***
Эми появляется из-под тонны мусса и понимания "хочешь жить здесь – выучи наши правила" реже солнца на Фарерах. Она (вырвала бы линзы вместе с глазными яблоками и мусс вместе с кусками плоти) улыбается, и улыбка растягивает кожу с телесной жидкостью на ней. После поцелуя на губах остается отпечаток, Кирен пытается не морщиться слишком открыто. Фарфоровые чашки в тон его новому цвету, пальцы сливаются с керамикой и перетекают в ручку-багелс-из-пекарни-по-соседству. Он приподнимает чашку выше, наблюдая, как янтарная капля скатывается по глянцевому боку, и не смотрит на Дайер. – Тебе не противно? – кадык дергается после вопроса, Уолкер еще помнит вкус чая на языке и рвоту кровью втихаря от семьи. – По-твоему, я выбрала бы это? Это вместо вечности с моим женихом? Он молчит, в поэзии нужно держать паузу, это важно. Чай льется на пальцы, оставляет следы на одежде, и рукав неприятно липнет к телу. Почему они не могут жить, но могут чувствовать? – Ты выбрала бы Филиппа. Эми вылетает из-за стола не хуже Ртути из американских комиксов, Кирен думает, что не хватает только обозначающей траекторию полосы. – Ты живешь до предпоследнего убитого гниляка в Рортоне, – вместо точки хлопает дверь.***
Алкоголь выталкивается из желудка отвратительной грязно-красной массой, пачкает джинсы и защищенный навесом остановки клочок асфальта. В голове ни намека на приятную пустоту, она есть только в бутылке из-под виски и вечерне-ночном Рортоне. Кирен смаргивает попадающие в глаза капли, по его подбородку течет густая жижа неоправданных надежд. Стекло разбивается о пластмассовое сидение сюрпризом для особо невнимательных. Уолкер берет одну из сотни составляющих паззла и выводит на коже знакомый профиль. Он чувствует место разреза, каждую глубокую-неглубокую линию на запястье и едва видные штрихи и срывается на вой, когда все зарастает.***
Умереть одинаково дважды нереально. У Эми не получается.***
Рика ждут советы родителей и ими же подобранная невеста. Кирена – пустота как альтернатива Парижа, "Мулен Руж" и французских поцелуев после бутылки бордо. Между ними только пространство общего дома и лекарства из шприца. Уолкер видит чужую дырку между позвонками каждый день без надежды на чудесное исчезновение. Рядом с ней стоит набить одну из сопливых фраз о том, что в итоге все остаются теми, кто они есть. Иногда Кирену хочется растянуть кожу и вырвать молнию позвоночника одним слитным движением – Джемма бы его научила, – но Мэйси не садится к нему спиной без подстраховки. Напряженный взгляд Рика проецируется с глади на грязно-рыжие волосы и стекает к собственной макушке, за которой исчезает чужая шея и туловище. Он поглаживает ствол пистолета, щелкает затвором, достает магазин на проверку – "ты знаешь, Рен"; шприц убирается в карман слишком быстро. – Я все, Рик. Мы все. – Садись, тебе сделаем. – Думаю, что Джемма с этим тоже справится, – пальцы сжимают джинсу и неиспользованный шприц до пятен мусса на рельефной поверхности. Он сбегает до того, как дуло соприкасается со лбом.***
Клыки выпускают отчаяние и загустевшую кровь на свободу. Мраморные-для-бедных простыни принимают бордовую от краски кисть с накрахмаленным треском. Рик выбивает ритм щелчка затвора и фразы "гниляки не живут в Рортоне"; мелодия смазывается скрипами старой кровати и вдохами между глотками крови. Жидкость с застывшими камнями-комками стекает по подбородку и шее к неразодранной на части грудной клетке. Кирен захлебывается ею и криком. Член Мэйси не подводит, голос Уолкера – да. Выдохи "ты тоже" зацементированы между разомкнутыми связками.***
Холостые рано