You're not real

Ему бы, наверное, неплохо жилось бы в цирке. Будь это век восемнадцатый (половина вторая, только не первая), когда улочки более-менее презентабельны, дома стоят аккуратными рядами вдоль дорог, окрашенные в темно-серые и синие спектра, а небо вечно забито непроглядными тучами, откуда льется голубоватый темный свет, делая Лондон каким-то загадочным и таинственным, будто со страниц книги, он бы работал каким-нибудь ученым или хирургом. Никогда не выезжал за пределы собственного дома, принимая всех внутри, а по вечерам читал тысячи различных книг, раскладывал их на запыленных полках в ровные ряды, покупал книги только днем. Но он рожден веками позже, в двадцатом, что никак не вязалось с вымышленной историей в голове, так что единственное, что у него оставалось — это собственный магазинчик «У Блэка» и действительно надоедливый помощник, который, кажется, ничего не смыслит во всем. Или наоборот, но кому есть до этого дело. А еще бездонная куча вина (которая имеет свойство заканчиваться, так что приходится иногда и выходить) и едкий, разрывающий легкие, но заполняющий душу, дым. Бернард за свое время читал достаточно литературы, так что со спокойной душой мог приписывать реалистичные диагнозы всем вокруг, а главное, возразить-то особо и нечего, ведь они, люди, в этом ни черта не смыслят, да и кто станет спорить, что Мэнни — социопат. Но вот если дело касается непосредственно его, то и здесь есть некоторая загвоздка. Френ может назвать его «психом», другие называют «фриком», но он-то знает, что и для этого есть свои термины, и как не ему знать, что если психические расстройства есть, то это деперсонализация и дереализация. (Он старается не думать о том, что это может быть из-за алкоголя и такого ритма жизни, потому что, ну право, с кем не бывает? Это не так серьезно, чтобы начать беспокоиться). Он не заостряет внимание на посетителях, потому что все они словно с картинки, а что нереально, то не требует вмешательства. Иногда Бернард действительно путается в реальностях, потому что и сны, и этот мир настолько нереалистичны, что кажется, будто он живет то в одном кукольном домике, то в другом и это, признаться, сильно утомляет. Единственная вещь, способная помочь забыться (или, по крайне мере, начать игнорировать странные вещи) — это алкоголь, который еще ни разу не подвел. Поэтому на завтрак, обед и ужин Бернард предпочитает именно его. И поможет, и слова не скажет. Чего нельзя сказать про Мэнни и Френ; какими бы друзьями (знакомыми?) ни были, время, проведенное с ними, течет медленнее. Хотя, иногда можно воспользоваться и ими. Вся проблема была в том, что, расскажи им хоть что-то о поставленном диагнозе, тут же начнутся беспрестанные расспросы, а это, поверьте, никому не нужно. Он, кажется, загладил все неровности по отношению к информации о расстройствах, но на пьяную голову можно взболтнуть чего-нибудь лишнего, так что Бернард все чаще предпочитает быть один. И на это реагируют беспокойными взглядами. Теперь он говорил: «Я в порядке» раза два день в точно. Наверное, это было глупо — отделаться подобным образом, но это единственное, что можно пока сделать, потому что больше идей нет. Информация — штука интересная. Она подобна молекуле в воздухе с каким-нибудь изъяном, она есть, и отделаться от этого невозможно. Ты пытаешься заселить ее в голову как можно дальше, но она все рвется вперед, прорывается. Тебя разрывает на части от желания рассказать, потому что удерживать ее становится нетерпимо. Или, например, она незаметно проскальзывает изо рта, когда разум беспомощен под действием алкоголя. Без разницы. Информация всегда найдет выход. Что же, роковой момент настает и в его жизни. Это оказывается простая, до безобразия скучнейшая бумажка, заваленная где-то под грудами книг и мусора, но все же вытащенная на свет. Френ машет ею перед носом Блэка, как клетчатым флагом перед началом соревнований, и он отдаленно думает, как давно к нему начали приходить подобные сравнения. Потому что все происходящее в данный момент, кажется нереальным. Бернард смотрит затуманенным взглядом из-за третьей бутылки вина и выпускает струйку сизого дыма в лицо подруги, та совершенно не реагирует, а его пробирает ухмылка. — Что это? — спрашивает она, безрезультатно пытаясь добиться нормального ответа. Мэнни стоит позади (очевидно, уже просвещен, так как его вид похож на смесь легкого испуга и замешательства, а еще капельку гнева и недоверия), и мнет в руках краешек книги, что делает всегда, когда волнуется. — Какая-то... штука, — отвечает Бернард, сощуривая глаза. Картинка перед глазами расплывается, увидеть, что написано на бумаге нереально, но, очевидно, это что-то не слишком хорошее, так как вид Френ оставляет желать лучшего. Она в ярости и не перестает ею вертеть. (она машет флагом) (вух-вух, слышит он) — Ну уж нет, мистер Блэк, шутки в сторону, — со всего размахну бросает бумажку на стол. — Ладно ему, — неопределенно машет рукой по направлению к Мэнни (тот выглядит обиженным), — но почему не сказал мне? Бернард, мы же старые друзья! Ее лицо смешно искажается и это сейчас кажется действительно забавным. Девочка с картинки. Забавная