***
Пруссия вышел из подвала и запер дверь на ключ. Мало ли что может сделать эта сумасшедшая в ярости. Он некоторое время смотрел на ключ, а потом, плюнув, положил его в карман. — Гилберт! Иди сюда. Нам надо кое-что обсудить. Из гостиной выглянул Германия. Его лицо было как всегда суровым, волосы были зачёсаны назад и сильно прилизаны. Сегодня он был одет в парадный мундир, видимо только что приехал с какой-то важной встречи, а может быть только собирался уехать на неё. Блондин выглядел намного сильнее своего брата, хотя это было и не так. Пруссия хоть и не отличался мега накаченным телом, но легко мог уложить братца. — Да, иду уже, Вест. А что ты хочешь обсудить с Великим? Гилберт подошёл к брату и положил руку на плечо Людвига. Тот недовольно хмыкнул и скинул руку брата со своего плеча. — Ну, ты же у нас выкрал Беларусь. Теперь есть чем шантажировать Россию. А значит можно будет и его поймать с помощью Беларуси, как приманки. — И значит мы сможем получить его земли и подчинить его себе, — альбинос прошествовал в гостиную и сел на мягкий диван, обитый бархатом. В его голове всё ещё были слова Натальи, что Иван спасёт её и что он её любит. — Нет. Это бред… Пробормотал Бальшмидт отгоняя мысли, которые никак не вязались со сложившейся ситуацией. Они лишь отвлекали, заставляя думать вообще не о том, что надо. — Что бред? Захват России бред? Мой план бред? Германия сел в кресло напротив брата и пристально посмотрел в его кровавые глаза. — Да, я о своём. Твой план нормальный. Россия нам нужен. Прусс почесал затылок и попытался улыбнуться, но вышла лишь кривая ухмылочка. Похоже он окончательно разучился улыбаться. — То-то же, что там эта истеричка? Сильно орала? Людвиг решил сменить тему, потому что понял, что брат его сегодня явно не настроен слушать. Пусть лучше сам расскажет что-нибудь. — Пыталась меня ударить. Орать-то не орала, а ударить пыталась. Ну и как всегда обзывалась. Это же Беларусь, острая на язык Наталья Арловская. Я не знаю, что она такая злая, но если бы она не любила своего брата, то была бы отменным союзником. Прусс сам не понял зачем он решил выложить свои мысли Германии. Ну уж раз сказал, то делать нечего. — Знаешь, я ведь завтра уезжаю на фронт. Тебе придётся за ней смотреть одному. Ради бога, пусть она тебя не убьёт. Блондин провёл рукой по волосам и умоляюще взглянул на альбиноса, на голове которого гнездился цыплёнок. — Да, не волнуйся ты. Ничего не случится. Великий со всем справится, если конечно неожиданно не нагрянет этот петух… Иван который. — На счет него нет никаких проблем. Я уже отправил ему телеграмму. И он, как я понял из ответа, уже спешит сюда. Людвиг достал из кармана своего мундира аккуратно сложенный листок и, развернув его, протянул брату. Гилберт с интересом пробежался глазами по строчкам письма и рассмеялся. — Отлично, просто прекрасно. Значит устроим ему тёпленький приёмчик. Пруссия смял листок и бросил его за диван.***
Беларусь не переставала иногда с силой дёргать цепи, из-за чего оковы ещё сильнее впивались в нежную кожу, оставляя на руках кровавые раны. Девушка желала вырваться и убежать. «Где же Иван? Знает ли он, что меня похитили?» Арловская задавала себе эти два вопроса раз за разом, как только слышала какой-то шум наверху над своей головой. Она знала прекрасно, что Россия её так сильно не любит, как она его. И по этому бессмысленно думать, что он тут же прибежит спасать её, в самое волчье логово. Девушка прижалась спиной к холодной стене и закрыла свои яркие глаза. Как же она ненавидела этого фашиста. — Натали~, а вот и я! Великий принёс тебе еды. Прусс насвистывая какую-то мелодию, спустился в подвал. Ногой он распахнул дверь, ведь руки то