Так просто тебе не отделаться

— Не думай, что мне неведома верность, просто мне некому ее хранить, — она наклоняется, низко, чуть не прильнув к груди, но только улыбается, нет, — скалится, хищно, как волк перед загнанной жертвой — с жестоким предвкушением крови, торжеством возмездия, и одновременно, как кошка — вкрадчиво и ласково, как мягкая лапа перед ударом.        Холодный дневной свет рассекает лезвием полумрак, в холодных глазах плещется затаенная боль и тихо клокочущая ненависть, холодные руки ложатся на грудь, пальцы пробегают по плечам, дальше — к скрученным запястьям, так, что дрожь пробегает по спине, мокрый блеск кожи в пляске живых теней ослепляет, и глаза, глаза впиваются, и ведется безмолвный поединок взглядов, пока взбешенная ведьма не потупляет сияющий золотом взор. Маг содрогается — он всегда испытывал страх, когда она колдовала — колдовала легко, импульсы магии шли прямо из темных недр души, потому что жажда мести есть ничто иное, как переродившаяся в пламени и перекованная во мраке боль. Мерлин не осознает, что сейчас будет и не знает, что у нее на уме.        Слова задели ту струну, которую он старался просто спрятать, утаить так глубоко, чтоб никакие слова не достали…вместо того чтоб безжалостно с последним жалобным визгом порвать!.. Чувство вины за поступки прошлого во имя светлого будущего, чувство вины за страх перед судьбой, что сулила в проклятия Альбиона одну, что была его зеркальным отражением, и что затерялась в самой себе, ту, которую он предал и породил чудовище. Которое стало его проклятием. Персональным, наводящим ужас призраком в контрасте со смелой и светлой девушкой, какой была…  — Ты помнишь тот день, когда впервые меня увидел? — Синий шелк, заплаканные глаза, разметавшиеся по плечам волны волос. Да, я увидела тебя в толпе, такого юного, с открытым честным лицом и изумлением во взгляде, непонимающего, испуганного речью тирана с балкона королевского дворца. А потом на голову на плахе опустился топор. И знаешь, тогда в тебе — в мальчишке из толпы, я увидела себя. Я впервые задумалась над тем, кто он такой, этот проходимец, как здесь оказался, была ли у него любящая мать и рутинные повседневные обязанности. И продолжала гадать…пока не услышала от своей, кхм…служанки, что какой-то дерзкий юноша угодил в темницу за то, что задирал самого принца, как обычно измывавшегося над слугой. Когда мне описали внешность, я поняла, что он храбр. А на следующий день на пиру некий помощник лекаря спас жизнь моему брату. Я разучилась чувствовать что-либо, — при этом она отвела взгляд, — но каждый раз я проклинаю тебя за то, что ты это сделал, Мерлин. Потому что дальше так и повелось: у тебя были все причины его возненавидеть, но ты всегда был на его стороне, всегда! — холодные пальцы с отчаянной силой сжали горло, заскребли по груди, острые ногти впились в кожу под мокрой рубахой.        — Помнишь, как в первый раз услышал мой голос? — в самое ухо произнесла она, — Тогда ведь в нем не было надломленных нот, не было горечи, не было и презрения, не было ничего, что напоминало бы обо мне сейчас. Я никому, даже самой себе, не признаюсь в слабости!.. — дыхание сбилось, она дышала неглубоко, часто, с яростным присвистом. В тишине это звучало, как будто воздух рассекала хлесткая плеть. Она пожирала и прожигала взглядом его продрогшее тело, кусала губу и вдруг резко подняла глаза. Будто об стену швырнула, такой силы была волна смущения и ярости, бешенства признания поражения перед собственными эмоциями. — Кроме тебя, — выдохнула она, — потому что ты — моя слабость!.. В-ведь породил во мне это ты!.. — голос прерывался под подавляемыми всхлипами: «Нет, слышишь?! — Нет, она не плачет, верховная жрица укрощает, нет, просто игнорирует само существование чувств, таких постыдных, нестерпимых… А что бы сказала Моргауза?..» Злые слезы, выступавшие на глаза, мигом испарились под напором огня гордыни, уязвленного самолюбия от того, что этот…сам находясь в унизительном положении, увидел униженной её! Еще жарче разгоревшись, пламя должной ненависти взметнулось вверх, и пленник вскрикнул от резкой жгущей боли — пламя действительно взметнулось…и вырвалось потоком света и жара на бывшего «возможно, больше, чем друга», лжеца, предателя, верного Камелоту, заклятого врага, ничтожного слугу и занозу в…в сердце. И тут ее охватило смятение — переживания, Настолько глубокие переживания, что она не контролировала свою силу — осознание сжигало ее саму. Как тогда…       Темная ночь была — ветер завывал за окнами, в пугающе синем грозовом небе сверкали молнии, гром ударял совсем близко. Если бы кто-нибудь бестелесный или определенно вне закона — обладающий магией — подлетел к одному окну, узрел бы зарождение магического дара в ночных кошмарах. Покои леди Морганы были темны, в мягкой постели на кисейных перинах металась во сне со сдавленными всхлипами и полувздохами подопечная короля.       