси. И я всё для тебя сделаю. Всё тебе отдам. Только попроси. Только сожги эту проклятую книгу, чтобы не будить свои воспоминания и мою обиду. Только дай слово, что выберешь эту жизнь, и я... — Ортега! — Твой вскрик ожидаем, но я всё равно вздрагиваю. Кажется, даже лёгкие бисеринки пота у меня между лопатками превращаются в лёд. — Ортега. — Теперь уже тише. Но голос хриплый, полный страсти, полный глубоких низких ноток, а моё состояние таково, что скажи ты сейчас несколько фраз, и мне уже не нужно будет касаться собственного члена, чтобы достичь оргазм. — Возьми меня. И добавляешь, как будто я могу ослушаться: — Сейчас! Вздрагиваю, приподнимаюсь, выдыхаю тихое «да» куда-то тебе в шею и делаю толчок, вторгаясь внутрь твоего тела и ощущая, как моя плоть преодолевает лёгкое сопротивление эластичных мышц. Тесно, горячо. Теперь бы только проконтролировать себя хоть немножко, чтобы нам хватило сил затаить дыхание перед... Оставляю рваные поцелуи на твоей спине, кусаю за мочку уха, за плечо. Свободной ладонью накрываю твой затылок, вжимаюсь своими бёдрами в твои сильно-сильно. Чувствую, как постепенно с дрожью раскручивается невидимая, обжигающая нервы спираль... И в какой-то миг — спорим, мы оба ждали его чуть позже — чистое удовольствие простреливает позвоночник и горячей волной срывается вниз. Мы лежим на ковре. Я касаюсь лбом твоего плеча, обнимаю тебя за талию и зажимаю твои пальцы своими. Тишина непривычная, мирная. И стук твоего сердца ровный, мой собственный ещё долго не мог уняться, моё собственное сердце ещё долго не могло уняться, но потом подчинилось ритму твоего и тоже успокоилось. Даже дыхание, которым я щекочу твою кожу, лёгкое, убаюкивающее... Вот смех будет, если мы всё-таки не дойдём до постели. Хотя с тобой уютно и здесь. С тобой всё по-другому. С тобой верится, что впереди у нас ещё будут ночи, подобные этой. Или даже лучше. А Бусидо сожги. Сожги, я тебя прошу. «Путь смерти» написан у гарок под кожей. И если ты решил, что время пришло и что победа стоит того, чтобы рискнуть жизнью... Я пойму и, возможно, смирюсь. Но чего будет стоить моя собственная жизнь без твоей? На этот вопрос ответит ли твой самурай?