у него были заняты. Арловская даже не удосужилась открыть глаза и посмотреть на своего мучителя. — Беларусь, молчать некультурно. Ты же хорошая девушка, послушная и милая. Улыбнись мне. Байльшмидт усмехнулся и поставил перед ней поднос, на котором стояли кувшин с обычной водой, стакан и тарелка с немецкими сосисками. — Иди нахрен, фашист. Наташа всё так же сидела с закрытыми глазами, она не хотела наблюдать рожу этого самодовольного идиота, который почему-то решил, что она милая. Да ничего она не мила! — Тебя опять ударить? Или ты без этого поймёшь, что не следует со мной так разговаривать? Пруссия почти неслышно проследовал в самый тёмный угол подвала. Через секунду он уже возвратился назад, притащив длинную и ржавую цепь. — Можешь не смотреть на меня, Великий не заставляет. Он просто понимает, что ты не достойна смотреть на Великого. Гилберт бросил цепь рядом с Беларусью, та от резкого звука и испуга всё же открыла глаза, чтоб посмотреть, что тот собрался делать. А альбинос просто встал на колени и надел на ногу девушки железный браслет. Зачем же ещё оковы, если она и так прикована к стене? — Что ты собрался делать? Русоволосая не удержалась от вопроса. Неужели её считают такой опасной, что решили ещё на третью цепь посадить. Ей конечно это очень льстило, но это и уменьшало её шансы вырваться и сбежать назад на родину. — Великий решил быть милосердным. Байльшмидт с усмешкой достал из нагрудного кармана ключ и покрутил им перед носом беззащитной девушки. Та дёрнула рукой, повторяя старую ошибку. Браслеты ещё сильнее впились в кожу, от этого Наталья зашипела. — Эх Наташенька, ни чему тебя не учит твоя никчёмная жизнь. Пруссия осторожно расстегнул правый браслет, затем левый. Он взял её руки и стал рассматривать раны, но Беларуси это явно не понравилось. Девушка высвободилась из рук ненавистного фашиста и кинулась на него. Гилберт повалился на спину, а тонкие пальцы Натальи сомкнулись на его шеи.В ее крови кипела ненависть. Яркая и черная, словно магма распространяясь по венам. Она все сильнее сжимала шею прусса. Его глаза вывалились, рот он открыл, пытаясь хватать воздух, но в легкие он не попадал. Гилберт пытаясь оторвать руки девушки от своей шеи, лишь слегка ослаблял ее хватку. В этот момент Наталья стала чертовски сильной, ярость закрепляла ее волю, ее желание придушить его, в ее глазах сияло молчаливое, уже какое-то сумасшедшее торжество, она ждала, когда глаза фашиста станут молить о пощаде, но они оставались такими же самодовольными, словно гордость мешала ему спасти свою жизнь. Лёгкие парня горели, их пронизывала жгучая боль. А девушка уже ликовала…, но не тут то было. Гил вспомнил старый приёмчик. Он опустил подбородок вниз, как бы втягивая шею и напряг на ней все мышцы. Хватка Натальи ослабла. Тогда Пруссия просто не стал медлить, он схватил её за волосы и стащил с себя. Девушка не ожидала такого поворота событий. Она упала на пол и ударилась головой, когда прусс оттолкнул её в сторону. Байльшмидт пытался восстановить дыхание, судорожно глотая воздух. В глазах у него всё было темно и мутно, но картинка постепенно становилась нормальной. Русоволосая же лежала на полу и стонала от боли. — Молись своему Богу, Беларусь. Скоро России и тебе конец. Альбинос всё ещё тяжело дышал. Он осторожно поднялся на ноги. — Сначала спаси свою шкуру и укрепи позиции, а потом уже угрожай девушке, которая чуть не придушила тебя. Белка оторвала голову от пола очень резко. И тут же от затылка вниз по шеи и по позвоночнику проскочила молния боли. Пруссия опустил на Беларусь глаза, взгляд его выражал презрение и какое-то ядовитое высокомерие, Беларусь чувствовала, как этот взгляд внезапно прожег ее и