Лозунг дня - "крайности"

Все фальшивые воспоминания о прожитых днях с не иначе, как карточными друзьями туда же – в коробку, что стоит посреди комнаты и ждет своего переселения на мусорный бак за углом, ей там самое место. Туда уже полчаса слетается всякий ненужный хлам, отрытый со дна шкафчиков и тумбочек, добытый между страницами книг и найденный в карманных затворках сумок и рюкзаков. Все эти фотографии, сделанные наспех кем-то очень назойливым, наглым, некоторые размытые, на некоторых едва вмещается вся студенческая компания, все дурацко-банальные подарки, совершенно ненужные и разящие этой ничтожностью, ненастоящей заботой – всё валяется под ногами, если не в коробке, скомкано, сорвано, обругано насмешками и одарено ироничной улыбкой , отправлено нахер в конце концов. Это у Сэхуна такая ревизия в квартире с утра пораньше. Проснувшись в одиннадцатом часу, парень тупо водил пальцем по экрану молчавшего телефона, предусмотрительно выключенного еще вчера вечером. Он специально так сделал – отсек всякую связь с людьми вдавленной кнопкой питания, вырванным шнуром интернетного роутера, пустой розеткой, в которую был включен домашний телефон. Сэхун так этого не хотел; его все начало месяца косило при мысли об этом дне, о неумолкающем писке динамика на телефоне, о куче восклицательных знаков и стихотворных текстах в смс-ках, всех этих слащавых словах с «счастья, здоровья, любви» и завуалированных намеках о том, что неплохо бы отпраздновать, пригласить, отметить. Эгоисты. Нет, это в парне, пожалуй, самом проблема – он позволяет себе существовать в окружении никчемных, опустевших и зашелушившихся со временем людей, которые вовсе его не ценят, совсем им не дорожат. Вроде бы раньше положение и чувства были иными – казались, друзья если не до гроба, то точно до его преддверий, шумная, веселая компания, переплетенные крепкими, неразрывными узами, какие и должны зарождаться в юности. Сэхун и заметить не успел, как спустя время они превратились в проросшее падалью логово, где любой может перебежать к другому, шепнуть на ухо дурное, размножить сплетни, подлость всадить в спину, как нож. Эдакий кукольный театр или театр теней: узы просто ниточки безжизненных кукол, они тебе улыбаются, а улыбки-то – дерево. Сэхун просто понял, что нет у него друзей; как иронично – в свой собственный День Рожденья. И чем же заняться в такой день? Он принялся всё вычищать – самое время привести не только дом, но и мысли в порядок. Всё в коробку, всё выбросить. Родители сейчас где-то в тех местах, откуда звонить или как-то сигналить невозможно, поэтому перед родными совесть чиста (насчет брата Сэхун не уверен, что у того его номер вообще есть). Перерыв на обед: парень сидит на диване, жует заказанную пиццу, весь перемазанный в соусе и смотрит на свое творение - ах, красота. Ему давно хотелось так сделать – не боясь что-то испачкать и насорить, поесть вот так, прямо в комнате, но материнское (и только) воспитание не позволяло – в привычку въелась чистоплотность и этикет. А вот принцип, что карьера – важнейшая в жизни цель и единственный ориентир так и не въелась ему в мозговую кору, так и не прожгло дыру в затылке. Сэхун всегда был ленив и медлителен, немотивирован успешным будущим и не испуган жалкой судьбой; ему в принципе было неважно, что станет потом. Люди живут – все живут – и он выживет. Парень только первый год работает инженером на каком-то (длинное название) заводе пищевой промышленности, где от него требуется носиться по цехам, на ходу стараясь не блевануть от устоявшегося запаха и не высунуться по пояс в ближайшую форточку, и записывать показатели с печ и проверять состояние оборудования. Попал туда по связи с одним из тех самых «друзей», пока Сэхуну этого достаточно, а дальше куда занесет. Его яркая внешность, без преувеличений, со школы еще действовала как сдобный комок хлеба в полной рыбой реке ранней весной, но кроме противных отголосков плоти и гормонов к девушкам парень ничего не чувствовал. Даже душевной теплоты, к которой любовь может потом прижиться. У юноши кроме работы, нечастых прогулок в подвальные бары со знакомыми и способа успокаиваться, методично сворачивая желтые салфетки в треугольники на кухне ничего нет. В этот день он пытался проверить, пытался понять – кому он действительно важен, кто сумеет пробраться к нему, чтобы