Ты не просил

        Игорь никогда не пил так много.         Но он ещё соображает. Ещё может рисовать. Лёгкие… да, с лёгкими всё в порядке. Печень, почки — выдержат ли нагрузку? Может, нужна вторая печень?         Виски обжигает горло, мел крошится в пальцах и осыпается белой пылью на колени. Он уже весь изгваздался в мелу, и это чертовски смешно — сейчас всё чертовски смешно. Это всё виски, думает Игорь; мелькает мысль, что, пожалуй, хватит, и он отодвигает стакан, а Виктор встаёт, чуть покачиваясь, над их рисунком, оглядывает его и отхлёбывает прямо из бутылки. Потом, что-то заметив, практически падает на пол и хватает кусок мела.         — Это великолепно, правда? — смеётся он, подправляя на схеме неровную линию, и тут же без перехода заявляет: — Здесь жарковато.         Он скидывает жилет и расстёгивает рубашку. Повторяет с вопросительной интонацией:         — Здесь жарко. Почему мне так жарко, Игорь?         — Я открою окно? — предлагает Игорь и пытается встать, но Франкенштейн не пускает его. Хватает за локоть и за колено, вдруг оказывается неожиданно близко, и он остаётся на месте, потому что для того, чтобы встать, теперь нужно отпихнуть друга.         — Не трогай окно, оно открывается не-три-ви-аль-но, — Виктор выговаривает последнее слово по слогам, наставительным тоном, но это наверняка просто из-за того, что у него заплетается язык, и потому тоже смешно. Впрочем, за свою способность произносить длинные слова Игорь не поручился бы.         — Хорошо, — послушно кивает он. — Мы закончили здесь, как думаете?         — Не знаю… Не совсем, — Франкенштейн хмурит лоб в раздумьях, облизывает губы; продолжая опираться на него, тянется к брюшной полости проекта и что-то начинает исправлять.         Всё-таки печень, думает Игорь. Чего не хватает?         Он пропускает момент, когда Виктор с возгласом: «Вот так!» — роняет мел и оборачивается к нему. Опрокидывает его на пол: он только успевает извернуться, чтобы не зацепить и не размазать чертёж. Сбивает плечом бутылку, и разлившийся виски пропитывает волосы. Всё сейчас пахнет виски — бутылка, он сам, дыхание Виктора, который наваливается на него почти всем телом.         — Он великолепен, да? — бормочет Виктор. — Прометей. Наш Прометей. Две пары лёгких… Ты чудо, Игорь, помнишь?         — Я…         Игорь до сих пор не привык к тому, что его хвалят. Что признают его заслуги. Он теряется, и он выпил уже больше, чем когда-либо, но что-то в этой сцене не так — он не может понять до конца, что именно. Потому, сглотнув, с беспокойством спрашивает:         — Виктор, вы в порядке?         — Я? — Франкенштейн удивлённо вскидывает брови, снова чуть хмурится, беззвучно проговаривает какое-то слово еле заметным движением губ; Игорь различает каждое изменение его лица, каждую мимическую морщину. — В полном. Это всё действует сильнее, чем афродизиаки, — выдыхает он, наклоняясь ещё ближе, так, что Игорь чувствует дыхание у себя на щеке. — Ты ведь знаешь, что такое афродизиаки?         Игорь, кажется, знает. Он почти понимает, о чём говорит Виктор, почему у того так ярко и безумно блестят глаза, и почти может сам это ощутить.         Почти.         — Виктор, может, тебе нужно сходить к… девушкам?         — Девушки. Тьфу на этих девушек. Необразованные, глупые… Они не поймут. Ничего они не поймут. Два сердца, две пары лёгких… Безмозглые пустышки! Как ты не понимаешь — это я могу разделить только с тобой, — Виктор чуть отстраняется и обводит резким неровным жестом чертёж на полу.         Сейчас Игорь мог бы вывернуться, сунуть ему в руки стакан и плеснуть туда виски; себе тоже налить, хоть решил, что хватит, и забыть об этом странном моменте. Но он остаётся на месте.         Хочет понять, что дальше.         — Игорь? — окликает его Франкенштейн. Дышит теплом и хмелем, смеётся: — Ты что, заснул?         — Нет, я…         Игорь не знает, что должен делать, и ему страшновато. Виктор ведь не причинит ему вреда… но Виктор легко увлекается, а когда он увлечён — не видит преград и не замечает других людей. Тогда он почти пугает Игоря.         Но он пока ничего не делает. Будто ждёт чего-то.         Его ждёт. Его решения.         Долгое время в его жизни не было возможности выбора. Только узкие рамки, в которых он изворачивался, чтобы не потерять то немногое, что было для него ценно. Виктор предложил ему выбор: остаться в цирке — в клетке — или поверить ему — и шагнуть в неизвестность.         Тогда Игорь поверил. Сейчас?..         Горло перехватывает спазм, так что он не может выговорить ни слова и просто, глядя Виктору в глаза, еле заметно кивает. Надеется, что тот поймёт. Поймёт ведь?         