отвернулась с таким видом, словно ей было противно просто видеть его лицо. Гилберт отвернулся и зашагал прочь, он покинул помещение, при этом громко хлопнув дверью. Наталья поморщилась, а затем медленно села. В ушах стучала кровь, девушка чувствовала, как в ее сердце разжигается черная ненависть. А еще страх. Она боялась прусса, хоть и не хотела себе в этом признаваться. Она считала его психом, а психи могут делать все, что угодно. И к этому ядовитому раствору прибавилась грусть. Грусть от того, что Россия еще не попытался вытащить ее из этого волчьего логова. Что не слышно ничего ни о нем… Ни о чем. Словно она ему не нужна. В ее душе кипели все возможные чувства, сливаясь в ужасный коктейль, затягивающий ее в свою пучину. Она схватилась за голову. Ей казалось, что она начала тихо сходить с ума, а стены сдавливали ее. Это приводило в дикий ужас. Белка поднялась на ноги. Её голова всё ещё трещала и гудела, но она старалась на это не обращать никакого внимания, её больше волновали чувства в её душе. Девушка, осторожно ступая босыми ногами по холодному полу, подошла к хлипкому стулу, за ней тащилась её новая цепь, достаточно длинная, чтоб Беларусь могла спокойно передвигаться. Наталья посмотрела на стул, каким-то пустым взглядом, тут же резко схватила и бросила его в стену. От сильного удара он просто развалился. Но Арловская не остановилась. Сейчас ей просто хотелось сломать что-нибудь ещё, но ничего поблизости, кроме прикрученного к полу стола, не оказалось. По этому Наташа просто стала в истерике бить кулаками стену, разбивая костяшки в кровь. — Как же я ненавижу его… я не могу его терпеть…***
Что может быть хуже, чем бессонница? Наверное всё же бессонница вызванная по причине дурацких чувств и мыслей о человеке, которого ты ненавидишь…, а ненавидишь ли? Пруссия смотрел в потолок не мигая. Почему эта неадекватная вызывает у него такие неоднозначные чувства? Альбинос искренне не понимал, почему, когда он смотрит на неё, его душе хочется петь и кричать от злости одновременно. «Может это любовь? Нет… что за бред? Такое бывает лишь в глупых фильмах про гнусную и отвратительную любовь, где все страдают из-за главного героя и сохнут по нему» — в мыслях Гилберт уже разговаривал сам с собой. Байльшидт оторвал голову от подушки и взглянул на часы, ровно шесть ноль ноль, он не спал всю ночь, терзаемый сомнениями, ненавистью к ней и к себе и чем-то странным, непривычным и волнующем. Гилберт поднялся с кровати, и, зевая, потащился к двери. Но только стоило ему её открыть, как он чуть не упал. Возле двери его спальни стоял Иван Брагинский в обнимку с обрезком водопроводной трубы. Он был облачён в военную форму, которая довольно неплохо ему шла, за спиной у него болтался автомат. — Твою ж мать, проклятый колхоз. Ты чо тут забыл? Гилберт потянулся за мечом, который лежал на комоде возле двери. — А то ты не знаешь, зачем я явился, Прусс. Иван посмотрел на него, как бы говоря взглядом, что лучше не трогай, а то получишь краном по своей белобрысой башке. — За Беларусью? Красавицей Наташей? Нет её у меня. На фронт с Германией уехала она, мы её на свою сторону переманили. Гилберт сам не понял, зачем он соврал. Все прекрасно знали, что Белка никогда бы не пошла за немцев воевать, но Байльшмидт решил попробовать так обмануть Россию. Вдруг прокатит. Но вот только зачем? Может быть, он и правда этого хотел? Чтобы она перешла на их сторону? Он не понимал, что чувствует к девушки. Но это явно не просто чёрная и лютая ненависть, это что-то другое. Совсем другое. — За вас? На фронт? Не верю… Слова России прозвучали довольно неуверенно, видимо русский допускал измену сестры, и это стало сигналом пруссаку, что надо продолжать