Не по пьяни

Мда уж, чудесное завершение чудесного дня, ничего не скажешь. Такая мысль посетила Люси, пока она, кряхтя и чуть ли не надламываясь, тащила пьяного Нацу на своем же (!) горбу к себе же (!) домой, причем глубокой и довольно темной и страшной ночью. Как такое могло произойти - не спрашивайте. Люси и сама толком не могла объяснить. Просто обычная посиделка в гильдии, предсказуемо перетекшая во всеобщую попойку; просто один-единственный "Клубничный шейк", далеко не такой противный, как повсеместное пиво; просто Нацу, нализавшийся и продравшийся в хлам, а после - чинно-мирно почивавший на жесткой деревянной скамейке, пока все кругом носились, улюлюкали, хохотали и принимали изрядную дозу алкоголя как вовнутрь, так и наружу - кому-то гениальному пришло в голову сыграть в карты на раздевание, а проигравшего, раздетого до белья - слава богу, что хоть так, - обливали пивом, отчего все парни кругом валялись, как креветки из пакета. Девушек поливали шампанским... И это была не самая пикантная часть вечера, кстати говоря. Но Люси уже устала перебирать все это в голове. Ей и пьяного вдрызг Нацу, кряхтящего и сопящего у нее на плече, хватало с лихвой. Темно было - страсть как, хоть глаза выколи; если бы не одинокие фонари, то тут, то там проскальзывавшие во мраке, Хартфилия уже давно бы запуталась в своих ногах и полетела бы с этим остолопом вниз, считать камни челюстями. Легкий, все не выветривающийся дурман наполнил тело слабостью и какой-то ватной нечувствительностью. Люси с удовольствием подумала о душе перед сном и теплой постели, о долгих-долгих часах сладкого сна... Когда эту пьянь тяжеленную уложит куда-нибудь, конечно. Нацу сам едва переставлял ноги, дыша сильнейшим перегаром ей в ухо, и Люси почему-то подумала о том, насколько же он большой, тяжелый, крепкий... Совсем уже мужчина. Почему-то этот факт смутил ее до безумия, но она предпочла плюнуть на все эти глупости и не забивать себе голову, хоть на задворках сознания и остались странные получувства-полумысли - как тихий, ненавязчивый шепот. Зайдя в квартиру, встретившую ее тишиной и почти полной темнотой, Люси закрыла дверь на все замки, прислонив проснувшегося, но все еще ничего не соображающего Нацу к стенке; тот вел себя на удивление тихо, не вырывался и не бормотал пьяный бред, пока она с тихим недовольным бурчанием укладывала его на диван, снимала с него насквозь пропитанную потом и пивом жилетку. Правда, в шарф вцепился так, что Люси пришлось по одному расцеплять будто железные пальцы, сжавшие несчастную ткань. Замочив в тазике его вещи, быстро и оперативно сняв макияж и умывшись, Люси на носочках прошла мимо дивана, балансируя от оставшегося хмеля, но никак не позволяющая себе пошуметь из боязни разбудить друга. В полной тишине был слышен только скрип половиц, громкое недовольное сопение Нацу и совсем тихо - ее собственное дыхание. - Нацу? Ээй, Нацу, - робко позвала Люси. Спит или нет? Может, ему что-то нужно? А если не нужно, то потом понадобится? Хартфилия почему-то не могла так просто бросить его и уйти сопеть в обе дырочки. Может, он захлебнется собственной слюной или рвотой, кто знает? Или умрет от жажды? Или свалится с дивана и ушибется? От последней мысли Люси невольно усмехнулась: такая-то ерунда точно ему не грозит, хотя жестокий сушняк вполне может случиться, и довольно скоро. Она было уже решила идти на кухню за стаканом воды, как Нацу, перевернувшись с бока на спину, издал ужасно громкое в окружающей тишине мычание, переходящее в стон. - Нацу? - переспросила Люси, трогая его за горячее, будто раскаленное плечо, - ты чего, Нацу? Драгнил вновь невнятно промычал что-то, так и не просыпаясь; привыкшие к темноте глаза различили контуры его лица: блестящий в испарине лоб, нахмуренные брови, сжатые губы. Люси, придерживая волосы, чтобы те не упали ему на лицо, наклонилась ниже и подергала друга за плечо еще раз, только гораздо настойчивее. - Нацу! - Мм? Что