высказать настоящие, искренние слова, потому что только такие имеют свойство упрямства и напористости; может кто-то сейчас застучит мелкой щепкой в окно, приветствуя криком-матом за сдохший телефон, поперечно поя «Happy Birthday» дабы позлить – Сэхун в тайне души очень-очень на это надеялся. Нет. Ничерта он не занял места в чужих сердцах. Парень отбрасывает на тумбочку одноразовую тарелку, хорошенько оттряхает ладони – пора перейти к кульминации его задумки. Он поднимает тяжелую, почти полную коробку, и ковыляет вниз, по подъездным ступеням. Можно, конечно, задвинуть ее возле мусоропровода, и забить, но так Сэхун не получит этого тягучего удовольствия – он бы с радостью еще и поджег этот дворовый бак, если можно было бы. Его слабое место с давних пор – походка, будучи замкнутым и молчаливым, он всегда ходил сгорбленно, с опущенной головой и взглядом у себя на носках ботинок: сейчас он смотрел на торчащий уголок фотографии с одногруппником прошлого Нового Года – еще одно знаменательное событие в очередь на «забыть». Сэхун даже не понял, как коробка о что-то стукнулась, съехала в бок и упала на землю – перед глазами внезапно возникли собственные покрасневшие от холода ладони, а в ушах – чужое чертыханье под нос. Подняв голову, он увидел парня немного ниже его и, первое, что бросилось в глаза – покрасневшие щеки с бантиком обкусанных губ и открытая шея: серая куртка распахнута, под ней – полосатый свитер по ключицы. Темные волосы ветром назойливо лезут в глаза, незнакомец нервно их отбрасывает и опускается за упавшими папками. - Извините, - пробормотал Сэхун, загребая все обратно в свою коробку, - я не смотрел, куда иду. - Ничего-ничего, всё нормально, - отозвался юноша, поднимаясь на ноги. Голос у него приятный, не низкий, не писклявый, а в самый раз. – Даже хорошо, что ты в меня врезался – еще пару шагов, и я точно бы снес какой-нибудь столб. Встретившись взглядами, незнакомец улыбнулся, но вышло вымученно, а Сэхун пропустил дернувшийся где-то у левого плеча нерв – в этом бледном лице скопилось больше привлекательности, чем во всех мелькающих перед глазами девушками вместе взятых.Черты мягкие и добрые – таким только в Новый Год рекламировать какую-нибудь сладость в красной шапочке. Однако в темных глазах у юноши плескался далеко не праздник. - В любом случае, я сам подумывал растоптать всё это еще перед выходом, затем думал поджечь в мусорке, сейчас вот думаю принести домой и поверх текста срисовывать начальника с его фоток в Фейсбуке, а потом отправить по почте, - внезапно продолжил парень говорить, рассматривая свои документы – ему явно хотелось высказаться, - а портреты в моем исполнении будут тем еще издевательством. Он взглянул на коробку в руках Сэхуна, не знающего, как себя вести. Потом поднял взгляд на его лицо, и их выражения сейчас были почти идентичны – бесстрастны, опустошены и уставши. - Извини, - уже более спокойней произнес брюнет, - просто тяжело эмоции сажать под замок, когда тебе говорят: «всё, что ты тут организовал – поломку трех стульев, корпаративы без повода и нервный срыв секретарше» и указывают на выход. Последовал вздох, после которого парень повинно понурил голову – точно сейчас была предсмертная речь – и зашагал дальше, видимо, не рассчитывая на ответ. Сэхун отчего-то (может до сих пор тот сердечный подскок не отпускал) повернулся и произнес вслед: - А у меня сегодня День Рожденья. Брюнет обернулся и глянул ему в глаза; понимающий смешок пришел через пару секунд, когда он все разглядел: «видишь, как жизнь иронична бывает». - Я так понимаю, ты не на праздничное чаепитие спешишь с коробкой леденцов всем гостям от мамы с папой? Сэхун хмыкнул, удобнее беря коробку. - Если хочешь что-то выбросить, можешь кидать сюда. Парень, наверное, что-то обдумывал в голове, пока молчал, а потом подошел ближе и уголки растянул чуть-чуть шире; в глазах затлело нечто похожее на желание узнать, что это за новый человек – по паре подрезанных крыльев, а может, это родственная душа. - Давай выбросим ее, а потом ты расскажешь мне эту грустную историю больших коробок и незажженных свеч. / Сэхун сказал «нет» моментально, когда Лухан заявил, что сейчас они пойдут в ближайшее кафе и закажут по паре эклеров с клубникой вместо торта. Как только коробка была выброшена, новый знакомый победно свистнул, будто это было его