усердно врать, если он хочет добиться ухода Ивана. А он очень хочет, чтоб тот ушёл. — Да, за нас. Теперь твоя сестричка больше не будет бегать за тобой хвостиком и вопить «Давай станем едины, брат». Она теперь едина с нами! Байльшмидт расхохотался, хотя в душе смеяться ему совершенно не хотелось. Что же с ним такое творится? Что он делает? Почему он говорит не то, что действительно надо сказать? Похоже эта чокнутая Арловская свела его с ума, ну или приворожила. — А вообще, как ты попал ко мне в дом? Пруссия прищурил свои кровавые глаза и внимательно посмотрел на Брагинского. — Да дверь с петель снял и зашёл. Не беспокойся на место поставил. Прусс был возмущён, но он тут же сориентировался. — А вот теперь, убирайся. Только на этот раз, прошу, не трогай мою дверь. Если так каждый будет ходить, то она отвалится. И тогда отвалятся руки таких слесарей. Пруссия гневно посмотрел на Россию и сейчас его серьезно можно было испугаться. Уставший от противоречий и странных чувств, его взгляд был абсолютно холоден и буквально прожигал холодным огнем. — Ой, да неужели наш миленький Пруссия злится на меня из-за такого пустяка? А теперь отвечай, где моя сестра? Иван подставил к горлу альбиноса кран, что порядком поубавило его пыл, но наглости не убрало. — Да нет у меня твоей сестры. Увёз её Дойцу. УВЁЗ. На фронт. Она стала нашей союзницей, а Людвиг хочет её убить.Чтоб не мешала. Тут же лицо Ивана после этих слов переменилось. В глазах сверкнула искра беспокойства за маленькую и глупенькую сестричку Бел. Россия стал думать, как и где её найти. Он погрузился в свои размышления, что видимо даже забыл, что сейчас не у себя дома в России. Ну, а пруссак времени даром не терял, он вышел в коридор и схватил Ивана за шарф, который Брагинский никогда не снимал. Альбинос потащил его за собой вниз, на первый этаж. — Как вы, колхозники, мне надоели. Одна мозги выносила, другой с краном в шесть утра припёрся. Гилберт не отпускал шарфа России. Он конечно не понимал, почему ещё не получил за это. Ведь Иван любит свой шарф. И он уже стал частью его тела. Байльшмидт дотащил Россию за шарф до двери. Хотя это стоило ему больших усилий, ибо Россия совершенно не собирался уходить. Он упирался, хотя ему впрочем и было наплевать на то, где он находится. Главным для него было то, что сестру надо спасать. — А теперь, проваливай! Нет у меня твоей сестры! На фронте она. Альбинос распахнул дверь и вытолкал Ивана на улицу. И как только Брагинский попал к нему в охраняемый дом? Непонятно. Прусс счастливый и довольный захлопнул дверь и закрыл её на замок изнутри. Он надеялся, что Иван больше не придёт и не будет докучать ему. Ибо же альбинос ясно сказал, что Белка не у него. Пруссия прижался к двери спиной и стал осматривать коридор, может этот проклятый колхоз что-то спёр. Но вроде всё было на месте. Вешалка, пуфик, подставка для зонтиков, ковёр, куртки, сапоги. Тут взгляд кровавых глаз Гилберта остановился на лестнице, ведущей в подвал. Тут же у него в голове возник вопрос: «А как же там Наташа?». Он тут же не теряя времени рванул к лестнице. Это было конечно непохоже на него, ведь раньше он никогда и никуда не спешил так сильно, чтоб аж бежать приходилось. Босыми ногами он ступал по холодным ступеням из камня. Сейчас он мог чувствовать, что чувствовала Наталья, которой приходилось сидеть на этом холодном камне. Как только Гилберт спустился вниз, ему сразу стало немного страшно. А вдруг она опять накинется на него? Байльшмидт невольно коснулся рукой шеи, на которой остались синяки от цепких пальцев Арловской. Но альбинос пересилил себя. Он осторожно отворил дверь и заглянул внутрь. Беларусь лежала на полу, свернувшись калачиком, и