Без пяти двенадцать

Нина замирает посреди просторной старинной базилики и чувствует, как ее губы начинают предательски дрожать. Мир вокруг словно перестает существовать, и все внимание девушки фокусируется лишь на парне, что стоит в нескольких метрах от нее в круге из Масла Священного, лучшего средства, чтобы удерживать призраков. — Как ты можешь так поступать со мной, Нина? — шепчет едва слышно Ливио и смотрит на нее напополам с ненавистью, напополам с растерянностью. — Я и подумать не мог, что ты способна нанести удар в спину. Нине в эту секунду хочется сказать слишком многое, попытаться хоть как-то оправдать себя. Заявить Ливио, что он приспешник Тьмы, что он заслуживает такой участи, что он вообще-то умер почти пять столетий назад, а она просто восстанавливает естественный порядок вещей. Но не может. Девушка не способна произнести ни звука. Слишком боится расплакаться. Ее руки неожиданно кто-то касается. Нина оборачивается и видит Рокси; та смотрит на нее с нескрываемым сочувствием. Де Нобили готова с уверенностью поклясться, что подруга ничего не знает о ее тайном увлечении, но Рокси всегда отличалась повышенной чувствительностью. — Если хочешь - иди, — говорит она. — Мы закончим сами. Просить Нину дважды не приходится, и она едва ли не бегом покидает базилику, стараясь не обращать внимания на гневные крики Ливио, летящие ей в спину. Потому что видеть его корчащимся в агонии ей хочется меньше всего на свете. Нина появляется дома в рекордно-короткий срок и, не обращая никакого внимания на встревоженные взгляды и вопросы мамы и Любы, запирается в своей комнате, где наконец-то может позволить волю слезам. Она ведь с самого начала знала, что это все неправильно, запретно да и просто глупо. Но когда Ливио впервые поцеловал ее, для девушки разрушались все устои. Из встречи были тайными, украдкими, поцелуи быстрыми, торопливыми, но Нина в жизни не чувствовала себя такой счастливой, как в те минуты с Ливио. Ей приходилось врать в глаза своим друзьям и Ческо, но девушка довольно быстро смогла к этому привыкнуть. И ее абсолютно перестало хоть что-то смущать. До той самой минуты, когда с Ксоракса не пришел приказ, что нужно избавиться от последнего темного призрака, вызванного Карконом. И в ту же самую минуту Нина поняла, что заигралась. Решение далось ей слишком нелегко, но и ослушаться Этерею и обернуть против себя весь алхимический мир Света она тоже не могла. Слишком многое стояло на чаше весов, и Нина сделала выбор в пользу добра. Ей просто не хотелось, чтобы дед Миша стыдился ее. И поэтому теперь уже Ливио больше нет ни в одном из измерений, а Нине останется лишь глотать горькие слезы и комкать пальцами шелковые голубые простыни. На Венецию вновь обрушивается проливной дождь, а часы показывают без пяти двенадцать. Однако ласточки все еще продолжают лететь к свету.