Не имею права на любовь

«Влюбленная пара? Нет, это совершенно неверное определение. Хотя, почему же совершенно? Частично.… Да, влюблена лишь одна частичка этой пары, хотя порой ей кажется, что этой любви хватит на весь мир, что если бы это бурлящее, как галлон соды в море уксуса, чувство вылилось наружу, то каждая песчинка, каждый кустик и каждый камешек на Земле были бы пропитаны этим жгучим раствором. Да, эта любовь жжется, любящая частичка горит изнутри, никчемная, никому не нужная любовь губит ее. Но она и сама позволяет себя губить. Ведь кроме этой боли любимый ею человек ничего и не оставил ей, эта боль заставляет память доставать из недр сознания столь сладостный образ, горячо желанные черты лица, манящее тело…»- все это читал вслух тот, кто ни при каких обстоятельствах не должен был видеть эту глупую запись. Он буравил монитор серьезным взглядом, будто эти строки для него - нечто большее, чем набор букв, складывающийся в слова и предложения, будто он ценит мысли и чувства этой жалкой частички, мои мысли и чувства. Но нет, он даже ни вникает в то, что читает, его взгляд просто пробегает по строкам, не удосуживаясь остановиться хоть на миг. А напускная серьёзность - вялая попытка скрыть насмешки. Но каким бы он ни был хорошим актером, от меня он свои эмоции не скроет. Я слишком часто вглядываюсь в эти черты, потому вижу, что под маской серьезности прячется ирония, издевка и желание. Желание, которое он во что бы то ни стало, воплотит в жизнь. И я, как всегда, не стану противиться. И пусть я снова покажу себя безвольной тряпкой, пусть он вытрет об меня ноги, пусть потом мне вновь придётся собирать тело и душу из растерзанных частичек. Опять буду стоять на балконе, курить, мечтать о ледяном ветре, глотая слёзы и проклинать день нашего знакомства. Зато на какие-то несколько минут я почувствую его моим. И ради этих бесценных минут я готов терпеть те боль и унижение, которые он мне приносит. Готов вновь и вновь собирать оскверненные и окровавленные частички моей души и топить обиду в музыке и сигаретном дыме. Ведь чем сильнее любовь, тем легче простить любимого … а я его люблю так, что хватит ещё на миллион грубостей и ошибок… Мои размышления прервало жгучее касание. Видно, глупая, по его мнению, записка ему надоела и он решил удовлетворить, наконец, свою потребность. Его сухие, обжигающие губы скользнули по моей шее и обхватили мочку уха, а язык тем временем оставлял на пройденном пространстве горячие, влажные следы. Эти следы-улики моей слабохарактерной беспомощности, но мне, кажется, уже все равно… По моему телу уже по хозяйски гуляли его руки и губы. В них было столько пылающей, огненной страсти и желания, что каждый участок кожи, к которому они прикасались, словно политый бензином, вспыхивал и пылал заражая диким пламенем желания все тело. И этот пожар сжигал все остатки разума и здравого смысла, поглощая за ними и сознание. Я сквозь какую-то томную пелену чувствовал, как с меня стягивают джинсы и резко, грубо входят. Но дикая боль не привела меня в сознание, а, наоборот, разорвала последнюю ниточку, связывающую меня с ним. И больше не стало мыслей, забот, тревог, а значит не осталось преград для любви. Было только счастье и желание, которым я мог теперь отдаться в полной мере… Эта ночь обещает быть сладостной, а с тем, что будет со мной на утро, я разберусь уже на месте… А на утро не было ничего… Ничего нового. Привычная, успевшая уже порядком надоесть боль, где-то слева, жгучее чувство обиды к этому придурку, что было намного больнее, чем ноющие ссадины на теле. Ну зачем, зачем я верю ему каждый раз, зачем думаю, что он любит меня, просто не умея выразить свои чувства по-другому, зачем я дарю себе какие-то глупые надежды, от которых потом еще хуже и больней? Зачем я люблю его? Из глаз потекла какая-то ненужная, теплая влага, которую я тут же стер рукавом рубашки. Незачем показывать свою боль, я ее заслужил, разрешая этому человеку разбивать мои надежды и мечты. Я, как глупый мотылек, лечу на свет, не видя своей гибели, обжигаюсь, но затем вновь лечу на этот манящий, но убивающий меня свет. Но лишь рядом с этим волшебным светом я чувствую, что счастлив. Вдруг я услышал шум в спальне. Видно, этот кретин наконец-то проснулся. Все мое существо тут же наполнилось до краев желанием побежать сломя голову в спальню, прикоснуться к таким теплым, мягким губам, каждый прямой изгиб которых я знаю до мельчайших подробностей, сказать, что мне хорошо с ним и никого, кроме него я не желаю видеть рядом. Но я изо всех сил душил это желание, сжимал в комок, ломал и старался задвинуть как можно дальше. Но оно мягким , холодным и липким комком упало куда-то вниз живота и каждую секунду грозило вернуться, набрав еще большую силу. Я слышу тихие, шаркающие шаги. Видимо ему надоело лежать в кровати или просто захотелось есть. Как бы я не был зол на эту сволочь, завтрак я ей все-таки приготовил. Такова уж сила привычки. Вот его губы нежно касаются моего лба, и я таю, желая простить ему все и просто обнять, прижать к себе и сидеть вот так, обнявшись долго-долго. Но какая-то тупая, упрямая гордость не позволяет мне сделать этого, заставляет оттолкнуть его от себя и молча отвернуться к раковине. -Эй, ты, что такой злой сегодня? Что-то не так?