иногда ёжилась во сне от холода. Рубашка её была в крови, так же как и руки. Байльшмидт тут же ойкнул, как заметил на её руках кровь. — Наташа. Что случилось? Он осторожно приблизился к ней. Девушка тут же вздрогнула и открыла глаза. — Не подходи ко мне, тиран. Уйди. Я не хочу тебя видеть! — Тише ты… я просто так пришёл, Натали. Сказать, что у нас сейчас был Россия… Пруссия специально не стал договаривать. Ибо Наташе хватило всего одного слова «Россия», как она тут же резко села, а её глаза вспыхнули огоньком надежды. Пруссу это не понравилось. Он знал, как страдает Бела от несчастной любви. Но он решил её добить. — Он сказал, что ты ему не нужна. Он оставил тебя нам. Слова прозвучали грубо и беспощадно. Они были кинжалом, который вонзился в сердце девушки. Просто разбивая его на множество осколков. По щекам Беларуси потекли слёзы, а из груди вырвался стон. Приглушённый стон. Этот стон прорезал слух Пруссии. Тот отшатнулся от девушки, буд-то та была опасна. Этот полный боли, расстроенный стон. Эти слёзы. Они просто раздирали душу парня. Нет. Он не мог поверить в это. Никогда. Это ложь… Нет, он не может любить её. Но тем не менее, почему же так больно из-за её слёз? Натянув маску равнодушия, он вновь, как в прошлый раз, поспешил уйти. Уйти подальше от этой проклятой ведьмы. Которая приворожила его. Он не хочет любить её. Не хочет любить ею проклятый и сложный характер. Не хочет любить её пронзительные глаза.***
Он не приходит уже несколько дней. Как в тот роковой день он ушёл, так и не появился. Почему? Чего он боится? Боится, что она убьёт его? А может что-то другое? За эти несколько дней никакой весточки от некого. Даже записки нет, которую он мог передать Наташе через служанку, которая приходит к ней эти несколько дней. Которая приносит еду и отводит её в туалетную комнату на первом этаже. Да, она пыталась сбежать, но её ловили, били плетями до кровавых ран и вновь закрывали в проклятом подвале. Раны гноились и доставляли жуткую боль и неудобство. Но это было пустяком, по сравнению с тем, что Пруссия больше не приходил к ней. Не навещал её. А Наташа так хотела плюнуть ему в лицо, ну или ударить. Она вроде и была рада, что его нет, но эта радость блёкла из-за этих странных и непонятных чувств. Из-за этого мессива. Откуда вообще возникла эта странная тоска в её голове? Почему она скучает по этому самодовольному петуху? Арловская каждый раз ловила себя на мысли, что как только слышит шаги, то думает, что это Прусс. Но это не он. Это кто-то другой И вот опять. Она слышит шаги. Но они слишком тяжёлые, чтоб принадлежать той служанке. Значит, это явно не она. А кто же? Неужели это… Дверь открывается нараспашку. И вот. Тёмная фигура. Его тёмная фигура. Это явно он. Он делает шаг через порог. Тусклый свет лампочки падает на него. Он одет в парадный мундир. У него в руках какая-то коробка. — Ну здравствуй, Гил… Голос Арловской звучит непривычно хрипло. И правильно, ведь она почти не говорила. — Здравствуй. Он отделывается всего лишь холодным приветствием и тут же прямиком идёт к ней. Как и тогда, когда она пыталась его задушить, он садится перед ней на колени. Но, к удивлению Натальи, не смотрит в глаза. Он совершенно отстранён. Он смотрит просто на ящик, из которого достаёт бинты и разные мази. Байльшмидт осторожно берёт правую руку Беларуси и проводит смоченной в спирте марлей по гноящейся ране от браслетов старых кандалов. Арловская сжимает зубы и старается не завопить. Гил начинает осторожно дуть на рану. Это становится пределом. Белка не выдержала. Она взяла его свободной рукой за подбородок и заставила посмотреть на себя. Их взгляды встретились. Но Наташа не могла поверить. Нет, такого не