облегчение, а не Сэхуна, метнул следом свои ненавистные папки, повернулся и выпрямился солдатиком. - Я Лухан. – Он сунул руки в карманы. – Сокращение до «Лу» мог терпеть только в детстве, а обрывочное «Хань» доводит до нервного тика, так что не стоит. - О Сэхун, - такой односложный ответ на фоне сказанного прозвучит убого, но у блондина предпочтений насчет имени не было – ему в жизни и клички, и прозвища давали, и уменьшительно-ласкательные, и грубо-оскорбительные. Этой притворной, лживой весне так нравилось играть в осень – утром прошел дождь и все поверхности покрывались лужами, земля переродилась в грязь; Лухан запрыгнул на ржавую, когда-то желтую качель и, слегка раскачиваясь, не сводил любопытного взгляда с Сэхуна: - Так что за причина того абсурда, что уже вторая половина дня, а ты еще даже не пошатываешься? Сэхун ему рассказал – а почему нет. Привыкший какие-то недовольства и негодованья копить в себе, навертывать друг на друга, как клубок мулине, он был непрочь хоть раз кому-нибудь выговориться, тем более, такой, как Лухан, казалось, не воспримет это всерьез. Парень поразился, как много в нем накопилось ниток – он всё говорил и говорил, расхаживая вдоль скамейки и смотря под ноги, задавал какие-то вопросы и сам же отвечал, холодно смеялся над собой и признавался себе же, что остался один. И последний вопрос «что делать дальше?» уже ухнул в последующее следом молчанье. Но на этот раз ответил Лухан, который всё это время лишь внимательно слушал, что его голос прозвучал звонко и неожиданно: - В первую очередь – пойти в кафе и подлечиться глюкозой. Сэхун завертел головой. - Не хочу я никак праздновать. - А что ты хочешь? Парень задумался, встречая новый порыв холодного ветра и ответил, поежившись: - Сделать что-нибудь неординарное. - А пойти в кафе и отметить свой день большими эклерами вместо торта в компании безработного незнакомца – это для тебя обычное дело? – усмехнулся Лухан, опустив голову и так же глядя на Сэхуна, точь-в-точь хитрый Чешир. Блондин не отдал себе отчета в том, что улыбнулся в ответ и машинально кивнул – как-то оно само-собой. Лухан спрыгнул с качель перед юношей, и тот впервые ощутил приятное чувство от коснувшегося его чужого дыхания. Если и доходить до чего-то, то только до крайностей. Вместо торта – эклеры, а вместо шампанского – огромная кружка крепкого, горячего кофе с тройной порцией сливок, которую Лухан поднимает высоко над головой и собирается толи тост сказать, толи вылить всё это себе на голову. «Сахар – наш неизменный с рождения друг», - сказал он, когда они зашли в теплое помещение и уселись за стол, и едва Сэхун взял в руки меню, тут же перевернул его на десерты. - Есть такое понятие, как «зло» и «делать назло», - таково было начало ей пламенной речи, - те люди неоднократно притворялись, лгали, натягивали на рожи маски, и это – зло. А сейчас ты сидишь и отмечаешь свой День Рожденья несмотря на паршивое состояние, обрываешь отношения с этими гавнюками и начинаешь всё заново, и это – назло. Оба понятия – грех, но тебе он сегодня дозволен, а им с рук не сойдет, вот увидишь. Сэхун от такого уверенного тона сразу поверил, и даже чокнулся с Луханом кружками, который брякнул после глотка: «А вообще, я не верю в бога». - У тебя не было никаких дел? – спросил О-я-на-автомате-вежливый-Сэхун. Лухан рассмеялся, ткнувшись носом в шоколадный слой. - Я даже официально теперь абсолютно свободен, - он взглянул на свои растопыренные грязные пальцы – маленькие ладошки. – А дома кто меня может ждать? Жирный кот, настоящий гурман, требующий только отборного кошачьего корма. Мне двадцать шесть, а я не женат, и даже изредка не делю свою постель с кем-то, помимо этого шерстяного комка. Сэхун едва не спросил «почему?», ведь все возможности у Лухана устроить себе подобные процедуры имелись, но вот есть ли желание- это он тоже хотел бы спросить (внутренний голос: «зачем?») Вместо этого он ответил: - Мне двадцать два, и я ни разу серьезно не влюблялся. Брюнет коротко рассмеялся (совсем не насмешливо). - Я как раз гадал, скажешь ты о какой-нибудь несчастной любви или окрестишь себя повесой. Сэхун пристально взглянул на юношу. Слова. Вот, что его так в нем цепануло, притянуло, повело следом почти вслепую – он говорил не только красиво, но искренне, честно, с чистыми глазами и без всякого издевательства, а просто с