Прекрасное лицо в обрамлении черных волос, измученное, искаженное гримасой ужаса, было бледно и будто нематериально во внезапных вспышках молний. Пальцы судорожно хватали простынь, одеяло — все, что принадлежало этому миру, в который она не могла вернуться — кошмары-призраки держали, вцепившись своими жуткими корявыми, когтистыми, не человеческими пальцами, мертвой хваткой. Дрожали веки, казалось, вот-вот раскроются глаза, но веки лишь тщетно пытались приподняться. Она заворочалась, глотнула воздуху с плачущим стоном, и стоявшая у изголовья на тумбе свеча вдруг вспыхнула. Показался язычок живого пламени. Отворилась дверь, впуская тихо скользнувшую служанку-смуглянку, та нахмурилась при виде свечи, подошла и осторожно задула ее, накрывая ладонью. Отнесла к окну, опасливо взглянула туда, где клубилась ночная тьма, оставила свечу там, заботливо подоткнула одеяло и обеспокоенно посмотрела на госпожу. Дверь тихонько затворилась, Гвен исчезла.        Но, несмотря на доброго гостя, ночные кошмары не оставили девушку, что снова застонала. Внезапный взблеск молнии, рокочущий гром из неба, и сон слетает с широко распахнутых глаз, или же видение продолжается, лишь непредсказуемо изменившись? Снова сотрясающий основы основ где-то внутри гром, Моргана смотрит, смотрит, не отдавая себе отчета, что не во мрак, пугающий своей мертвой тишиной и одновременно какофонией душераздирающих криков, пустой бездонностью и мельтешащими уродливыми тенями, безграничной темнотой и отблесками адского пламени, что отражалось в её глазах, устремленных на…стоящую у тяжелой шторы на низком столике свечу. Та вновь загорается, огонь пляшет, поднимаясь с резким вздохом перепуганной, непонимающей ничего девушки, и вот он уже жадно пожирает, лижет алую занавесь. И та заходится в крике… Осколки стёкол полетели наружу…       Запахло паленым. Угольно-черные короткие волосы, сначала облитые холодной водой, теперь обуглились по-настоящему, на виске запеклась кровь страшного ожога, по скуле еще скатывалась капля живой крови. Она поймала ее, огладив щеку несчастного, печально уставилась на капельку кармина, а потом облизнула пальцы…  — А ты помнишь тот день, — туманно начала она, отвернувшись и смакуя вкус желанной крови на губах, — Когда мне нужно было твое тепло, но ты оттолкнул меня? Повернулся спиной к моим страданиям. Ты дал мне узнать, кто я такая? — Да, я это знаю. Но какой ценой? — По твоему следу пришла погоня, и Артур вел карательный-«освободительный» отряд, — она скривилась, — тогда погибли невинные, такие как я.  — По-твоему, — раздался недрогнувший хриплый голос, — Горожане, обыкновенные люди, провинились больше, чтоб ты отдала приказ расстрелять их?       Она поджала губы и повернулась — снова взгляд глаза в глаза.  — Да. Они виновны в том, что смотрели в стороне, как нас жгли на кострах, виноваты в том, что не подняли мятеж против Утера Пендрагона! — ведьма выплюнула эти слова, с яростным шипением и упруго, резко расхаживая по своей убогой хижине.  — Ты потеряла право говорить… — «за нас», — додумал маг. — За магов мирных, несправедливо притесняемых и гонимых, еще очень давно, — он кривится в усмешке, и тут же его огревает пощечина. Звонкая и знатная, яростная, как взбешенный, обжигающий и без магии взгляд колдуньи сейчас — эхо разлетелось в утлом домишке. Снова течет кровь, его кровь. Ничего, он стерпит все ради него, ради… нет, конечно, не ради Артура, а для Альбиона и светлого, такого чудесного будущего…которого он, похоже, не увидит.  — Той меня больше нет, ее утопил в слезах и каплях яда ты сам! — истошно завопила жрица, не то стоны и всхлипы, не то звериный рык вырывался из тяжело вздымающейся груди, — Ты всегда выбирал его, а не меня! Моего брата, непутевого, наивного, не заслуживающего тебя Артура! — плечи дрогнули, маг зажмуривается — нет, нет и нет, это не может быть правдой! То, что скреблось в груди все эти годы, саднило вечно кровоточащей раной, горе разочарования и вдребезги разлетевшихся надежд, жалость, чувство вины, горечь, хладность, а затем заново разгоревшийся огонь, огонь ненависти — неужели все это!..  — О нет, ты не умрешь от моей руки, Так Просто Тебе Не Отделаться… Ты убьешь себя сам, собственноручно уничтожив свою судьбу. Ты должен убить Артура Пендрагона, — и прежде, чем до него доходит смысл слов и безумной улыбки, она отворачивается и уходит, подавляя в себе желание забыть, забыть, забыть!.. Почему все не как прежде?! — «Потому что Он сам так выбрал.»  — И сегодня ты заплатишь за все… — Она глотает снова подступившие слезы, берет в руки медальон с изображением отвратительной девятиглавой змеи, проклинает себя за то, что мысленно просила прощения у этого…лопоухого, столь храброго и преданного…но только не ей?!. Мерлина. — С последним вздохом она разжигает в жаровне пламя одним взглядом и бросает медальон в огонь, потом медленно, напевно, но жестко и горько произносит незнакомые простым смертным древние и страшные слова проклятия на валлийском наречии. Высверк глаз, — и вот уже безвольное стройное тело висит мертвым грузом, а что-то шевелящееся и скрытое от глаз Мерлина в её руке вдруг впивается, вживляется в его шею, и он кричит от нестерпимой боли, и ведьма с наслаждением и одновременно с далеко запрятанным ужасом впитывает крик, с вожделением и робостью прикасается к шее, оглаживает волосы, в будто утешении, и так же внезапно, не раздумывая, припадает к приоткрытым окровавленным губам.       Последнее, что он помнил, — как глаза сначала закатываются, уходя от боли, и как вдруг воздух ему перекрывает сладкое, плотоядное, утягивающее в пучину безумия и блаженства прикосновение. И, уталив жажду крови, внутренне раскаиваясь, она запускает руку в черные волосы и гладит, гладит, как любимого кота. А еще Моргана чувствует, как Мерлин отвечает и слабо улыбается в поцелуй.