Colors

— Что за черт? — тихо бормочет Гарри, смотря на свои руки. Они перепачканы масляной краской, пахнущей уютом и теплом, и лишь немного химикатами. Парень чувствовал себя художником, одетым в запятнанную брызгами одежду, сидящим перед слегка желтоватым холстом, готовым в порыве вдохновения смешивать цвета из палитры так, как подсказывала всплывающая в голове картинка. Тогда у него определенно была бы своя мастерская, в которой едва хватает места для одного человека, с посеревшей от времени шторой на маленьком окне и воодушевляющим запахом кофе со дна кружки. Старый деревянный пол покрывал слой облупившегося лака с засохшими каплями краски, выделяющимися, словно первые лучи солнца в темном небе. Брюнет рисовал бы дома во время дождя или людей в метро, игнорируя тот факт, что ночью нужно спать и отдавал искусству всего себя. Все деньги были бы потрачены на материал для творения, мир выглядел абсолютно по-другому, а многие считали его странным. Но на самом деле он не имел никакого отношения к картинам, пахнущим ночью и карамелью, или кисточками, следы которых напоминали хвосты падающих звезд. На самом деле он просто жалел, что пришел сегодня на урок искусства, ну, потому что, в самом деле, задание было действительно глупым. Мужичок лет пятидесяти, на столе у которого стояла ваза с засохшими хризантемами, и который никогда не расставался со своим потрепанным альбомом с набросками, решил внести нечто новое в их программу. «Кисти не смогут выразить ваши чувства, потому что не являются частью вас», — что-то на подобии этого сказал он, когда ученики сели, а дверь в кабинет была закрыта. Насколько Гарри понял, нужно стать одним целым с холстом, плавно нанося на него краску пальцами, а иными словами просто рисовать руками, как дети в садике. Картина могла не иметь смысла, сочетая набор цветов, любой, от оранжевого до пурпурного, но она, как ничто, характеризовала человека. По крайней мере, так считал преподаватель. Гарри, решив, что получить плохую оценку по искусству будет вообще стыдно, попытался вжиться в роль, и, возможно, к середине урока привык к краске на пальцах. Но сейчас его ногти приобрели фисташковый цвет, подобный яблокам или же первой траве, а он рисовал, кажется, грозовую тучу или океан в шторм. В любом случае, рисовать парень никогда не умел, а мазня на холсте перед ним походила на бездну, в которую упало небо. Тюбик с салатовой или малахитовой краской так и не был открыт за сегодня, оставленный где-то в коробке, наполненной канцтоварами. Гарри насупился, беря в руки белую, как хрустящий снег зимой, тряпку, вытирая пальцы, на которых так и остался зеленый цвет. Ногти выглядели так, словно он только что вышел из маникюрного салона, где пару минут назад парикмахер выполнил довольно странную просьбу парня. Стайлс старался не паниковать, представляя себе девушку, или, может быть, парня, с, Боже мой, зелеными волосами, который являлся его соулмейтом. Это было весьма неожиданно. Конечно, он знал, что подобное могло произойти, но почему именно с ним? Почему именно его родственная душа решила перекрасить волосы в цвет листьев вишни, освещенных лучами солнца? С одной стороны Гарри был немного рад, действительно, людей с салатовыми волосами не много, и поиски пары заметно облегчатся, но все же надеялся, что пальцы в таком виде никто не увидит. Стоит ли говорить о том, что на холсте брюнета после этого стало больше зеленых полос, похожих на волны, нежно лижущие песок, и запах яблок, перемешанных со свежестью?