за?.. - Ты в порядке? Ты странно стонал и метался. Заболел? Тот, с трудом продрав глаза и губы, хрипло произнес: - Нет, - и через пару секунд, - а ты кто вообще? И где я? - Да уж... Дурак. Это я, Люси, и ты сейчас у меня дома, хотя я спокойно могла оставить тебя ронять слюни в гильдии! - Хорошо-хорошо, - поморщился он, - только тише, будь добра. Голова раскалывается, так еще и приснилась херня какая-то... И тут он внезапно умолк, будто его вырубили; Люси, с неудовольствием ощущая, как затекает шея, спросила: - А что тебе приснилось? - Неважно. - Но Нацу... - Отвали! - Ну и ладно, - надулась она, выпрямляясь, - не очень-то и хотелось... Вот сиди тут и страдай один, а я пошла спать. Тебе, вообще-то, я тоже это советую. И она успела пройти пару шагов, почти дошла до двери в свою спальню, как сзади раздалось: - Люси... Сюда иди, слышишь? - С чего бы?? - обомлела она от такой наглости. - Пожалуйста. Люси захлопнула рот так, что челюсть громко щелкнула. Нацу редко просил. Не редко даже - никогда. И отказывать ему, даже в такой мелочи - нет. Что-то подсказывало, что сейчас не время для шуток. Она на цыпочках подобралась к застывшему, как статуя, другу, и присела рядом, с неудовольствием ощущая, как в задницу впилась пружина. - Нацу, ты чего? Он не ответил; в темноте его лицо было не различить, но хмельное "амбре" ощущалось буквально за милю. Решив, что сама пахнет не лучше, она подобралась ближе, положив руку ему на твердое плечо. - Что случилось, Нацу? Ты хочешь мне о чем-то рассказать? Драгнил, чуть пошатнувшись, кивнул, а потом резко опустил голову в подставленные руки, сжал пальцами волосы. - Что-то я... очумевший какой-то... Будто не пил, а дрался... Будто... убивал. Люси нахмурилась, будто кожей ощущая исходящие от него волны странного напряжения; места их соприкосновения будто потихоньку начинало лизать языками пламени, а щеку и ухо защекотало, от них мурашки побежали по всему телу. - Я чувствую, что не такой... Не такой, как все... - прошептал он хрипло, сжимая волосы в кулаках, - знаешь, иногда... не знаю... Накатывает, как волной. Накатывает желание что-то сделать, что-то сорвать, что-то сломать - сделать хоть что-то, чтобы избавиться от этого. - От чего? - тихо спросила Люси. В жуткой тишине она четко услышала его усмешку, от которой по спине будто пробегает ледяная сороконожка. - От боли, наверное. - Боли? - Да. Боли оттого, что я бесполезен. Что я ничего не могу сделать. Что я... пустой. Пустой, как... как вывернутый наизнанку карман, что ли... Я не знаю, - и усмехнулся снова. - Я просто пьяный, Люси. Меня не надо слушать... меня надо заткнуть и сунуть мордой в подушку, и все. Ведь ты же можешь. Можешь, да? Так давай - скажи мне, что я пьяная скотина, и что мне пора проблеваться и отоспаться... Скажи. Только не молчи так. Слышишь? Люси и правда молчала, совсем не зная, что сказать. Не ожидала она, что даже веселого, доброго Нацу могли посещать такие мысли. В каждом из них живет маленькое невосполнимое одиночество. И его остается только прятать, со страхом ожидая, что лопнет, раскроется... Она и сама чувствовала такое. Каждый хоть раз чувствовал. - Нацу... Это ты сейчас так думаешь. А когда ты проспишься, то все точно пройдет... Оно всегда проходит. Нужно только время. А оно у тебя есть, слышишь? - Да, - ответил он, как сомнамбула. - Ты только ляг и расслабься, хорошо? И пройдет. А завтра ты и не вспомнишь. - Не вспомню, - снова повторил он. - Да. Люси хотела еще что-то сказать, поддержать, но захлебнулась воздухом, когда Нацу, перестал притворяться каменным изваянием, повернулся и прижал ее к себе, как тряпочную куклу. В его дрожащих руках, во вздрагивании плеч и неестественно ровном дыхании заключалось столько напряжения, что Хартфилия и сама напряглась, как струна, прижала ладони к его спине. Люси не могла дышать; в ушах звенело, сердце дрожало и сжималось так сильно, что грудь пронзала колкая боль; кожу будто содрали