Саломея — Иоканаану

А, так ты не хотел, чтобы я целовала тебя в уста, Иоканаан? Что ж, теперь я поцелую тебя. Я укушу твои губы зубами своими, как кусают созревший плод. Да, я поцелую твои уста, Иоканаан. Я ведь говорила, что поцелую. Разве не говорила? Говорила ведь. Так вот, теперь я наконец поцелую твои уста... Оскар Уайльд, «Саломея»

Иоканаан, дай мне смотреть на себя, вели смотреть! Я могу, я хочу — я упаду на колодезное дно, где гниёт сама смерть. Глаза твои — этот колодец. И душную гибель готовят они. Дай мне смотреть на тебя — и смотри на меня. Самому тетрарху нельзя — он пропитан вином, он вспыхнет, если я отвечу ему. Но он смотрит, прикрываясь рукавом, он ест меня глазами. Так позволь же и мне съесть тебя, Иоканаан! Ты изысканный плод — таких нет в садах тетрарха. Ты белый, матово-белый, а середина твоя кровава, ало-темна. О, дайте мне кинжал — я проведу им по губам твоим, проведу им по телу твоему — как вкусна винная плоть на миндальных костях!.. Я съем тебя, съем, как голодный зверь. Тело, дай мне своё снежное тело — я покрою его поцелуями, тёмными ранами распустятся они. Я высосу всю кровь, как дикая женщина-менада. Пожалей меня, Иоканаан! Ужели того, кто придёт — кто будет прекрасней тебя, — чьи сандалии ты будешь целовать своими алыми, алыми губами, ужели его только любишь ты?.. Я бледна, позолота слезает с век; я чиста, никто не касался моих одежд. Я готова пресмыкаться, я готова прославлять тебя. Ты — только ты господь мой. Зачем нужен другой, когда ты подобен богу — белотелому, прекрасному богу!.. Дай мне вознести молитву тебе, Иоканаан. Пусть, пусть ты клеймишь меня — мне сладко твоё проклятие. Как грозен ты, как похож на чёрного скорпиона, что сцеживает свой яд в чужие сердца!.. Сладок яд, гибельно сладок — говори, говори, Иоканаан! Говори о пороке, говори о грешной матери моей, говори о кровосмешении — говори, — как дивен твой голос! — и я слушаю тебя, опрокинутая в пепел Саломея, царевна иудейская. Не тетрарху — нет, не ему танцую я с семью покрывалами! Тебе, Иоканаан, — пусть и не увидишь ты, что моё тело тоже бело; пусть и не увидишь, как мерно, змеино качаюсь я; пусть и не увидишь, как последнее покрывало спадёт с чресел — как сгорит душа, а тело останется одетым лишь в лунный свет. Не смотрите на меня — не для вас я сбросила семь кож, не для вас стала молочной, гибкой змеёй. Смотри, Иоканаан, смотри, как я хочу тебя. Ради последней вуали тетрарх сделает всё — то моя воля. Я пройду по чужим горлам ради тебя. Пусть бледнеет тетрарх, пусть прячет лицо — разве мало он пил крови? И сейчас в его кубке плещется, плещется кровь — а он пьёт, ему душно, ему страшно: кого он боится? Меня? Тебя?.. О, Иоканаан, не горькая кровь, но гранатовый сок щупальчато растёкся по серебряному блюду. Сладость!.. Слаще губ твоих, слаще крови твоей не пробовала я ничего. И вгрызаюсь в тебя, вгрызаюсь в гранат губ, целую бело-костяной лоб. Я съем тебя, Иоканаан, говорила же, что съем?.. Мне нужно твоё тело, твоё девственное белое тело — я съем и его, без остатка, я уничтожу твою чистоту. Ты не будешь гордиться, ты не будешь восхвалять никого, кроме меня. О, даже окровавленный, бездыханный ты прекрасен и желанен!.. Я овладею мёртвым. Но посмотри на меня, Иоканаан, посмотри своими потухшими чёрными очами! Смотри, как я, безумная, пожираю тебя, пытаясь догрызться до души — где она, где те кости, где ты, Иоканаан?.. Звенят щиты.