толикой личной горечи, как бывает у взрослых людей. Сэхун и игнорировать пытался тот факт, что до Лухана как-то неестественно хотелось прикоснуться – что поделать, с ним сегодня явно что-то не так. - Так кем ты работал? – спросил он Лухана, вытянув из подставки белую салфетку и замяв ее в пальцах. - Сотрудником в туристическом агенстве и это вовсе не так круто, как звучит, - ответил старший, постукивая ногтем по ободку кружки, - я там чем только не занимался. И брашурки для поездок составлял, ища в интернете картинки красивых пальмачек и берегов, сочинял, какие могут проходить экскурсии в местности, где сплошняком пустыня, а кактусы служат и экзотической природой, и памятниками, и ломал язык с иностранцами, пытаясь им втюхать, что наш город – лучший для проведения отпуска! Парень вздохнул, вытянув руку на столе и опустив голову рядом с ней. - Сейчас это всё неважно, и хотя я готов пускать праздничные салюты на ступеньках агентства, облегчением себя не прокормишь. Сэхун ему ничего не ответил, пока не подобрав слов, зато своим свернутым треугольником салфетки небрежно (чтобы никому ничего не показалось) вытер шоколад с носа старшего. Тот поднял глаза и легко улыбнулся. Своеобразная поддержка в этом жесте или что-то еще - подбодрило Лухана побольше любых других слов. Второй тост Сэхун забрал себе, говоря, что с миссией «делать назло» тут не только он – парень поднял кружку за то, чтобы Лухан не жалел о сделанном («Как нехер делать» вставил тот) и нашел что-нибудь получше, где его будут приравнивать к человеку, а не старому пуфику, платить заслуженные деньги и разрешать сидеть в твиттере за счет служебный вай-фай. - Стану аниматором, - махнул рукой Лухан, откидываясь на спинку, - по-моему, отдать последние крохи нервов милым и хорошим детишкам – благородное дело, а? Сэхун сказал, что вкус у парня на кофе просто отменный. В ответ получил похвалу за привычку пялиться себе под ноги и не смотреть перед собой (то есть, спасибо за встречу). Они еще немного помолчали, смотря друг на друга – что-то разглядывая, очевидно, находя магнитные поля и чувствуя нарастающие импульсы – а потом Сэхун впервые за день тоже негромко рассмеялся, протирая рукой глаза. - Даже не знаю, что делал бы сейчас без тебя, - это он правду, честную, как на ладони. Лухан усмехнулся. - Сон, истерика, суицид – что угодно, - он поднялся с места и кивнул, призывая: «пойдем, время идет, а мы еще не полностью сдурели». Поздний вечер опустился на город неожиданно, как происходит за время разговоров где-то в уютных местах с приятными людьми – Сэхун уже почти и забыл, что это такое. Он узнал, что бывшее место работы старшего не так далеко отсюда, и по дороге туда парень вытянул из одного своего глубокого кармана куртки балончик с краской: - Смотри, что у меня есть. У него на лице, как у ребенка под исход дня, загорелась вся накопленная энергия, она плещется через край – вот-вот разольется. Сэхун выше, но едва поспевает, на ходу вслушиваясь сквозь вой машин в голос парня, что-то оживленно ему рассказывающего – легкие саднит от холодного воздуха, ноги немного устали, но как же непривычно и здорово это чувствовать; так и хотелось развернуть Лухана к себе и сказать об этом с жаром, держа за плечи. Они пришли к месту, когда все уже было закрыто - Лухан пробежался вдоль стен, выбирая место получше и оглядываясь, нет ли поблизости посторонних. - Что ты собрался писать? – интересуется Сэхун, подходя поближе, и не волнуясь о том, что если попадут, то он тоже – прицепом. Сегодня ему априори судьбой прощается всё. Лухан уже было поднес баллончик к идеально белой стене, но потом глянул на вывеску и передумал. - Сможешь поднять меня на плечи? – неожиданно спросил он, взглянув на младшего, а потом прибавил, - ну конечно сможешь, что я спрашиваю, садись. У Сэхуна вся нелепость ситуации доходит до разума только тогда, когда он уже крепко хватается за острые колени и невольно смеется от ойканья Лухана и ворчливого: «Ну стой, не вертись!», и чувствует щекой его внутреннюю сторону куртки, и мягкая ладонь на секунду несильно сжимает его шею – теплая. Он не выдерживает, когда старший содрогается в довольном смешке в руке и поднимает голову – добродушное приветствие грубо изменено красным цветом на «Добро пожаловать для тех, кого тошнит от своего города». - Победа, - говорит он парню, и