- его голос, такой грубый, немного развязный, но в тоже время сосредоточенный и божественно красивый. Мечтаю услышать, как он поет для меня мои любимые песни… Но сейчас все та же гордость заставляет меня отвлечься от его невероятного баритона и ответить на вопрос. -А сам не догадываешься?- чересчур язвительно произношу я и расстегиваю рубашку, обнажая грудь и спину, покрытые какой-то желтой синевой синяков и ссадин, оставленных его игрушками. -Ты тоже меня царапал - голос наполнился иронией, от чего хуже ничуть не стал. Да о чем он вообще говорит?! Он чуть ли не до обморока избил меня за то, что я не мог подчинятся его пошлым желанием, за то, что просто сказал «не хочу». Гордость куда-то испарилась, но появилась жалость ко всему своему существу и обида на себя же. Слезы катились ручьями, капая на белую рубашку, из горла вырывались судорожные рыдания, которые я не в силах был сдерживать. Я, захлебываясь в слезах и плаче, сполз на холодный кухонный кафель, но холод не привел в порядок мои чувства, а, наоборот, прибавил боли и рассеял мысли. -Какой же ты все-таки жалкий. Блевать охота от твоего вида - язвительно бросил он и ушел, не удостоив меня даже взглядом. Я вновь потерял ту нить, связывающую меня с реальностью. Это было так странно: все четко вижу, слышу его резкие шаги и громкий хлопок от входной двери, но не понимаю этого, не осознаю, что он ушел. Осознание приходит минутами, а может и часами позже. Слезы все еще текут по лицу, гадко щекоча кожу, а влага, стекшая на шею, высохла и противно стягивала ее. Подняться нет сил, поэтому я еще долго лежу на холодном полу. Лежу до тех пор, пока не понимаю, что меня от холода пробивает мелкая дрожь. Бессознательно встаю и иду к телефону. Набираю знакомый номер. Вот он, человек, который в такие моменты удерживает меня на одиннадцатом этаже, который выбивает бритву из рук, снимает петлю с шеи. Гудок. Как же томительно ожидание. Ну, отвечай же быстрее, Катя! Еще гудок, и еще. Прошло пять ровных, до отвращения однообразных гудков, прежде чем я услышал взволнованный, мягкий и такой необходимый сейчас женский голос: -Алло! Что случилось, Ник?- Катя была одной из моих немногочисленных и верных друзей. Раньше, до моего становления геем, она была моей девушкой, а когда я понял, что люблю этого кретина и признался ей, она, к моему удивлению, не отвергла меня, а стала моим понимающим утешителем. И теперь регулярно, когда мне паршиво, я вижу ее большие черные глаза и короткие вечно пружинящие кудряшки. -Кать, можем мы с тобой встретиться?- прошептал я в трубку. Перед Кэйт я не боялся показаться слабаком, она могла терпеть, выносить и любить меня любого. Только с ней я мог снимать все маски. Черт, она ведь такая классная, почему я влюбился не в нее, а в самовлюбленного кретина? -Конечно можем, я к тебе приеду минут через двадцать- раздался обеспокоенный, немного грустный и усталый голос девушки. Я ей надоел уже до чертиков со своим нытьем, черт как же стыдно. Захотелось крикнуть ей : «Не надо, сам все решу, я же взрослый парень, в конце концов!», но из трубки уже раздавались нудные, противные гудки. Какой я к черту парень? Я не смогу справится с этой болью без чьей-то помощи. Быть может, я не должен так страдать только из-за пары его слов, но он ведь ежедневно плюет мне в душу и ломает мои мысли и плоть, я уже сломлен на столько, что каждое язвительное высказывание приносит мне боль. Вот-вот и переломлюсь пополам, с хрустом, как ветка старинного сухого дерева. Но не сейчас. Сейчас мне не дадут упасть, а если я все же упаду, меня поднимет вечно доброе и светлое существо, имя которого - Катя. Скорее всего, она уже едет. От этой мыли стало как то легче дышать ,мокрый, ледяной ком внизу живота стал чуть-чуть меньше, что позволило встать с холодного пола. Она едет, а значит, я ей нужен, и только ради этого стоит противиться тому, кто хочет меня сломать, стоит вновь и вновь лететь на огонь… Звонок в дверь. Еще один, продолжительный и требовательный, еще и еще, теперь уже отрывистее и нетерпеливее. Да пусть хоть сломают чертову дверь, открывать не пойду , не хочу видеть кого-либо. От