может быть. В кровавых глазах Гила читалась печаль и… любовь. Не скрытое обожание. Он любит её. Но как? Он же заставлял охрану дома, чтоб её били плетями до крови. А теперь, теперь в его глазах любовь. Но и ведь она не без греха. Она тоже мечется между лютой ненавистью и этим противным и странным словом «любовь». Беларусь молча, без всяких объяснений припала к его губам. И с чего она только решила, что он ответит на поцелуй? С чего такая уверенность? Но она не прогадала. Гилберт тут же перетянул инициативу на себя и вот уже не она целует своего злейшего врага, а он. Его руки на её талии и он прижимает её к себе. Они слились в одно целое этим жарким, полным странной любви, но в тоже время и холодной ненависти, поцелуе. И вроде уже и не хочется друг друга убить. И вроде уже и не враги они.***
«Странно, как ненависть быстро перетекает в любовь. Как две совершенно разные вещи могут быть заменены друг другом или скрыты под масками друг друга? Мне всегда казалось и будет казаться это странным. Кажется, недавно мы воевали, готовы были без промедления убить друг друга, а сейчас я чувствую, как он пожирает мою душу глазами, как проедает меня насквозь. Это и есть любовь, возникшая из ненависти, а не чьи-то сопливые истории. Нельзя врать, что такая любовь чудесна. Она ужасна. И она убивает, иногда, в прямом смысле этого слова.» — это всё, что Наташа написала в письме для сестры Украины. Это всё, что она хочет ей сказать. Она идёт по коридору особняка Пруссии с конвертом в руках. Сейчас всё, что Беларусь хочет — это попросить разрешение отправить это письмо. Сестра сможет её понять, Белка уверенна.Тем более, все же так хотели, чтоб она отстала от России.***
— Я НЕ МОГУ ЭТО СДЕЛАТЬ! Я ЛЮБЛЮ ЕЁ! — Гилберт швырнул в лицо Людвигу телеграмму, что только что пришла вместе с Германией к Пруссу. — Так приказало начальство. Так хочет босс, — Германия, как зачарованный в третий раз произносит одну и ту же фразу. Ему полностью плевать на то, как относится его старший брат к Наташке Арловской. — Я не смогу это сделать, ты прекрасно понимаешь. Ничто не заставит меня совершить такую подлость… — Гилберт устало вздыхает и опускается в мягкое кресло, обтянутое красным бархатом. Его начальство совсем обезумело. — На самом деле, заставит. Если ты её убьёшь, то сможешь присвоить себе все её земли. Да, их не так много, но за то тогда ты сможешь стать независимым. А значит будешь вновь страной, ну и может вновь станешь сильной державой, — Людвиг как-то странно улыбнулся. Да, этот блондин прекрасно знает слабости своего братца. Это именно он рассказал своему Боссу о том, что Гилберт Байльшмидт так жаждет вновь стать отдельной страной. В глазах прусса вспыхнул огонь, когда он услышал эти слова. Неужели его заветная мечта так близка к исполнению, но на пути стоит всего лишь какая-то девушка? Любимая девушка. Неужели всё так просто и сложно одновременно? Нет, так не может быть. — Брат, я же вижу, что ты колеблешься.Ну подумаешь, какая-то девушка. У тебя их ещё сотни будет. Давай, решайся. Если ты не хочешь сам получить пулю в лоб, а хочешь получить земли, то сегодня она уже должна быть убита. — Людвиг разворачивается и уходит, оставляя дверь кабинета Прусси приоткрытой. Внезапно в сердце Гилберта расцветает холод. Всего лишь девчонка. Он чувствует, как жажда власти поглощает все его чувства. Он хочет убить ее. Уже не просто должен, а жаждет этого. Не чувствует больше любви. Гилберт открыл шкафчик и достал пистолет. Черный, блестящий ствол отразился в его глазах и что-то в душе его переклинило. Все заполнил лишь этот холодный блеск и слова брата о том, что он сможет стать великой державой. «Великой», — шептал чей-то приторно-сладкий голос в голове. Мозги его словно выключились. В висках стучала лишь одно слово. Слово, поглощающее все чувства, даже любовь, словно черная дыра. Одно слово, заменяющее тысячу. Власть.***