тот опускается на землю – оба не выдерживают смеха, но Лухан слишком громок: Сэхун дергает его за воротник и прижимает ладонь к губам. У старшего пальцы в краске, он кладет их поверх сэхуновских рук и попросту сжимает запястье, но не спешит сорвать. Губы у Лухана мягкие, еще не остывшие от смеха и улыбок, но Сэхун сам отпрянул от парня, убедившись, что тот притих. Они быстро пришли в себя и ограничились гордыми улыбками (а Лухан и пару фоток шедевра на телефон заснял) после чего они приземлились где-то на высохшем бордюре. - И это тоже, - Лухан уверенно тыкал пальцем в экран, - и это удаляй. Они капались в контактах Сэхуна на мобильном, потому что очистки без телефонных номеров не бывает, и долой целый алфавит, заполненный ненужными именами. Сэхун послушно включил телефон, проигнорировав пришедшие смс и все отправлял в никуда, отказываясь от идеи Лухана позвонить кому-нибудь наугад и просто послать нахер или еще как-нибудь поиграться. Он ощущал его совсем рядом – вот, шутит по поводу контакта «Зи», спрашивая, что за придурок, подбирает к ним рифмы, - в жизни лишь несколько часов со своим дерзким нравом, а уже нужней и ближе всяких других и прочих, что годами лили в уши мед. Сэхун ничего не понимает, только отмечает, что у Лухана развитый ораторский талант. -А то, - вскидывается парень, - я даже стихи читать могу, сейчас прифегеешь. Он поднялся в полный рост и встал на бордюр, высоко вскинув голову. - Громада неба сдержанно прекрасна. Избыток мира и пространства клад. И мы, далекие, над ними не властны. И так близки, что не охватит взгляд. Звезда летит! Желание,скорей! - Мы еще встретимся? – Сэхун прервал не специально, он и не планировал – слова сами вырвались тихим выдохом, почти что шепотом. Интересно, недежду в глазах так же легко разглядеть, как печаль? Лухан опустил голову, взглянул на него, точно проснулся - и некоторое время смотрел растерянно, вот так храбрый пес на распутье дорог превращается в испуганного щенка. Потом его губы тронула улыбка. - Кто их знает, эти случайности. – Он спрыгнул с бордюра и запустил руки в карманы. Наверное, это было прощание. – Сэхун, ты офигенный парень, и я надеюсь, что не сильно испоганил тебе этот день, как обычно получается – прости уж, если что. И наплюй ты на всё, жизнь стоит того, чтобы жить, а люди не стоят того, чтобы становится ее смыслом. Слова благодарности (а они тут уместны) наружу не спешили рваться, пока Лухан разворачивался в предположительную сторону остановки. Если до чего-то и доходить, то до крайности – таков сегодняшний девиз и причина слов Сэхуна говорит о том, что дом Лухана – далеко, а его – близко, сейчас ночь и полная бессмыслица действий. Младший обещает себе разобраться со всем оставшимся на полу мусором завтра, и со странным чувством стыда и слабости воли – завтра, все завтра, сейчас он способен лишь путаться в чужих волосах пальцами, проводить вдоль них носом, отзываться на прикосновение чужих рук к оголенной спине. Поразительно, как меняется взгляд Лухана в эти мгновенья – его хорошо видно даже в полумраке – он ласков и чуток, нежен и кроток, он выбивает из Сэхуна весь воздух одной секундой: никто никогда так на него не смотрел. Почти до негрустных слез. То не найденное, чуждое чувство, Сэхун жил уже без надежды ощутить его в этой жизни точно – как внезапно мы в неожиданных людях встречаем то важное, нужное. - Мне просто одиноко, ясно? – для защиты резко шепчет Сэхун, когда утыкается лицом в шею Лухана, но выходит жалко, выходит совсем не грубо, а почти что как в той сказке: «теперь ты меня приручил». Потому что к «одиноко» ему просто опостылели окружающие, ему просто паршиво, ему просто кажется, что Лухан способен это исправить и уже очень многое сделал. Старший слышит, старший понимает – он так же бережно проводить ладонью по мягким волосам юноши и шепчет ему в макушку: - Если хочешь причины на будущее, то у меня через неделю тоже тот-самый-день и никаких планов. Сэхун меняет положение, прижимаясь к спине парня грудью и смыкая руки в замок вокруг его живота. - Давай без причины, - это он уже шепчет в выступающие позвонки, - давай просто так. Свое безмолвное согласие Лухан завершает улыбкой и ладонями, положенные поверх рук Сэхуна как обещание, что он никуда не уйдет, пока тот не распахнет глаза – теперь ты не одинок. У Сэхуна сегодня лучший подарок.