живьем, или не так - с нее будто сняли какую-то невидимую пленку, мешавшую чувствовать. Там, где лежала рука Нацу, ее будто покалывало мелкими иголочками. Его дыхание щекотало ее лицо, будто пар от кипящей воды, кончики волос щекотали щеку, шею... Люси успела подумать, что сейчас позорнейшим образом грохнется в обморок, перед тем, как Нацу не спеша поднял ладонь выше, скользя по спине, скрытой под тонкой тканью футболки. Теперь думать было нечем: здравый смысл, улюлюкнув на прощание, поскакал прочь, роняя перья. - Н-Нацу... - просипела она, сгорая от стыда, страха, ужаса... От жара, напряжения, обжигающего смущения и - да, этого нельзя не признать! - любопытства. Желания узнать, что же будет дальше, что может случиться, как далеко может зайти этот незнакомый ей Нацу, пахнущий так волнующе? - Люси, - выдохнул он ей в ухо, видимо, совсем не понимая, что она сейчас сказала, что он там сам ей ответил... - Люси, Люси, Люси.. Его рука снова пробралась чуть выше; кончик указательного пальца коснулся застежки лифчика, и только это уже заставило ее трепетать, ощутить, как все внутренности будто сжимаются в кулак, а потом резко падают вниз. Ужасно захотелось завизжать, как поросенок, в сердцах ударить Нацу, убежать, убежать далеко-далеко, и никогда больше не видеть его, не вспоминать это бесстыдное, сладкое чувство. Но она не могла сделать ничего; будто способность говорить совсем ее оставила, и все, что она могла - молча сидеть и терпеть все, что делает Драгнил. Ее будто загипнотизировали. В это время он коснулся носом ее щеки, с влажным звуком приоткрыл губы - и схватился за застежку крепче, нащупывая маленькие петельки... - Как это... снимать... твою-то... мать! Он был все еще пьян, и наверняка никак не мог выполнить столь кропотливую работу, с которой и в трезвом-то состоянии вряд ли бы справился. Люси на секунду подумала, приходилось ли ему делать что-то подобное... И тут же отбросила эти мысли. Это же... Нацу. Придурочный, дикий Нацу, которого ничто кроме еды и драк не интересует. - Тогда можно обойтись без этого, - пробормотал он невнятно. Прежде, чем она успела спросить, что он собрался делать, Драгнил резким движением приподнял ей футболку, наткнувшись на препятствие в виде абсолютно неподвижных, будто закостеневших рук Люси. Поясницу тут же лизнуло холодом, а потом - обожгло теплом его ладони. - Т-ты... Ты что делаешь? - в бессильном ужасе вскрикнула - шепотом, правда, - возмущенная Хартфилия. Нацу в ответ прижался открытым ртом к ее скуле, провел носом по щеке, будто вдыхая ее запах; от тех мест, где он ее касался, по коже разбегались целые полчища мурашек, забираясь глубже, рождая неведомые раньше ощущения, скорее неприятные, но безусловно волнующие. Люси не знала, как реагировать, что говорить: тело уже давно перестало ее слушаться. Тем временем Нацу начал гладить ее спину все настойчивее, все развязнее; другая его рука легла ей на живот и тоже принялась гладить, водить круги, вдавливаться в кожу все больше... От этого встали дыбом все волоски на теле девушки, все начало потихоньку наливаться слабостью, будто она снова пьяна, будто алкогольный дурман снова начал потихоньку завладевать ею. - Прекрати... Нацу, - попросила она, едва ворочая языком. - Прости меня, Люси, - прошептал Драгнил, задевая губами ее щеку, - прости меня, прости... Его будто заело, и другого слова кроме "прости" он не помнил совсем. Продолжая бессвязно бормотать, он приподнял разогревшуюся сухую ладонь выше, прямо на левую грудь. Люси ахнула: даже за двумя слоями ткани она с ужасающей четкостью и силой ощутила жар от этого смазанного, неуверенного прикосновения. Ее напрягшийся сосок уткнулся ему в ладонь, и Нацу с упоением покатал его между пальцами, а затем сжал - грубовато и резко настолько, что Люси невольно зашипела, ощущая, как низ живота и промежность будто обожгло огнем. Напряжение постепенно покидало ее, и она даже не успела заметить, как послушно