***

Последние следы осени затерялись в сухих листьях, покрывающих асфальт. Они хрустят словно сердца, разбивающиеся на осколки, стоило тяжелым подошвам ступить на них. Треск словно исходил откуда-то изнутри, где все пропиталось едва уловимым запахом гнили и дождя. Лужи, похожие на зеркала, тихо хлюпали под ногами, грозясь исчезнуть со дня на день. Время было около часа, а может и чуть больше двух, когда Гарри обедал в компании своего друга. Скамейка, на которой они сидели, напрочь пропитана старостью и разочарованием, остатки которого запутались в волосах брюнета, спадающих на плечи. Тонкие пальцы сжимали давно остывший бургер, завернутый в бумажный пакет, оставляющий на языке привкус дешевых сигарет. Гарри предпочел бы чай, заваренный несколько минут назад, но он был давно выпит, оставляя после себя лишь заварку. Холодный ветер с первыми отголосками зимы настежь продувал пальто, и от его ледяных прикосновений не спасал даже песочный свитер с изображением звезд, давно потерявших свою бесконечность. — Решил сменить стиль? — голос был сухим, как печенье, испеченной неделю назад и ломким, кажется, из-за порции никотина, принятого не так давно. — Или твои пальцы настолько замерзли? Зейн — парень, с которым Гарри познакомился еще в позапрошлом году, — именно он ознакомил Стайлса со всеми тонкостями мира родственных душ. Сам Малик был, кажется, пожизненно одиноким, окончательно потерявшим надежду. Ради своего соулмейта он несколько раз перекрашивал волосы — в темно-фиолетовый и белый, но тот так и не появился. «Может, наши Вселенные изначально были одним целым», — утверждал Зейн, пытаясь игнорировать пустоту, напоминающую о себе каждый раз при восходе солнца. У него в сумке лежал блокнот, птицы на обложке которого давно разучились летать, перепачканный черными чернилами и заполненный обрывками так и недописанных стихов, а Гарри было слишком рано думать об этом. Разница в возрасте у них приблизительно два года, так что, может быть, у зеленоглазого еще не все потеряно. — Ты о чем? — Стайлс нахмурился, явно не понимая шутку парня. — Твои ногти синие, — объяснил Зейн, устало откидываясь на спинку скамейки и делая вид, что ему совершенно неинтересно. Конечно, он успел выслушать из его уст достаточно много историй о том, как родственная душа проявляет себя, показывая то, что вообще существует. На пальцах Гарри теперь словно осталось море или же степь, поросшая колокольчиками. Голубой цвет символизирует небо и свободу, вызывая желание уметь летать. Это происходит второй раз, и второй раз с ним. Стайлс искренне надеется, что его родственная душа всего лишь творческий человек, например, писатель, старающийся не сливаться с обществом, а не какой-то психически больной или пострадавший при взрыве фабрики краски для волос. Все же периодически меняют имидж, и в этом нет ничего особенного, ведь так? Зеленоглазому хочется вернуть небу его слезы и наполнить свои легкие обжигающим ледяным воздухом.

***

Все-таки, его соулмейт действительно ненормальный. Осень закончилась всего полторы недели назад, а ногти Гарри теперь напоминали больше солнечное побережье Калифорнии, нежели холодную погоду. Стайлс чувствовал, как мягкий пастельный цвет, приближенный к цедре лимона, и совсем немного отдающим теплым летом, согревал парня, кажется лучше, чем горячий чай. У него возникло ощущение, что его соулмейт просто не мог выбрать, в какой цвет перекраситься, поэтому пробовал все возможные. Но, честно, Гарри было плевать. Они даже не знакомы (и вообще это очень странно, потому что с самого рождения предназначены друг другу судьбой), поэтому брюнета совсем не должно напрягать то, что с ним происходит. Пусть у него хоть выпадут все волосы из-за огромного количества химикатов на волосах. Ему еще слишком рано думать о поисках родственной души, хотя он узнал о существовании того в тринадцать, а месяц назад стал ощущать его четче, словно Вселенная готовилась к их встрече. У него есть достаточно много проблем, чтобы концентрировать внимание на них, а не на своих ногтях. И то, что Стайлс искал в толпе учеников яркие пряди, всего лишь совпадение. (И в том случае, конечно же, он совершенно не расстроился, не найдя ни намека на присутствие где-то рядом родственной души). А вообще, то, что его ногти стали менять цвета, словно радуга в прозрачном стакане, ярко освещенным солнцем, не значит, что их встреча произойдет совсем скоро. Может, Гарри еще несколько лет будет ходить с руками в карманах, или, в крайнем случае, перчатках, чтобы избежать плоских шуточек друзей, которые, конечно же, не упустят такой шанс. Сейчас у него была алгебра, после которой Стайлс обычно ходит к автомату с кофе, бросая туда монетки в обмен на напиток. Он готовится ровно пятьдесят четыре секунды, но брюнет считал не потому, что хотел отвлечься от мыслей о родственной души, конечно же нет. На самом деле, Гарри почти что не переносит кофе, но всегда берет американо или эспрессо, зависит от количества денег и часов сна. В последнюю неделю он брал в день по два стакана, потому что ночи, проведенные за попытками стереть цвет с ногтей, который на нем смотрелся нелепо, оставляли после себя чернильные синяки под глазами и жуткое желание спать. Преподаватель что-то старательно объяснял возле доски, пока мел медленно скользил по поверхности, оставляя за собой след, а мелкие частички оседали на пол, словно семена одуванчика. Кажется, Гарри все же завалит этот предмет, потому что парень рассматривал свои пальцы, старательно игнорируя то, что другие решали вроде бы триста сорок второй номер. Брюнет подобрал около двадцати пяти сравнений для этого цвета, и нет, Стайлс совершенно не зацикливается на этом, просто все-таки, он ближе к лимонному или пшеничному? Зеленоглазый всего лишь старается понять систему родственных душ, но на данный момент тонет в ней, как в ледяной воде. Интересно, как люди понимают, кто их соулмейт, если ни один из них никогда не красил волосы? Неужели то чувство появляется сразу же, когда ты видишь свою половинку? Гарри ждал, пока при встрече с желтоволосой парой внутри него зажгутся звезды.

