— Ты же от меня ничего не скрываешь? — Конечно, нет. Почему ты спрашиваешь?
Финнику всегда казалось, что Энни что-то от него скрывает, и это ему абсолютно не нравилось. Он всегда был рядом с ней или старался держаться рядом, чтобы не допустить очередного срыва, знал обо всех её приступах, спасал ото всех ночных кошмаров, сюжет которых регулярно повторялся, и победительница просыпалась от собственного крика. Но он определённо не понимал, откуда в её глазах столько вины и боли, когда в комнате, в которой они находились, появлялся Хеймитч. Одэйр был уверен, что их ничего не связывало. Да и что может связывать ментора Двенадцатого дистрикта, заядлого алкоголика, главного посмешища Капитолия, и победительницу Семидесятых Голодных Игр, сошедшую с ума сразу после окончания своего пребывания на Арене? Конечно, она — красивая молодая девушка, а он — мужчина довольно приятной наружности, но парень был уверен на сто процентов, что между ними никогда ничего не было. Просто не могло быть, иначе кто-то готовился бы расстаться с жизнью, ибо Финник Одэйр предательства не прощает. А Эбернети знал. Конечно, как он мог не знать, почему победительница так стыдливо опускает глаза при нем и с трудом сдерживает слезы. Потому что боится увидеть ненависть в его глазах, презрение, злость, даже ярость, желание убить. И Хеймитч испытывал это все первое время, борясь с желанием оторвать чертовой пигалице голову, но за это по головке не погладят. Ну и что, что терять уже нечего: семья, первая любовь убиты, все надежды разрушены, единственный шанс на изменение собственной жизни, шанс на счастье, на любовь уничтожены из-за неё. Как ей не может быть стыдно перед ним после этого?! Они оба хорошо помнили тот год, несмотря ни на постоянные приступы, ни на огромное количество крепкого алкоголя. Семидесятые Голодные Игры не были Квартальной Бойней, они были почти что самыми обыкновенными играми, как практически все из проведённых, однако все изменилось сразу после Жатвы. Причём не только для Двенадцатого, но и для всего Панема. Мрачные, бледные дети от двенадцати до восемнадцати лет мирно стояли и ждали оглашения имён участников от их дистрикта, молясь про себя, чтобы их не назвали. Те, для кого это была первая Жатва, цепко хватались за руки старших сестёр и братьев; те, для кого Жатва была последней, успокаивали родственников. Все как обычно, как всегда было. Имена трибутов не стали какой-то неожиданностью для собравшихся: они не были ни детьми мэра, их родители не были известными — они просто были обыкновенными людьми, мечтающими избежать этой участи. Девушка лет семнадцати в простом белом платье с длинными золотистыми волосами и парень лет восемнадцати в пыльной шахтерской рабочей одежде. Но стоило ему только один раз посмотреть на неё — не окинуть взглядом внешний вид, а заглянуть внутрь, Хеймитч понял. У их дистрикта появился шанс победить. Её звали Харриет. Харриет Мотт — дочь погибшего в обвале пару лет назад шахтера и швеи, чьи пальцы были полностью покрыты мозолями от постоянной работы. Чуть худощавая, невысокая, гибкая, ловкая и проворная девчонка была настоящим кладом для ментора. Она почти представляла собой глину для скульптора: позволяла учить всему, что могло бы пригодиться, и делала это с таким рвением и усердием, что её успехи и умения усовершенствовались до максимума, приближенного к идеальности. Харриет не лезла за словом в карман, однако иногда её было просто невозможно заткнуть. Она могла часами разговаривать обо всем, что попадалось ей на глаза, заваливала многочисленными вопросами, поражающими детской наивностью и глубиной, но это ни капли не раздражало. Наоборот, Хеймитч чувствовал себя дома, а это для него было странным, новым ощущением, от которого он успел отвыкнуть. На Параде она завоевала все внимание спонсоров. Молодая, красивая, женственная — он примерно понимал, за какую плату спонсоры согласятся помогать им, и это вызывало неконтролируемый гнев. Сама мысль, что она может извиваться, стонать под кем-то из этих надутых, самовлюбленных козлов заставляла его на стену лезть