подняла руки, помогая Драгнилу снять с нее футболку, не оттолкнула его, когда он начал расстегивать ей лифчик, при этом продолжая пачкать слюной ее щеку и дышать чудовищным перегаром. - Чертова тряпка! - тихо рыкнул он, сердито рванув непокорные крючки так, что лифчик с треском расстегнулся, а лямочки спали. Кошмар, ужас... Люси сейчас сидела как оглобля, позволяя пьяному вдрызг другу вытворять с ней подобное! И ей это еще и нравилось. Хороша картина, правда? Даже в самой бесстыдной своей мысли Люси не могла и предположить, что неуклюжих поглаживаний придурковатого Нацу хватит, чтобы заставить ее трепетать; она рассчитывала в свой первый раз как минимум на свечи, рассыпанные лепестки роз и парня, чем-то смахивавшего на Локи, ну, или хотя бы просто любящего ее до безумия. Ничего из этого не было и в помине; вместо шелковых простыней и цветов - старый продавленный диван; вместо романтики и нежности - неловкость и грубоватые, неуверенные прикосновения; и, конечно, вместо любимого-прекрасного - пьяный, неловкий, трогательно-открытый и беззащитный Нацу, которого хотелось погладить по голове, утешить, как маленького ребенка... Все шло совсем не так, как она мечтала - но, если честно, хуже от этого не было ни на йоту. Люси снова ахнула, когда Нацу неожиданно уверенным и четким движением приподнял ее, перекладывая себе на бедра так, что теперь он смотрел на нее снизу вверх, а ее обнаженная, с заострившимися сосками грудь была в полной доступности. Нацу с нечленораздельным стоном взял одну в ладонь, сжал медленным, настойчивым движением так, что по спине и животу побежали мурашки, и выпустил уже горящую, будто пульсирующую, с ноющим соском. Драгнил тут же взял его в рот, неосторожно прикусывая и обжигая влагой языка так, что девушка, охнув, села ему на ноги, не в силах держать дрожащие бедра. Дышать было уже невозможно. Почти те же действия он проделал и с другой грудью, медленно, будто во сне, явно наслаждаясь упругой тяжестью и нежностью; его руки продолжали гладить ее голую спину, лопатки, плечи, притом не невесомо, а прижавшись вплотную - до сухого жара и будто бы жжения, легкого и приятного зуда. - Черт! Люси! - вполголоса простонал Нацу, прижавшись лицом к ее груди, к ключицам, и неожиданно прижал ее бедра к своим - скрытым несколькими слоями одежды, но все же ощутимо дрожащим, так же, как и ее... И Люси с тенью ужаса ощутила явственно и неприкрыто, как к ее горящему, самому сокровенному и бесстыдному месту прижалось через плавки и шортики что-то твердое, как скрытый под одеждой камень. Через звон крови в ушах и прерывистое дыхание Нацу в голове мелькнуло осознание. Он кончил. Использовал ее таким наглым и грязным образом, как игрушку, как вещь... И ведь она сама была виновата. Надо было с самого начала вскрикнуть, ударить, убежать... В конце концов, это же Нацу - он бы никогда не сделал что-то против ее воли. Не причинил бы боли. Это она сама виновата. Сама захотела. Эти мысли промелькнули за доли секунды, пронзили ее сознание острой тонкой иглой, но когда Нацу, тяжело дыша, взял ее за затылок, путаясь в мягких волосах, и притянул к себе, все мысли чудом вылетели у нее из головы. Он жадно, почти грубо, прижался губами к ее губам, надавливая, прихватывая сначала верхнюю, потом нижнюю, и, не дождавшись ответа, глухо застонал, другой рукой особенно сильно вдавливая ее бедра в свои. Люси на автомате открыла рот, пытаясь что-то сказать, возразить, и Нацу тут же этим воспользовался, проникая в глубину рта языком и оглаживая губы изнутри, зубы, которые она так и не разжала. Мгновение - и она тоже застонала, обхватив его плечи, раскрылась - и поддалась напору его губ и жаркого рта, упругому сопротивлению его языка. Какое-то отчаянное осознание полного отсутствия какого-либо неприятия с ее стороны - к черту все! - заставило ее просто забыть обо всем, плюнуть и... и... Она прижалась к нему грудью, обжигаясь о гладкую, будто раскаленную