девочка с клетчатым флагом. Он смеется и кашляет, дым обволакивает колючей проволокой его горло. Все кажется до безумия отчужденным. И таким смешным. А потом Бернард чувствует жгучую боль в области щеки. Она серьезно его ударила. Страдальчески вздыхает и прикладывает руку к лицу. — Это серьезно, черт бы тебя побрал! — а потом, сверля взглядом, идет в сторону двери (все еще надеется быть остановленной). — Не могу тебя больше терпеть. Это можно принять за достижение. Бернард не чувствует ничего, кроме вселенской усталости, когда часы отбивают четыре. И дело не в том, что он не спит уже несколько ночей подряд, а Мэнни не сказал ни слова с того момента, просто эта отчужденность начинает действовать на нервы. Он потерян и устал. Запутался в нитях реальности, которой стало настолько много, что каждая из них норовит поглотить тебя с головой в густую беспросветную пучину или, наоборот, они все с жесткой зеркальной поверхностью и никакая не хочет принять тебя, только показывает пустое отражение. И даже холодный душ, принятый впервые за долгое время, не приносит облегчения. На следующий день, как и предполагалось, Френ советует посетить психиатра. Чертова бумажка. Отрывками щебечет о том, что: «Нет, я, конечно, предполагала» или «Как же тебя занесло?», не предлагая рационального решения выпить; Бернарду она, конечно, старая подруга, но вскоре под злостные выкрики выметается вон. Потому что, ну честно, это не так уж и важно. А потом пихает Мэнни делать свою работу и глазеть не так откровенно (а тот, признаться, просто не знает, что ему делать). Тем же вечером Бьянко прочесывает всю литературу насчет деперсонализации и выписывает последующие болезни, что может получить его друг: шизофрения, шизотипическое расстройство, биполярное и паническое, депрессии и многие другие страшные названия, от которых читает только небольшой кусок, отмечая красным крестиком подходящие симптомы. Так проходит неделя, через которую начинается самый настоящий кошмар, потому что Мэнни и Френ твердо настроены убрать его недуг. И Бернард не появляется дома несколько дней, хотя, признаться, чертовски хочется вернуться, ибо правда, кто все-таки хозяин магазина? Гуляет по каким-то улицам и сталкивается с людьми, которым вежливо советует убраться к черту, а все окружающее пространство сжечь дотла, но через какое-то время все же заходит обратно в магазин. Парочка дней проходит спокойно (или ему так кажется: часы сливаются один в другой, вина становится чрезмерно много, а дымом можно наполнить многоэтажку). А потом, однажды видя странный сон, в котором появляется Френ в чудной прическе и с новой сумкой, он говорит: — Тебя все равно не существует. И оказывается, что это была чертова реальность. (такое случается впервые). Бернард валится с ног от количества выпитого виски и вина, и абсента, и коньяка, и... чего-то еще, названия которого уже и не вспомнить, все смешивается в размазанную картину. Сквозь мутную пелену он слышит что-то вроде: — Не волнуйся. Мы тебе поможем. — Мне не нужна ваша помощь, — отвечает Блэк, еле двигая языком (или ему так кажется). Он чувствует, как что-то теплое ложится на его плечи, когда в голову приходит интересная мысль. Боль делает нас человеком, — читается во всех прочитанных книгах, Бернард думает проверить это в действительности. Мир отходит на второй план — тушит сигарету о кожу. Чувства притупляются — перочинным ножиком по тыльной стороне руки. Звуки становятся приглушенными — удар о стену. (Только разве кто предупредил, что боль — тоже зависимость?) Но когда деперсонализация начинает работать в полную силу, окружающий мир будто отдаляется, становясь воистину отчужденным и до безобразия картонным, именно в тот момент он решается на последний шаг. Крыша встречает холодными порывами ветра и мелким дождем. Его отсутствие замечают не сразу. — Спасибо за помощь, — негромко говорит он; Фрэн и Мэнни каким-то образом догадались сюда придти, хоть это и заняло достаточное количество времени. (Наверное, прочитали и об этом) — Тебе не нужно делать это! — восклицает Френ. От ее отчаянного голоса все на секунду проясняется; может, действительно не надо? Все так запутанно. — Я могу это выяснить, — взгляд падает на толпу внизу. — Бернард, давай спустимся, ладно? Мы можем это решить. В конце концов, это не проблема. Ее голос странный и чарующий, так что да, он поддается (впервые) и спускается вниз. Пройдет достаточное количество времени, прежде чем ему становится легче. Он все еще отгонял их порывы помощи, но кажется, жизнь становится яснее. Часы бьют двенадцать ночи, в бокалах половина красного шотландского вина, а на полу десятки разбросанных книг. Они сидят с Мэнни за столом, о чем-то негромко беседуя (в основном говорит Бьянко), Бернард позволил ему убраться чуть позже. С условием, что тот потом и на кухне сделает уборку. — А помнишь, я был на крыше? — повинуясь внезапному порыву, выдает Бернард. Обводит глазами край бокала и рубиновую в нем жидкость. — Ощущение, будто очень давно. Мэнни смотрит на него странным взглядом и Блэку отчего-то это совершенно не нравится. Он слышит тихое: — Бернард? А затем: — Ты никогда не был на крыше.