самых дорогих в моей жизни людей у меня не должно быть преград и секретов, у них ключ не только от моего сердца, но и от моей двери. Звонки, дразнящие мой слух утихли наконец, и я погрузился в глубокую, наполняющую меня грустью и пустотой тишину. Страшно было оставаться тет а тет с одиночеством, но сил противостоять этому не было. Поэтому я просто поддавался, окунаясь в гнетущие меня чувства все глубже. Звонок. Опять?! Нет, это звонит телефон. Естественно, на телефонный звонок я тоже отвечать не собирался, пока не услышал знакомую мелодию. «Сид и Нэнси» стоит на звонке лишь у одного человека – у Кати. Прости, одиночество, как-нибудь в другой раз. Сейчас я обязан подойти к телефону. Резко поднимаюсь, кровь приливает к голове, заставляя мурашки бегать по глазам. Тело наполняется противным, ноющим теплом, но через секунды все проходит, и я судорожно шепчу «Алло». «Придурок, я думала ты на себя руки наложил, почему ты не отвечаешь?!»-слышу в трубке и от чего-то улыбаюсь. Неужели я и правда способен на такое? «Эй, что молчишь, идиот? Я ключ забыла, соизволь открыть!» - так вот в чем дело. Молча, не сбрасывая, кидаю трубку на кровать и иду к двери. «О, боже, милый мой! Ты выглядишь ужасно! Что опять стряслось? Все как обычно, поругались, да? О, милый, знаешь что? Я так летела к тебе, что забыла купить нам закуски! Давай я тебя обниму и побегу в пиццерию»- девушка, обрушивая на меня огромную волну фраз, порывисто меня обнимает, стирает уже почти высохшие слезы и вылетает за дверь. Я , не успев сказать и слова, замыкаюсь на защелку и, улыбаясь, иду в комнату. Странно, я даже ни чего не сказал ей, она побыла всего пару минут, но моей печали стало как будто меньше, словно она унесла половинку гнетущего чувства с собой. Все же я хорошо разбираюсь в людях и подпускаю близко только понимающих и любящих меня людей. Этот кретин стал исключением… Будит меня звук отпирающейся двери. Как я смог уснуть? И долго ли я спал? Дверь со щелчком поддается ключу и , скрипя открывается. И тут я понимаю, что у Кати не было ключей… «Антон?»- осторожно спрашиваю я, слыша шуршание снимаемой и пьяные смешки. По-видимому он пришел не один. «А-а-а, ребя-ат, не парьтесь, это хозяин квартиры, мой дружок, гей. Что, соскучился, Кирюша, милый?»- последнюю фразу он произносит противно растягивая слова, под дружный гогот пьяных дружков, разрушая мои недавние безмятежность и спокойствие. Глаза начинает пощипывать, в горле образуется неприятный комок, стекающий соленой влагой по щекам. «Ну, где ты, милый, мы с друзьями пришли к твоему заду»- пьяная компания вваливается в мою комнату. Мой взгляд устремляется на Антона. О, черт, просто убейте меня, не заставляйте на это смотреть! На нем повисли две какие-то разукрашенные куклы. Плакать нельзя, и, чтобы сдержать слезы, подскакиваю и бью в живот шлюшку, которая повисла на нём, лаская, затем набрасываюсь на вторую, оставившую засосы на его шее и, видимо, позабывшей трусики в его кармане. Черт, нельзя же срывать зло на женщинах, хоть они и не лучшего поведения. Антон, как ты мог? «Предатель»- шепчу я. «Что? Скажи громче, или твой ротик может делать только другие дела?» - какой-то подонок ржет из-за спины Антона и под общий свист и одобрительные возгласы оттаскивает меня от девушек и с силой пихает на пол. Я с размаху бьюсь об уголок стола, в глазах резко мутнеет а голову пронзает дикая боль. Какой-то парень с прической под горшок тем временем стягивает с меня шорты. «Отвалите от меня!» - кричу я, но мой голос срывается, выдавая сдавленные рыдания. Никто меня не слушал… Никто не прислушивался к рыданиям и мольбам пощадить меня. Антон же, которого я боготворил, стал первым в моем публичном изнасиловании. Мерзко, грязно и больно в душе. Их гогот, запах пота и алкоголя и слова о том, как они грязно поимеют меня – все это слиплось в очередной грязный, мерзкий комочек, который, кажется до конца жизни будет оставаться вязким холодом в моем сердце. Один из них уже откинул ремень своих джинсов. Он подходил все ближе, нахально ухмыляясь, а я бился в истерике, крича, пинаясь и извиваясь, но несколько пар крепких рук сжали меня в тиски. Это конец, все ужасно, и если они это сейчас со мной сделают, то лучше уже ни когда не станет. А самое ужасное то, что среди цепких, нахальных рук я почувствовал теплую руку Антона. Вдруг, я чувствую, как возбужденная плоть касается моих губ. Нет, нет, неет! Отстаньте от меня, я не хочу, отпустите! Извиваюсь всем телом, дико визжу и крепко сжимаю губы. Просто убейте, зачем мучить? Еще одна пара рук обхватывает мой мокрый от слез подбородок и рывком открывает рот. Все, теперь это точно конец. Голова кружится и я отключаюсь, обмякая в чужих руках.