кожу его груди, тяжело вздымавшейся, как кузнечные меха; полное отсутствие между ними какого-либо пространства; его руки, жадно сжимавшие ее ягодицы через невесомую хлопковую ткань. Нацу застонал ей в рот, начиная двигать ее бедрами вверх-вниз, создавая трение, которое вызвало у Люси странные, непередаваемые ощущения; и стыдно, очень-очень стыдно, и неудобно... но хорошо, даже приятно немного. Сталкиваясь полуоткрытыми ртами, кусая губы и выстанывая что-то невообразимое, цепляясь друг за друга и вздрагивая, они двигались вместе совсем недолго - как, по крайней мере, показалось Люси, - но Нацу, как-то одновременно зло и жалобно зарычав, опрокинул ее на диван, нависая сверху и тяжело дыша. Люси, тут же испуганно поджавшись, прикрыла грудь руками, спряталась, инстинктивно пытаясь защититься, ведь нависающий над ней Нацу, пышущий жаром, тяжело дышащий и пахнущий тяжело, незнакомо, чем-то напомнил ей зверя, загнавшего добычу. Собственная беззащитность и страх обезоружили ее, ошеломили, а действия парня, настойчиво и грубовато развязавшего тесемки на шортах и мигом спустившего с нее их вместе с трусиками, внушили ей уже полноценный страх. - Н-Нацу, не надо, - просипела она, сжимаясь; кожу между бедер и голые ягодицы лизнул холодный воздух, а потом - жар ладоней Нацу, сминающих ее сильно, почти до боли. Он не слушал ее; его пальцы, немного поскользив у входа, начали раздвигать нежные, влажные складки, проникая внутрь. Девушка от подобного сжалась еще больше, вздрогнула, когда Нацу другой рукой с силой раздвинул ее ноги, устроившись между ними и начиная исследовать ее потаенное местечко еще настойчивее. Ей было неприятно и больно от его действий, страх и унижение почти вытеснили недавнюю эйфорию и удовольствие, снимая пелену с глаз и заставляя увидеть всю прелесть ситуации без прикрас. А именно: она лежала под своим лучшим другом абсолютно голая, испуганная, и абсолютно ничего поделать не могла; раньше она думала о том, чтобы поддаться... Вернее, не думала ни о чем, только отдавалась, плыла по течению, таяла, а теперь сладкий дурман слетел, оставив после себя стыд и неописуемый ужас. - Люси, пожалуйста, - прошептал он срывающимся голосом, заметив ее испуг; отняв руки от ее бедер, он обхватил ладонями ее лицо, заставив смотреть себе прямо в глаза, не отворачиваясь. Люси, будто только что обретя способность видеть, всмотрелась в его лицо, в широко раскрытые горящие глаза. Люси никак не могла ожидать, что такие простые слова возымеют на нее подобное действие: накатило желание просто отдаться, просто забыть о принципах, о приличиях... "А черт с ним!": подумала Люси неожиданно для себя, поддаваясь порыву, вызвавшему целый водоворот бабочек в животе. Возможно, она потом и пожалеет... Но сейчас, именно сейчас, а не после - ей было абсолютно наплевать на все, кроме него. Люси, помедлив, погладила его щеку, провела пальцами по скуле, по кончикам растрепанных волос - и поцеловала его сама, не размениваясь на мелочи и безмолвно разрешая ему пробраться глубже, исследовать ее тщательнее. Нацу, приглушенно зарычав, ответил на ее поцелуй, шумно и прерывисто дыша, провел руками по груди с напряженными сосками, по вздрагивающему животу, вниз, к нежной пушистой поросли и раскрытым, нежным складкам, выступающей горошинке клитора. Прикосновение к нему причинило ей неожиданную смесь из боли и удовольствия, похожую на короткий резкий спазм; оторвавшись от жадного рта парня, она не смогла сдержать громкий удивленный стон, смутивший ее до ужаса. - Больно? Люси, зажмурившись, тяжело и шумно задышала, пытаясь не поддаться животному порыву защититься, сжать ноги, спрятаться; пальцы Нацу снова заскользили вокруг чувствительного комочка плоти, и снова это странное чувство наполнило ее, концентрируясь звенящим напряжением в животе. - Люси, - шепнул Драгнил, лаская губами ее ухо, щеку, щекоча их своим хмельным дыханием, - тебе больно? Хорошо? Девушка, прикусив