***

Ступеньки, на которых сидит Гарри, хранят больше воспоминаний, чем, кажется, все фотоальбомы во всем мире. На улице слишком холодно, чтобы сидеть на грязном камне, пропитанном слезами, поэтому щеки парня почти одного цвета с гранатовыми ногтями и закатом, скрытым за однотонными тучам. Он сравнивает их со сладким привкусом безе и тонким ароматом роз, но все еще считает, что красный — слишком яркий. Пальцы еле сгибаются от холода, а чернила на запястьях под браслетами почти стерлись, но Гарри продолжает перелистывать тонкие страницы, находя смысл в каждом слове. Стайлс понимает, что этому никогда не стать вечным, потому что бесконечная темнота все равно охватит улицу, не давая возможности читать, а ногти станут бесцветными. Зима внутри него наступает слишком быстро, убивая ростки цветов. Это место слишком сильно пахнет тяжелым сигаретным дымом и осколками неба, которые глубоко вонзились в кожу. Мелкие снежинки старательно застилают потемневшую от усталости дорогу, словно надеясь закрыть раны, причиненные осенью. Он чувствует на носках своих кроссовок первый снег, и, может быть, первую надежду. Гарри хотел бы обернуться пледом, сидя в светло-голубых носках и держать в руках чашку, пока горячий напиток приятно обжигает пальцы, но все, что у него есть — старый шарф, книга и остатки отвратительного кофе на дне стаканчика. Библиотека закрылась полтора часа назад, оправдываясь то ли приближающимся снегопадом, то ли скорыми праздниками. Гарри выдыхает, наблюдая, как почти белый пар поднимается вверх, почему-то считая, что это поможет избавиться от кислого привкуса разочарования на языке. Он слышит, как ломаются хрупкие снежинки под ступнями, прежде чем незнакомый парень садится рядом с ним. На нем надеты черные ботинки, ставшие почти серыми, белая куртка, от него пахнет теплом и шоколадным бисквитом, и у Стайлса появляется непреодолимое желание выпить еще горького кофе, чтобы уничтожить появляющиеся мысли в голове. Они словно находятся в разных Вселенных, в упор не замечая друг друга, пытаясь показать звездам, что те совершили ошибку. Слова сливаются в одно большое черное пятно посередине страницы, когда Гарри старается рассмотреть парня, который только что разрушил созданный им маленький мир. Пока что он замечает лишь длинные ресницы, слегка дрожащие, со снежинками на них, глаза, в которых, кажется, столкнулись бездна океана и космос, и вязаную шапку на голове. Его руки в перчатках, и честно, только поэтому Стайлсу хочется взять их в свои. Парень почему-то напоминает Гарри черничные кексы и теплые свитера. — У тебя прикольный лак, — незнакомец улыбается, неожиданно говоря и поворачиваясь в сторону зеленоглазого, слегка путая его. Стайлс обернулся по сторонам, натыкаясь лишь на убивающие изнутри серые стены и снег, убеждаясь, что обращались к нему, и этот парень не псих, говорящий сам с собой. — Это не лак… просто, — Гарри слегка смущается, начиная заикаться, потому что собеседник стопроцентно не умеет заводить разговоры. — Это из-за моего соулмейта. Ну, ты же знаешь, одинаковые цвета волос и ногтей и все такое. Парень кивает, понимая, а потом еще пару секунд смотря на ногти кудрявого, начинает улыбаться шире, словно только что выиграл машину. Брюнет считает его немного сумасшедшим, потому что никто не начинает знакомств со слов о цвете лака, хотя, может, он и сам такой, потому что никто не носит зимой кроссовок и не сидит у закрытой библиотеки, читая стихи. — Упс, — тихо, едва шевеля пересохшими губами, шепчет парень, снимая со своей головы шапку, и трепля свои волосы рукой, начинает хихикать. В этот момент Гарри кажется, что он больше не будет выписывать строчки из книг в маленький блокнот, хранящейся в верхнем ящике стола, потому что звезды в его голове наконец-то собрались в созвездия. Волосы голубоглазого напоминают малиновую начинку кексов или тысячу лепестков маков, собранных в букет. Пряди на кончиках слегка мокрые, скорее всего, из-за снега, их цвет более яркий, и, возможно, это самое прекрасное, что Стайлс когда-либо видел. — Привет, — брюнет чувствует себя так, словно у него отобрали все слова, а по венам пустили молнии. — Меня зовут Гарри. — А я все еще не уверен, что это не ошибка, — взгляд голубых глаз устремлен в небо, похожее на чистый лист бумаги, по которому медленно растекаются вязкие чернила. — Это можно проверить, — неожиданно говорит Гарри, потому что скулы у рядом сидящего парня слишком идеальные, и ему все равно нечего терять. — Пойдешь со мной? — Только если у тебя есть ванильный чай. Стайлс кивает, почти не думая, представляя, как прекрасно будут выглядеть его пальцы в волосах того. (Парень все же говорит, что его зовут Луи, прежде чем они успевают отойти от библиотеки, и ни одного из них не волнует книга, оставленная на ступеньках, с плохо поточенным карандашом вместо закладки).