от ярости. И Эффи понимала причину. «Просто признай, Хеймитч, ты влюбился в неё, — сказала она ему за обедом и пожала плечами: — В этом нет ничего ужасного». А ему хотелось возразить: хотелось сказать, что она ничего не понимает, что у них весомая разница в возрасте и он не может дать ей то, чего она по-настоящему заслуживает. Хотя ей это было совершенно не нужно. На тренировках она показывала себя с той стороны, с какой её должны были видеть соперники. Занимаясь не в полную силу, она отрабатывала удары с Хеймитчем, позволяя ему исправлять, комментировать и учить её чему-то новому. Он так и не узнал от неё, что она такого сделала, но на выставлении оценок девчонка получила твёрдую двенадцать, что делало её главной мишенью в лице профи. Вот только она ни капли не переживала по этому поводу. Поэтому не переживал и он. Интервью с ней было самым запоминающимся для него. Такая красивая в длинном чёрном платье с сексуальным вырезом до бедра она покорила всех зрителей и самого ведущего. Они разговаривали о какой-то ерунде, шутили, смеялись, а потом был этот самый вопрос. «— Многим зрителям интересно узнать, есть ли у такой красавицы молодой человек, укравший её сердце? — Есть, — кивнула она и улыбнулась уголками губ, смущённо покраснев. — Вот только сомневаюсь, что он об этом знает. В любом случае, до моего возвращения с Арены мы об этом разговаривать не будем. А пока я могу пообещать только одно: моя любовь к тебе никогда не умрет.» Прощание у них вышло не совсем удачно. Хэтти не плакала, хоть и выглядела подавленной, а от этого ему не становилось лучше. Полночи они провели вместе, борясь с желанием поделиться друг с другом своими чувствами, однако каждый понимал, что это невозможно до тех пор, пока она не вернётся. А вернуться она планировала. Не потому что её кто-то ждал, нет; потому что ей было жизненно необходимо признаться ему во всем. Иначе она погибнет. С самого удара гонга он не отрывал взгляда от неё там, на Арене. Вооружённая острыми клинками и опасным трезубцем, она стала главной мишенью для профи, однако умело отразила все их удары. Он не осуждал её за то, что она убивала — беспощадно, безжалостно, как и должно было быть, не мог обвинить в желании помочь другим трибутам, объединившись в союз, хоть и понимал, что союз с Четвёртым дистриктом ни к чему хорошему не приведёт. Она похоронила друга, павшего от ловко выпущенной между глаз стрелы девчонки из Пятого, а потом убила её этой же самой стрелой, отомстила. Была свидетельницей смерти парня из Четвёртого, чей череп раскололи одним ударом, и убила того, кто это сделал. Нашла плачущую Энни и пообещала ей, что та обязательно вернётся домой, перечеркнув все планы. Все ее надежды на возвращение, все его мечты об их совместной жизни — все рухнуло в один миг. Но шанс ещё был. Крошечный, почти незаметный, но был. А потом прорвало дамбу... У них в Двенадцатом не было моря, поэтому было очевидно, что даже если она и умеет плавать, то делает это не так отлично, как её союзница. Однако Энни подцепила её одной рукой и поплыла к берегу, не позволяя новоявленной подруге умереть. Харриет знала, что их осталось двое. Хеймитч знал, что одной из них придётся умереть, чтобы другая смогла победить. И они оба знали, кому придётся пожертвовать собой. Стакан в руке Эбернети треснул, разбившись на маленькие кусочки, как и его душа, стоило ей отпустить руку Кресты и позволить воде отнять у неё жизнь. Финник понимал, почему Энни отводит красные глаза в сторону, боясь смотреть на него. После душевного разговора с Эбернети он стал понимать гораздо больше, чем его невеста хотела. И теперь причина была очевидна. Да потому что она не спасла ту, которая стала для Хеймитча целым миром, которая спасла его от моральной смерти, подарив веру в лучшее, в счастье, в любовь. А она подарила ей победу — победу, которая по праву принадлежала ей. Поэтому для Хеймитча Эбернети нет такого победителя, как Энни Креста. Для него есть единственная победительница Семидесятых Голодных Игр — Харриет Мотт, любовь к которой никогда не умрет..
4 декабря 2015 г. в 15:01