губу, невнятно просипела сквозь зубы: - Я не знаю... Странно. Это... странное чувство. Нацу, целомудренно поцеловав ее в уголок рта, задумчиво протянул: - Может, там просто недостаточно влажно?... Не успев и рта раскрыть, чтобы спросить об его планах, Люси с ужасом ощутила, как он опустился вниз, вновь устраиваясь между ее ног; его горячее дыхание обожгло ее раскрытые бедра и живот. - Д-дурак! Ты что собрался... Остаток фразы утонул в ее приглушенном вскрике, когда Нацу, немного пощекотов ее дыханием, прижался ртом прямо туда, прямо в то самое место! Его язык, казалось, был совсем отдельным живым существом, поставившим перед собой цель пробурить ее насквозь и дойти до самого горла - так ей показалось. Странное ощущение усилилось, но тихие вздохи и постанывания будто сами вырывались из нее, рвали изнутри и все равно вылетали, заставляя ее смущаться еще сильнее. - Ах! Нацу! Не надо так... сильно! - А это разве сильно? - Да! Дурак! - Извини, - произнес он, уткнувшись ей лицом между ног; жутко смутившись, Люси хрястнула его по пустоголовой башке, сердито зашипев на его обиженное "за что??" Но это, разумеется, нисколько не убавило его пыл, и даже наоборот, Нацу с усердием начал вырисовывать вокруг клитора круги, овалы, какие-то загогулины... Люси дрожала, и бедра ее тоже дрожали, почти ходили ходуном; Драгнил, будто машинально, поглаживал внутреннюю сторону бедер свободными руками, останавливался на напряженном, иногда судорожно сокращающемся животе. Долго это не продлилось: удовольствие будто шло в гору, поднималось по длинной лестнице, а потом просто и быстро скатилось с этой самой крутой вершины вниз. Коротко, почти неощутимо - низ живота будто обожгло, а из горла вырвался очередный полувскрик-полустон-полушипение. Нацу, каким-то звериным своим чутьем поняв, что что-то изменилось, поднял вопросительный взгляд на ее красное, с закрытыми вздрагивающими веками и закусанными губами лицо, на растрепавшиеся светлые волосы... Люси, еще не отойдя от недавно накатившей волны удовольствия, ощутила как сквозь пелену, как горячие, грубоватые руки Нацу вновь заскользили по ее телу - растирая, вдавливая, забирая свое, собственнически и жадно. Через пару мгновений вновь вернулся он: нисколько не остывший, с пылающими глазами, с тем же самым влажным и бесстыдным ртом, который только что довел ее до оргазма. Люси забыла обо всем, что ее раньше волновало и казалось смущающим и возмутительным; ничего важнее, чем Нацу, у нее не осталось, и ничего, за что можно цепляться в этом темном, качающемся мире - тоже. Страх вернулся, когда Драгнил, разложив ее губами, языком и пальцами, как сложное оригами, снова добрался до вновь увлажнившегося и раскрытого входа. Его твердый напряженный живот прижался к ее, бурно вздымающаяся грудь потерлась о ее, а к лобку прижался его член - уже весь влажный, даже по ощущениям будто раскаленный. Это было... дико. Странно. Волнующе. Нацу взял ее лицо в ладони, заставляя смотреть себе прямо в глаза, не отворачиваясь. Люси, ощутив, как внутренности будто пощекотали пером, дала ему то, что он хотел: посмотрела в ответ, стараясь не умереть от смущения. Хоть у него и горели глаза, хоть волосы растрепались, а дыхание сорвалось, как у дикого зверя, он смотрел с немым вопросом, ища разрешения, позволения... И Люси, не сдержав улыбку, поцеловала его в уголок губ: целомудренно и мило. Можно. Уже давно можно. И не больно. Почти не больно. Так думала Люси, пока Нацу, прикусив губу и не дыша, пробивался в нее, помогая себе рукой; боль была - ноющая и тянущая, но не острая, не резкая, и уж точно не смертельная. Пережить можно было легко. Но возбуждение, как и ожидалось, ушло, оставив после себя едва тлеющий костерок желания. Ощущение заполненности и собственной тесноты было настолько явственно, что ей показалось, будто на пару минут все ее нервные окончания сосредоточились там, в месте их соединения, но это чувство постепенно сошло на нет - осталось только слабое жжение. Нацу хрипло застонал, уткнувшись вспотевшим лбом ей в плечо; плечи его дрожали. Он старался двигаться медленно, плавно, без какой-либо боли и неудобства с ее стороны, но буквально через полминуты сорвался, вдалбливаясь в нее все сильнее, все более жадно и неконтролируемо. Драгнил приподнял ее за ягодицы, прижался еще теснее, куснув за шею и вылизав ее шершавым влажным языком; вытащив член полностью, он, понежив головку в раскрытых мокрых складках, вновь вошел полностью, протягивая: "Чеееерт"... Люси, зажмурившись, только подавалась навстречу и притягивала к себе ближе, теснее, до пота, до духоты. Почему-то это стало необходимым. Важным. Важно было чувствовать внутри себя движения его плоти, слышать его дыхание, чувствовать его грубоватые прикосновения, его губы и пальцы. Важнее, чем получать удовольствие самой. Бесстыдно, быстро, жадно, со шлепками плоти о плоть и неконтролируемыми вскриками и ругательствами: все действо кончилось будто за минуту, когда Нацу, зажмурившись, вытащил член и сжал его ладонью, сделав пару резких движений. Люси, вздрогнув, ощутила, как что-то очень теплое, почти горячее, брызнуло ей на лобок и живот, быстро остывая и размазываясь между их телами. Между ног саднило и горело, она вся пропахла им, его потом, алкогольным перегаром... Нацу, будто в забытье, прижался раскрытыми губами к ее губам - без поцелуя, без давления языка, а просто так, обдавая ее своим дыханием. И Люси, тоже будто бы в полусне, обхватила ладонями его лицо, закрыла глаза. - Прости, Люси, - прошептал Нацу, напрягаясь, - я... - Не надо, - Люси поцеловала его сухими губами, улыбаясь и не открывая глаз, - все хорошо. Мне... понравилось. И я сама этого хотела. Так что ты ни в чем... - Но ведь ты не?.. - спросил он с недовольством, явно уязвленный и пристыженный. Люси, запнувшись на готовой сорваться лжи, не ответила. Драгнил, глубоко вздохнув, уверенно заявил: - Это не дело. Надо исправляться. Хартфилия в ответ только удивленно изогнула брови; Нацу, приподнявшись над ней, принялся заново скользить глазами по ее распростертому под ним телу; от его взгляда не скрылась ни одна родинка, ни одна капля пота, ни одна выпуклость. Одним разом он оглядел ее всю - еще разгоряченную, разомлевшую, мокрую, с раздвинутыми ногами, между которыми светлый пушок уже не мог скрыть ни ждущих складочек, блестящих, будто намасленных, ни набухший клитор, ни темную впадинку ануса. Если ему и была нужна какая-то дополнительная стимуляция, то большего было уже не надо. Уже давно, с того самого момента, как она осталась сидеть с ним здесь, в темноте, сидя так близко, испуская такой волнующий запах... Только смотреть на нее - и у него уже стоял, как камень. - Ч-что... Что ты делаешь? - девушка попыталась прикрыть руками обнаженную зацелованную грудь, сдвинуть ноги, но Драгнил сдержал ее порыв. Наклонившись, он снова поцеловал ее - неспешно, тягуче, без суеты и животной похоти; его ладони пробежались по ее плечам, сжали их, будто фиксируя, лишая свободы движений. Люси с шутливым шипением высвободилась, сама обхватила его плечи, скользнула ниже, по груди, по животу с четким выпуклым рисунком пресса... Наткнувшись на искомое - снова пульсирующее и тяжелое, удобно легшее ей в ладонь, - Люси, помявшись, поласкала оголившуюся головку, пробежалась пальцами по стволу. Нацу, усмехнувшись, чмокнул ее в щеку - поощряюще и с долей благодарности. Осмелев, она, сжав руку, попыталась приласкать его сама, но Нацу, настойчиво отведя ее руку, шепнул: - Давай потом. Не сейчас. У нас есть более насущная цель на данный момент. И, прохладными пальцами коснувшись ее бедра, красноречиво прижался к ее готовому входу, давая ощутить свой жар, свою твердость. Люси в ответ смогла только поцеловать его, прихватывая по очереди его губы, поглаживая пальцами кончики непослушных волос, прилипших к вспотевшему лбу прядок... Принимать его в себя снова оказалось гораздо