***

В квартире Гарри тепло, пахнет топленым молоком, старыми блокнотами и лишь немного одиночеством. У него все же не осталось ванильного чая, но Луи все равно не уходит, потому что глаза Стайлса слишком сильно похожи на картины, а чашки в его серванте выглядят слишком забавно. Он достает две, с рисунками разноцветных сов с большими глазами, заставляющие Томлинсона хихикать. Они сидят на кухне, пока мокрая от снега обувь сохнет в коридоре, оставляя грязные следы на полу. Треск закипающего чайника похож на хруст стекла или звук разбивающихся сердец, но это последнее, о чем хочется думать. Подсветка горит только над плитой, своим пастельным светом имитируя свечу, скатерть на столе усеяна разнообразными названиями видов кофе, а в вазочке лежит ореховое и шоколадное печенье. Стикеры на холодильнике и булочки с изюмом, которые зеленоглазый чуть позже ставит перед ним, дают Томлинсону почувствовать себя дома. — Красить волосы интереснее, чем делать татуировки, — говорит Луи, и Гарри соглашается, не смотря на то, что замечает черную краску на руках парня, пожизненно въевшуюся в кожу. Брюнет думает, что голубоглазый идеально подходит ему, и не только потому, что короткие ногти одного тона с растрепанными прядями, а Томлинсон — что крошки от шоколадного печенья на губах Гарри напоминают планеты. Ночь тянется медленно, словно карамель, отдавая сладковатым привкусом, а чай остывает вовсе. Он пах ягодами и напоминал беззаботное лето с мягкой травой и выцветшим небом, а сейчас становится горьким, больше напоминая грязные лужи осени. Чашки стоят около дивана, давно забытые, пока парни все еще разговаривают. Луи рассказывает, что планирует перекраситься в фиолетовый, или, может быть, сиреневый, потому что фиалки в горшке на подоконнике кажутся вдохновляющими, а Гарри представляет, как будут выглядеть его ногти. Они хотят купить маленький деревянный домик на берегу моря, чтобы мягкий песок чувствовался босыми стопами, а освежающий бриз запутывался в волосах. Плевать, что встреча произошла только этим вечером, в головах обоих четко видна картинка их переплетенных пальцев на фоне пропитанного солью заката и солнца, тонущего в волнах. Голубоглазому приходит несколько сообщений от его, скорее всего, друга, гласящих «Томлинсон, где тебя черти носят?» или «Ты хоть представляешь, насколько мне холодно?!» потому что он должен был встретиться с ним возле библиотеки около двух часов назад, но Луи всего лишь тихо фыркает, выключая телефон. Мальчик с ногтями цвета клубники и волосами, пахнущими фисташками и остатками осени, гораздо интереснее. На обоях слишком много звезд, нарисованных краской, свитер Гарри, усеянный маленькими бабочками, слишком глупо смотрится на Луи, и больше всего они боятся, что это окажется ошибкой.

***

Они просыпаются рано, когда еще темно, а воздух пропитан ночью, и лишь тонкая полоска, похожая на розовый зефир, виднеющаяся где-то на востоке, напоминает о приближающемся рассвете. Парни лежат, укрытые красным пледом с белыми снежинками, которые ни капли не похожи на настоящие, пока их ноги переплетены, а руки лениво исследуют тела друг друга. В комнате холодно, окно так и не было закрыто, и пахнет снегом, но никто из них не собирается вставать, закрывая его, слушая, как скрипит старая кровать. Луи целует Гарри впервые, утро действительно вдохновляет на такие поступки, медленно, словно этот момент — тягучий горячий шоколад, едва касаясь большими пальцами щек, потому что они на вкус как вишня и рассветы. Снег толстым слоем лежит на подоконнике, отражая первые апельсиновые лучи солнца, трещин на сером потолке слишком много, дурацкий свитер все еще на голубоглазом, но все так идеально, что, определенно, не должно меняться.