Бабкам зимы не страшны

У Шуры было некоторое преимущество перед Соловьем: на него люди странно не косились. И бомжом не называли. И детей подальше не уводили. Россия, может, и была страной возможностей, но никак не улыбок: жизнерадостные люди — ну, выглядел-то он как человек — вызывали здесь больше вопросов, чем унылые и хмурые. Да если мимо околоподъездной бабки пройдешь с улыбкой да наушниками, тебя сразу наркоманом окрестят, можешь не сомневаться. Если в шлепках — нищебродом безработным. А с такой шикарной шевелюрой, как у Соловья, он мог так и вовсе претендовать на великолепно произнесенное беззубым ртом «педик». Поэтому, заметив Светлану Васильну из тридцать пятой квартиры на лавочке, Соловей и отказался идти на улицу. Просто лег на диван, растекшись по нему, будто был котом, и застонал, мол, я такой больной, мне нужна помощь, Шур, будь человеком, а то я не очень человек, и вообще мне плохо. Шура не был уверен в том, что персонажи могут болеть, но в наличии боли же у друга не сомневался, поэтому пошел в аптеку без разговоров. Светлана Васильна прошипела ему вслед: — Без шапки ходишь, уши отморозишь, Шурка! — Да лишь бы тебя не слышать, — пробормотал он себе под нос. Когда он возвращался уже, однако, бабка никуда не ушла и с военным усердием доложила: — Пидорасик-то твой все еще у тебя. — Пидорасик болеет, — фыркнул Шура и, набрав код на замке, открыл дверь в подъезд. Вот на улице минус двадцать почти, но нет, надо же на людей понаговаривать! Бабкам зимы не страшны! Невероятный колорит России иногда бил по самым почкам, до того обидно было, но Шура, наверное, никогда бы не променял Московскую Библиотеку на какую-нибудь другую. Пусть и хреновое здесь все, но все ж таки родное. Как и этот придурок. Шура скинул куртку и бросил Но-Шпу Соловью, который, надо отдать ему должное, поймал баночку таблеток. Шура хмыкнул; быстро избавился от ботинок, поставил их в угол прихожей и пробрался в кухню-гостиную, в которой и валялся на диване Соловей. Который без воды совершенно спокойно зажевал уже несколько таблеток Но-Шпы, но что-то подсказывало Саше, что дырка вместо двух пальцев правой руки этого идиота так просто не заживет. Должен же уже был научиться не подставляться, чтобы защитить Шуру, Шуре ж все как с гуся вода — в смысле, жить будет, — но нет. Ты его двадцать или сорок лет назад напиши, а он так и будет в порывах альтруизма страдать херней. — Я купил тебе пластыри, — присел рядом с ним Шура и протянул коробку. Соловей улыбнулся радостно, как малолетняя девочка, которой купили платьице, и вцепился в упаковку детских пластырей. Зеленых, синих, желтых, красных, с Хэллоу Китти. — Спасибо! А то эти уже слезают, — ковырнул он один на безымянном пальце, а потом, сняв его до конца, столкнулся с проблемой. — Эм, Шур. — А? — отозвался тот не очень довольно. — Я их не могу налепить. Знаешь, цеплять пластыри без пальцев неудобно, — продемонстрировал он лишний раз влажную от фиолетовых чернил ладонь, и Шура устало покачал головой. Соловей был прав, и бросать его друг не собирался. Соловей подобрал свои длиннющие ноги, чтобы Шура мог сесть рядом, и протянул ему свою руку. Она была у него такая худая, кожа была сухая, но гладкая — как у настоящего человека. Порой Шуре казалось, что Соловей даже теплее, чем люди; были тому виной чернила, бегущие по его жилам, или же что-то в голове самого Саши щелкнуло, но он считал это истиной. Задумчиво отлепив все пластыри, он посмотрел на многие и многие порезы на почти музыкальных пальцах Артура. Вздохнул тяжко; открыл только что купленную коробочку и, освободив зеленый пластырь от пленки, обернул его вокруг глубокой, казалось, царапины. Так же поступил еще с двумя красными, фиолетовым, синим и желтым. С Хэллоу Китти же пластырь Саша прилепил уже на запястье Соловья, где у того тоже была ничего так рана; Артур улыбнулся благодарно и по-детски наивно, а Шура тяжко вздохнул. — Точно тебе не надо перебинтовать эту рану? — всмотрелся он в пустое место, где у Соловья должны были быть указательный и средний пальцы, а тот только проронил: — Даже Ангелина сказала, что пусть так остается. Авось на воздухе отрастут. — Не отрастут они у тебя без вмешательства Круга, — пробормотал Саша, поднося сухую кисть Артура к лицу, и тот здоровой рукой коснулся его щеки. Саша стиснул зубы, но прижался тонкими пальцами Соловья к своим губам. Он верил, что человеческое тепло могло лечить если не тело, то хоть душу. Соловей казался беззаботным, как щенок, но ведь его самого наверняка вовсе не радовало то, что нужно мучиться теперь с восстановлением кусков тела. — О, Шур, — умилился Соловей, — какие нежности. Когда Саша отнял руку Артура от своего лица, тот долго ждать не стал и, вцепившись тонкими пальцами в шевелюру Алиновского, притянул к себе — не грубо, а осторожно. В этом был весь Артур: он даже с врагами обходился с какой-то трепетной нежностью, но Шуре и так хватало с головой грубого обращения, так что он был рад всему этому. Позволил себя поцеловать, потом еще раз и еще — Шура отпустил руку Артура окончательно, взялся за его плечо, выдохнул в поцелуй, снова коснулся его губ, мягких и тонких. Интересно, этот аспект Ангелина тоже придумала? Или то, что все поцелуи Соловья были очень ласковыми, получилось как-то само собой? Именно о таком мечтают девочки, разве нет? Маленькой девочкой Шура не был, но даже золотые волосы Соловья укутывали его теплом, и он сам не заметил, как оказался лежащим на диване под Артуром, который оперативно полез руками под толстовку. Вот теперь его руки показались холодными. Шура вздрогнул, хватаясь за запястья Артура. Он почувствовал влажное прикосновение чернил, что колебались на краю раны мага; это было неприятно, но основная проблема даже была не в этом. — Нет-нет, — пробормотал Шура, доставая руки Артура обратно на свет божий, — ты же знаешь, не люблю я это дело. — Ух, конечно, — вздохнул печально Соловей и подался вперед, целуя Шуру в щеку. — Ты ж у нас асексуал. — Да для Светланы Васильны мы оба с тобой пидорасы, — пробормотал он, и Соловей совсем без предупреждения упал на его грудь, сонно зевая. Ему, вообще-то, сон был не очень нужен, но Шуре приходилось терпеть его закидоны. Он задумчиво запустил пальцы в светлые волосы Соловья, перебирая их прядку за прядкой. Пусть этот идиот и был персонажем, написанным Ангелиной, большую часть времени Шуру это не волновало. Главное, что рядом. Главное, что в порядке. Главное, что свой.