приятнее, чем в прошлый раз, и, безусловно, гораздо безболезненнее. Каждая клеточка ее тела ждала этого, все раскрылось, жадно принимало и вбирало его так, будто ничего другого ей было не нужно. Было приятно от каждого его глубокого медленного толчка, от каждого движения его губ в ответ, от каждого вздоха, оседающего на коже влагой. Приятно - до неярких вспышек под закрытыми веками. Хорошо. И снова то ощущение восхождения к вершине чего-то, только теперь это была не лестница, а будто качели: ее бросало то вверх, то вниз, перехватывало дыхание и сжимало изнутри в комок, потом снова разжимаясь и опадая. Она, не выдержав, металась, кусала попавшие в рот кончики волос, слабо стучала кулаком по мягкой поверхности дивана, шептала что-то, не разбирая, что говорит... Пара судорожных сокращений, надорванное, бьющееся в исступлении чувство изнутри, где-то в животе - и такой же хриплый, будто злой стон Нацу ей в щеку, его тяжелое, горячее тело на ней, его семя, брызнувшее вовнутрь, в самую глубину. *** ...И все это случилось по-пьяни. Это была первая связная мысль Люси, проснувшейся в горячих влажных объятиях спящего Нацу. Перед тем, как вырубиться, кто-то из них додумался накрыть их обоих той тонкой простынкой, которую она принесла, но это не отменяло тот факт, что под ней они валялись в чем мать родила, а разбросанные вещи сиротливо пылились по углам. Первое, что Хартфилия попыталась сделать - это, подобрав их, сбежать отсюда куда глаза глядят, пока из головы не выветрятся все воспоминания, весь стыд и сожаление от случившегося. "Дура, дура, дура, дурадурадура... Вот черт!" - мелькало у нее в голове, пока она лежала, как пришибленная, накрывшись простыней с головой и зажмурившись, будто прячась. Попытавшись высвободиться, Люси наткнулась на непреодолимую преграду в виде спящего как богатырь Нацу, вольготно раскинувшего руки и ноги на маленьком диванчике; кажется, его ступни даже выглядывали из-под простыни... Люси успела удивиться, насколько же он стал большим, мускулистым, длинноруким, длинноногим, а лицо - как у ребенка малого. В сердце ворохнулась тоска при взгляде на его беззаботное лицо, закрытые глаза с подрагивающими ресницами, открытый рот, блестящий от слюны... На шее красовался смачный лиловый засос, а на мерно поднимавшейся голой груди - еще один, с левой стороны. И при всем этом лицо мирное-мирное, как у ангелочка! Люси, не сдержавшись, наклонилась к нему, прямо к этому невинному лицу, и, фыркнув, поцеловала в уголок рта, потом в щеку, в скулу... Стало горько. - Мм? - подал признак жизни "ангелочек". Люси испуганно отшатнулась, пытаясь высвободиться, но Нацу в ответ сжал ее еще крепче, почти душа в своих руках. - Доброго... - прошептала Люси, почему-то зажмуриваясь. Нацу, поморщившись, шумно вздохнул и открыл мутные со сна глаза, проморгался. Зевнул. - И тебе доброго, Люси, - и улыбнулся. Улыбнулся так, будто не заметил того, что они проснулись вместе, что ни на нем, ни на ней нет ничего, и что вчера ночью между ними точно не было никаких границ, никаких рамок. Просто улыбнулся и прижался губами к ее губам, царапнув ей подбородок отросшей щетиной. - Правда, знаешь, не сильно-то и доброе, - передумал он, попытавшись поднять голову и поморщившись от миниатюрного атомного взрыва в висках и раскинувшейся во рту пустыни, - щас если голову не разобью, то смогу... нормально... поговорить... ух, еб, моя репа! Сколько я выпил вчера вообще?! - Дубина, - фыркнула Люси, пряча покрасневшие щеки, - ни в чем меры не знаешь... И покраснела еще сильнее, поняв всю двусмысленность своей фразы. Нацу, поднявшись кое-как, пару секунд посверкал роскошным видом на голую загорелую спину и белые-белые, совсем незагорелые ягодицы, и повернулся к ней, состроив страдальческое лицо: - Люсии, а где у тебя здесь можно пи-пи? Честное слово, если я сейчас умру, то никакого продолжения банкета не будет. Или ты за? За?! Ну что за жестокая женщина... Ай! Да за что?!