Его руки на плечах, на груди, на талии, несвязными и смазанными движениями — всё-таки виски было много, — пальцы вплетаются в волосы и на мгновение замирают на щеке. Игорь тоже замирает.         Он не привык, чтобы к нему так прикасались.         В цирке если до него кто-то и дотрагивался, то только чтобы толкнуть или ударить. А Виктор обычно двигается резко, порывисто, то схватит и встряхнёт, то хлопнет ладонью по плечу, то стиснет пальцы, показывая, как правильно держать столовые приборы. Неожиданная осторожность сбивает с толку.         Игорь тянется к его плечу, проводит ладонью до шеи, чувствует под кончиками пальцев частое биение пульса. Тяжесть напряжённого тела вдруг вжимает его в пол, заставляя отдёрнуть руку, а потом исчезает, когда Виктор смазано бросает: «Жди», — и вскакивает на ноги, только чуть покачнувшись.         Игорь не спрашивает, в чём дело. Его трясёт, он дрожащими пальцами расстёгивает рубашку, брюки, торопливо и неловко избавляется от одежды; Виктор что-то перебирает на ближайшем столе, роняет — нечто бьётся со звоном, — и возвращается со склянкой в руках. Окидывает его быстрым взглядом — Игорь путается в полуснятой рубашке и кальсонах, — и говорит:         — Зачем всё-то снимать?         На лице на полмгновения мелькает тень досады, но сразу пропадает, и он снова садится на пол, чтобы помочь справиться с непослушными предметами гардероба. Игорь теряется и от померещившейся интонации, и просто от ощущения своей неловкости, реагирует заторможено, но всё-таки обращает внимание на склянку. Облизнув пересохшие губы, с трудом выговаривает:         — Что это?         — Смазка, — фыркает Виктор, как будто одно это слово должно что-то разъяснить. Игорь не понимает, но не переспрашивает. Не может заставить себя произнести ещё хоть слово. Теребит край расстёгнутой рубашки коллеги, сам не замечая, что делает, пока тот не выдёргивает её с полусердитым возгласом и не толкает его обратно, а сам нависает сверху.         Ощущения и мысли распадаются осколками, только на краткие мгновения собираясь в целостную картину.         Пол под спиной холодный, а застёжки корсета врезаются в кожу; одуряюще сильно пахнет разлитое виски, и слабее — смутно знакомая мазь; пальцы касаются кожи и проникают в тело; часы бьют полночь, а Виктор что-то говорит на латыни; по телу прокатывается жаркая волна, скручивается тугой спиралью в животе и отдаётся в голове хмельной лёгкостью.         Иногда вдруг кажется, что Виктор смотрит не на него — сквозь него, — не видит, или видит что-то другое, может быть, своё будущее творение, схемой которого исчерчен пол. В эти мгновения Игорь почти боится его, но забывает об этом тут же, со следующим движением, вздохом, невнятным возгласом.         Он кое-что знает в теории, и знает анатомию, но сейчас от этого мало толку.         Он не понимает, что должен чувствовать.         Ему… странно. Ощущения в чём-то болезненные, но не слишком. Жаркая волна, которая окатила его в начале, сошла на нет, и это тоже сбивает с толку.         Ему нравится чувствовать тепло. Тёплое тело, тяжело навалившееся сверху. Тёплое дыхание то на шее, то около уха. Дыхание пахнет виски и прерывается невнятными словами то на английском, то на латыни.         Все пять чувств перегружены непривычным и странным; Игорь зажмуривается и не знает, куда деть руки.                  Потом, когда Виктор чуть отстраняется и останавливается, ощущения снова распадаются на составляющие. Пол всё ещё холодный, застёжки всё ещё впечатываются в спину, всё ещё резко пахнет разлитое виски; он стискивает одной рукой предплечье Виктора, а во второй — раскрошенный кусочек мела; по внутренней стороне бедра стекает скользкая жидкость; мышцы ноют как будто все сразу, а во рту совсем сухо.         Игорь наконец открывает глаза — и натыкается на взгляд, подёрнутый пеленой хмеля, сквозь которую проступает… что-то.         — Тебе больно? — спрашивает Виктор, и его голос звучит неровно, рвано из-за сбитого дыхания. — Я причинил тебе боль?         Игорь смаргивает с ресниц капли — откуда они взялись? — и неуверенно качает головой:         — Нет.         Его голос звучит так, что он и сам бы себе не поверил. Но он даже не может осознать, больно ему или нет.         — Ты не просил меня остановиться, — как будто с упрёком отвечает ему Франкенштейн.         — Не просил, — полушёпотом соглашается Игорь.         Он с трудом собирает мысли из осколков. «Просить остановиться». Он ведь хотел попросить остановиться. Не сейчас. Не в этом. Раньше. Остановить исследования.         Да, он должен был попросить Виктора прекратить исследования… но не может.         Он никогда не сможет попросить его остановиться.

30.11 - 02.12.2015