Он выводил Наталью на улицу. Она шла, держа его за руку и улыбалась, говоря о чем-то, но на сердце ее было тревожно. Словно какая-то струна натянулась и теперь звенела, не давая покоя уставшей и истощенной душе. Гилберт же не чувствовал ничего. Словно кто-то нажал на кнопку и все чувства выключились. Он не ощущал покалывание в пальцах от ее прикосновений, ни лавы, заменяющей кровь, ничего. Она вышли на улицу. Он тихо шепнул ей: «Стой здесь, любимая». Но слова эти звучали равнодушно. Беларусь застыла на месте, а Гилберт слегка отошел, чтобы не запачкать форму кровью. Как всегда чистый. Он вытащил из потайного кармана пистолет и направил на девушку. Наталья замерла, не понимая. Неужели, он предал ее? Она огляделась. Бежать было некуда, а если она попытается, он пустит пулю ей в спину и ее назовут трусихой. Девушка подняла голову, надменно и гордо. Нельзя казаться слабой. Никогда. Прусс усмехнулся. Но тут, при виде Натальи словно что-то вновь включилось. Он почувствовал, как сердце забилось быстрее. Что он делает? Но он должен. Он наводит на неё пистолет. В его глазах читается грусть и тоска. Он любит её, но жажда власти сильнее его самого. Альбинос не может ничего с этим поделать. Ему нужна власть и деньги, он же Великий. Прусс с пол минуты колеблется, она же спокойно стоит и даже не думает что-то предпринять. Он всматривается в лицо Наташи. На её личике нет не малейшего признака страха за свою жизнь, лишь есть непонимание и обида. Байльшмидт спускает курок, отворачиваясь и опуская взгляд кровавых глаз. Его рука не дрогнет, главное не смотреть в её полные боли глаза, голубые и прекрасные глаза. Немец нажал на спусковой крючок. Раздался оглушительный выстрел. Холодный металл разрывает ткань военной формы и вонзается в тело, раздирая плоть и неся с собой смерть. Она не проронила и слова. Даже адская боль в груди не заставила её что-то произнести. Алая кровь окрашивает тёмную форму Третьего Рейха. Бездыханное тело девушки падает на землю. Её глаза теряют свой яркий цвет. Они становятся серыми, стеклянными, как у фарфоровой куклы. Огонёк жизни в глазах Белки погас. Навсегда. Этот выстрел стал концом и началом. Концом ужасной и непонятной любви и началом новой и великой империи. — Прости меня. Прости, Натали… Ты была моей слабостью. — с его потрескавшихся губ срываются слова, полные боли. Но они уже ничего не стоят. Ничего! Они никому не нужны.***
Прошло время. Большое время для маленьких людишек и совсем крохотное для великих держав. О её существование мало кто помнит. Воспоминания о ней остались лишь в учебниках истории и его памяти. Байльшмидт стоит на коленях у её могилы. Под слоем земли покоится её тело и её любовь. Хотя, правда ли она любила его так сильно, как любил её он? Скорее всего сильнее. Ведь не она же застрелила его. Вина… Это непреодолимое чувство мучает его все эти чёртовы годы! Он ненавидит себя, ненавидит ту жажду власти, которая заставила его совершить этот проклятый и бездушный поступок. — Прости меня, прости, Наташа — он шепчет эти слова, глотая слёзы, которые текут по его щекам. Он не может успокоиться. Каждый раз, когда он вспоминает её взгляд, ту боль в глазах, слёзы сами застилают взор. — Прости меня, я был так глуп. Я уже ухожу за тобой… — Пруссия снимает с пояса пистолет и подносит его к своему виску. Это тот самый пистолет. Альбинос устал мучаться, устал страдать. Он не смог пережить её смерти. Холодные пальцы вновь взводят курок и нажимают на спусковой крючок. Грянул выстрел.