Игры, в которые не играют

Репетиция прошла терпимо. Хорошими такие вещи не называют. Илья, конечно спасал все своим присутствием, но не до конца. Он шутил, выпускал какие-то в меру смешные каламбурчики, прыгал и делал какие-то абсолютно дурацкие вещи, но и этого было мало. Слава косился на Антона, но, едва Пануфник зацеплялся взглядом за взгляд, он отворачивался и делал вид что занят танцем. Танец, как раз, оказался не особо сложным для всех. Техника с трудом поддавалась Славе, но стиль он поймал, а значит пусть он и не станцует блестяще, но хорошо станцует точно. С Антоном же было наоборот. Мигель из него буквально раскалёнными клещами выковыривал эмоции одну за одной, но, раскурочив Антона до красноты от его собственного раздражения, так ничего и не добился. Илюхе все давалось на расслабленном теле, ему был близок стиль, ему была близка манера, иными словами, это был его танец. А Слава тем временем играл с огнем, маршировал по минному полю по имени Антон, которое грозилось рвануть и подорвать заодно Петренко. До этого отсняли несколько каких-то невнятных кусков, якобы, с репетицией, какой-то бред с участием всех троих и Мигеля, слова некоторых и отпустили, наконец, выполнять, казалось бы, самую важную здесь цель — танцевать. На самом деле цель была другая. А именно — шоу. Дурацкое шоу, которое так раздражало. Все было расписано по сценарию на бумажке. Оставалось только запомнить, сказать и отыграть нужную эмоцию. Отыграть. Стоило Мигелю на секунду уйти, а вместе с ним выскочить за водой Илье, как игра началась, точнее, возобновилась, а обиженный ребёнок достал свои ножницы. Слава даже не успел понять, как Пануфник вдруг очутился так близко, и не успел отшатнуться, когда Антон обвёл кончиком языка свой большой палец и с нажимом провёл им по Славиной щеке, словно вытирая что-то. — Почему ты не умыл своё милое личико, Сла-а-авик? Это словно была игра в дочки-матери, где Антон играл маму, но по-настоящему все ещё оставался ребёнком. Рука задержалась на Славиной щеке неприлично долго, прежде чем Слава не прошептал: — Антон, ты чего? Рука никуда не делась. Так и продолжила едва касаться ледяными пальцами гладко-выбритой щеки, создавая вокруг себя мечущиеся электрические разряды, которыми Славу шарахало так, словно он засунул в розетку палец. — Ты вчера меня обидел. Я думал, что ты извинишься, — шипит совершенно по-змеиному Антон, расползаясь в белозубом оскале, обнажая выступающие острые клычки. Совсем как у змеи. — Я… Я извинился, — бормочет Слава, выгоняя вчерашний день прочь из головы. — Мне не хватило. И Слава жмурится, как во время кошмаров в детстве, понятия не имея, чего ждать. Просто закрывает глаза, прячась в темноту, напрягается и ждёт чего-то невразумительно жуткого. Пусть удар или крик — все остальное ведь намного хуже. Но шаги нарушают его темноту, а устойчивое электричество между ним и длинными пальцами Пануфника исчезает, словно бы их штекер выдернули из розетки. Лучше бы просто перерезали провод. Илья весело улыбается ему и бросает: — А глаза зачем закрыл? Не можешь больше смотреть на собственное величество? — насмешливо, но беззлобно, тепло и спокойно спрашивает он. Илья был шутником. А Антон не был.