Игры, в которые не играют

Антон любил этот сквер с детства. Когда они с мамой приезжали к родственникам в Москву, они каждый раз приходили сюда, покупали мороженое и гуляли, пока тогда ещё маленький Антошка не засыпал на коленях у матери на лавочке. Тогда мама всегда относила его домой. На улице сыпал снег огромными хлопьями, порхающими чудесными бабочками под фонарями. Но Антону было совершенно не до красоты пушистого спутника холодов. У Антона в голове была метель. Буря, застелившая глаза. Снег прожигал на лице Антона маленькие дырочки своим холодом, разъедал кожу и таял, смешиваясь с горячими слезами. Нет-нет-нет, он плакал от холода. Он плакал от того, что ледяной воздух тыкал в глаз своим любопытным пальцем, от снежинок, летевших на тепло, как птиц. Слава, черт его бы подрал, не выходил из его головы. Слава, мягко проводивший руками по его напряженному животу. Слава, касавшийся щёк и разглядывавший контраст светлой кожи Антона и тёмной — своей. Слава, закрывавший глаза в бесполезных попытках остановить все это. Слава, который никогда больше не будет прикасаться к Антону. Антон до сих пор помнил, какие на ощупь Славины руки, помнил, как губы проговаривают слова какой-то жутко знакомой песни. Дворники, видимо, вообще здесь не работали, потому что все кучи листьев были раскиданы по тротуару. Антон оторвал на секунду взгляд от серого неприветливого асфальта, морщинистого и потрескавшегося, словно мудрого старца. На лавке лежал какой-то идиот в одной толстовке, хорошо засыпанный снегом и не шевелящийся. Антон коротко поёжился. Если бы Адам не наорал на него прямо в дверях и не заставил надеть пуховик, то Антон бы уже простудился при такой омерзительной погоде. Этому парню, должно быть, было дико холодно. А если ему стало плохо? Если он, черт возьми, замёрзнет к чертовой матери в своей фланелевой толстовке? «Не твои проблемы, — отрезал разум. — Вали домой, ты не виноват в том, что он тут лёг.» И Антон бы ушёл, несомненно ушёл. Но где-то внутри пряталась фраза, сказанная, почему-то, голосом Славы: «На его месте сегодня мог быть ты.» Антон осторожно, нахохлившись, как воробей, засунув руки поглубже в карманы, подошёл к лавке. Он ждал жуткого запаха перегара, но его не было. «А ты хотел его кинуть, » — укоризненно сказала совесть голосом Петренко. Антон с опаской коснулся плеча лежащего, а потом коротко потряс его. Он не реагировал. Антон втянул поглубже воздух. Черт возьми, только не говорите, что он мертв. Ещё когда ему было тринадцать, когда умер его отец, его так испугала папина смерть, что смотреть на мертвых людей было для него настоящим испытанием. «Надо было пройти мимо, » — шепнул разум. Но теперь уже поздно. Ледяной ветер в лёгких остужал голову, делая действия холоднее и холоднее. Антон перевернул человека на спину. Хриплый кашель вытянул из глотки Антона весь кислород, оставив его захлёбываться удивлением. Это был Слава, с натянутым на голову капюшоном, закрытыми веками и сплошь синими губами. К горлу Пануфника подкатила паника. Он не знал, что делают в таких ситуациях. Вызвать скорую означало прекратить участие Славы в шоу, а Антон знал, сколько сил Слава тратил на репетиции. Вызывать такси было нельзя — их заснимут и конец честной репутации Петренко, а сам Антон превратится в совратителя святош. Оставался один вариант. До отеля было чуть больше двух километров, это где-то пару часов пешком, а может и три, с учетом, что у Славы с Антоном разница в весе около пятнадцати килограмм. Но для начала нужно было хоть как-нибудь его согреть. Пануфник откровенно не мог успокоиться, а холодное дыхание Славы, своей хриплой музыкой нагоняло паники. Ты виноват. И Антону было нечего сказать в ответ своему разуму. Он и вправду был виноват, хотя и сам не понимал, чем именно. Пануфник кончиками пальцев коснулся ледяной щеки Славы, чтобы окончательно развеять призрачную надежду на то, что это все сон и это сейчас закончится. Но ничего не заканчивалось. Антон взял Славины пальцы в ладони, подышал на них, глядя, как посиневшая кожа постепенно становится красной, почти малиновой, какими были губы Славы ещё сегодня утром. Антон перебирал в ладонях длинные крепкие пальцы, отдаваясь с головой этому странному делу, как святой отец перебирает чётки в руках, слушая немую Славину исповедь, о том, как тяжело было, о том, как Петренко испугался, о том, как жалел, что убежал, ничего не сказав. И Антон один за одним отпускал ему грехи. Меня касаясь жгуче, Танцуешь на рёбрах моих чечетку. У нас с тобой есть future, Но оно такое нечеткое. Перебирай меня, Перебирай меня, словно чётки. Антон был теплый, если не сказать — горячий. Слава был холодный, если не сказать — ледяной. Пануфник стащил с себя куртку и укутал в неё Славу, осторожно растер бледные щёки до болезненного румянца, провёл кончиком пальца по все ещё синим губам. Антон был уверен, что Петренко не любил его, если не сказать — ненавидел. Петренко был уверен, что для Антона он просто развлечение, если не сказать — игрушка. И оба ошибались. Антон проклинал свою худобу за то, что так непросто оказалось поднять тяжёлое тело Славы со скамейки. Адам совершенно оправданно шутил тогда что-то про анорексию. Ты мне шлешь по строчке в день. У тебя анорексия, А от тебя у меня мигрень. Ты в Канаде, я в России. Слава был и правда тяжёлым, а потому тащить его через сквер, задевая ногами тонкие стыки брусчатки, оказалось почти нереально. Но бросить его Антон даже не помышлял. Просто цель, просто донести Славу до отеля. Дальше пока никаких планов. Только так Антону и оставалось поступать. У Славы вечный прищур темных, почти чёрных глаз, который сохраняется даже во сне, заставляя Антона то и дело вглядываться в Славино лицо, ища на нем признаки возвращения в сознание. У Славы почти чёрные узкие глаза, совсем не как у Антона, а веки покрывает тонкая-тонкая сеточка морщин от этой дурацкой привычки щуриться. Твой неземного цвета глаз Сейчас наверняка прищурен. Что же так и не скрестил ты нас, Дорогой товарищ Мичурин? Антону тяжело идти, ноги вязнут в сугробах, а руки мерзнут без перчаток. Ему не очень холодно, ведь он идёт пешком, да и ещё и с тяжёлым грузом на руках. Пануфник вспоминает старую детскую сказку, где принц вытаскивал принцессу из логова дракона, нёс во дворец на руках, и теперь Антону кажется, что это все наверняка придумали, ведь не так просто носить кого-то на руках всю жизнь. Но он обязательно попробует. Максимум, что с ним случится — он простудится, но с простудой танцевать можно. А вот что будет со Славой, он не знал. Ведь Слава был без сознания. А Антон не был.