Если вздыблена шерсть, если страшен оскал,
Расспроси-ка сначала меня, как я жил.
М. Семенова
Он скребет ногтями по полу, обламывая кончики. Пытается убежать, но она сильнее. Удивительно, Серафи всего лишь женщина. Статная, пусть и не высокая, пропахшая властью и скукой — королева. — Мама, пожалуйста. Молить бесполезно. Что-то есть в ее натуре гадкое. Оплетающее тело сетью порока и грязи, не дающее двигаться. Она легкая, как пушинка. Эбонит волос скользит по голой спине Балема, касается лопаток, заставляя мурашки убегать вниз к пояснице. Мать пугает до истошного крика, до смрадной трясучки. Пальцы сводит судорога, он похож на побитую собаку, но паника уже завладевает сознанием. Нет сил выпрямиться, вести себя как наследник Абрасаксов. Навязчивый аромат духов, с ее любимой планетки Земля, кутает Балема в саван забвения. Вкус магнолий лезет в нос, масло бергамота давит виски, голова клонится под тяжестью цветочно-древесных нот. Его королева похабно улыбается. Горячее дыхание матери лезет в ухо, дергает током, заставляя шею вжаться в плечи. Серафи сверху. — Ну же, мой мальчик. Это твое наказание. Он знает. Балем боится и стыдиться себя. Он не может реагировать иначе. Мать прижимает его к полу десятитонным надгробием. Ее бедра вдавливают паренька в холодный пол. Он шипит, хочет выбраться, убежать от нее, но боится ослушаться. Серафи теснее прижимается к сыну, царапая набухшими сосками спину первенца. Тот тихо скулит предчувствуя расплату. — Я больше не буду. Не буду, обещаю, мама! Но королева неумолима. Поднимается на колено, властным взмахом руки переворачивает сына на спину. Балем жмуриться, морщиться. Он не хочет смотреть в ее черные глаза — разве там есть душа? Кто сказал, что мать сострадательна? Калик? Титус? Как же они оба ошибаются! Тонкие пальцы женщины скользят по обнаженной груди старшего. Его сердце рвется с дерганным ритмом, Балем елозит на полу, не желая поддаваться. Но Серафи уже расплетает нехитрый пояс на его штанах. Судорогой сводит ноги, будущий хозяин вселенной не может пошевелиться, мать заковала в электронные кандалы. Ее холодные уста касаются чуть потрескавшихся губ Балема, прыгают по веснушкам, спускаются к яремной впадинке. Он любит кусать губу в задумчивости. Еще одна привычка выводящая Серафи из себя. Она вжимается своими бедрами в сына, удовлетворенно подмечая разливающийся румянец возбуждения. — Мама, не надо… Скулить! Как это не по-королевски! Балем закидывает голову, желая провалиться, отключиться, только не быть под матерью, не чувствовать ее ладные полные груди, скользящие по его коже, ее запах, ее чертово естество, сжимающее его набухающий член. Он не может с ней бороться — сколько раз пытался, проиграет. Серафи получит свое, вновь накажет сына. Заставит сходить с ума, казниться, и вновь приползать на коленях к ней. Единственной. Ни какой ревности в венценосной семье. Она любит всех своих детей, только каждого по-своему, своей особой, извращенной любовью. Балем хрипит, когда пальцы Серафи смыкаются у него на горле. Заигрывание у нее выходит такое же жестокое, как и она сама. Она хватает его голову, тончайшими пальчиками, втягивает в рот полную губу, лижет, сосет, покусывает. Сын уже не понимает, что творит. Он проигрывает, тонет в ее паучьих объятиях. Инстинкты торжествуют, как и королева, сдергивающая с сына штаны. Его стояк мощный, не то что у хилого Тита. Серафи садиться сверху, направляет сына, подталкивает. Жар его плоти горячит ее холодное тело. Тот охает, врываясь в тесную влажность внутри матери. Член Балема толстый, заполняющий до предела. С его ростом в метр восемьдесят у старшего Абрасакса отличный орган. Мать обхватывает его пенис, закатывает глаза. Балем вскидывает бедра, торопиться, его возбуждение выплескивается стонами, хриплыми вздохами. Но мать лучше знает, что делать. Она настойчива в своем ритме. Серафи втрахивает первенца в холодный пол. Зло. Жестоко. В свое удовольствие. Она цепко держит, сжимает до боли, отчего сын покрывается синяками. — Прости… прости, — скулит Балем в ритм с ее толчками. Мурашки по спине врываются в мозг. Королева гортанно стонет, утопая в сиропе удовлетворения. Сын дергается, хрипит — копчик звенит от разрядки. Рыжеволосая голова первенца бьется о холодный пол, горло вздувается в попытке заглушить крики оргазма. Он натужено сипит. Внутренний коллапс разрывает Балема изнутри. Стыд, ненависть к себе, ненависть к матери. Королева поднимается, накидывает на плечи тончайший шелк одежды. Ее губы кривятся в довольной усмешке. Она вновь победила. Он провожает удаляющуюся фигуру потухшим взглядом, откидывается обратно на холодный пол. Соленая капля скатывается по веснушчатой щеке. Балем клянется себе: Когда-нибудь я убью тебя, мама.