Тьма как спасение

Урсула тонет во тьме. Урсула спасается во мраке, на самом дне океана, и совсем… Не жалеет. Она никогда ни о чём не жалеет. И очень редко думает о прошлом. Точнее, вообще предпочитает об этом не вспоминать. Так проще. Так не болит. Урсуле не одиноко — ежедневно её окружают десятки жалких русалок и русалов, отказавшихся от свободы и красоты ради призрачной надежды на неслучившееся счастье. Урсула знает, что счастья не существует. Ни для кого. Урсула томно вздыхает: — Бедные. Здесь, разумеется, вместо жалости остаётся только презрение. Урсула их презирает. Она их почти искренне ненавидит за то, что они попались в её «сети». По собственной глупости, конечно, но всё же… Счастья не существует. Свободы — тоже. Урсула ни о чём не жалеет и никому никогда не сочувствует. Это… просто бессмысленно, ведь в жалости нет смысла. Как и в любви. Как и во всей жизни. В общем-то. Урсула это знает, она это прекрасно понимает. А ещё она уже слишком давно не была в столице. Впрочем, лучше бы и вовсе там ни дня не прожила — тогда сейчас ей стало бы чуть-чуть спокойнее. Зато в столице есть дворец. Во дворце — коридоры, много-много комнат, самые настоящие хоромы, и в одной из них стоит трон. Золотой такой, холодный и практически белый от морской соли. На том троне обычно сидит царь подводного мира, и Урсула покривила бы душой, если бы сказала, что он её… совсем не беспокоит. К чёрту. Самой себе Урсула лгать не привыкла, пусть и… Она чересчур много занимается самообманом. Особенно, в последнее время. К чёрту… Она была влюблена в Тритона в юности. К чёрту! О, как она была в него влюблена! Урсула тогда была ещё совсем юной и мечтательной осьминожкой, плавала в океанских водах, собирала ракушки, ела на завтрак зелёные водоросли, потому что их обычно ел молодой принц, а вечером приплывала на главную площадь и… Её мир таял, когда она слышала первые ноты песен принца, а глаза будто бы даже в самом деле болели и слезились от блеска его выступлений. Он сиял. Царь — тогда ещё только принц — Тритон сиял так ярко, что Урсуле всякий раз казалось, что она слепнет. Сердце же — глупое, влюблённое, маленькое сердце — тянулось к нему и пело в ответ на его собственные песни. Как сильно Урсула обожала его песни, его голос, его мелодии! .. Ей нравились слова, что он выводил своим чарующим голосом, и его восхитительный баритон, от которого по телу проходила мелкая дрожь. Дурацкая дрожь, и с ней Урсула по-прежнему не научилась справляться. Тритон тогда был таким восхитительно далёким и прекрасным, а потом… женился. Он очень рано женился на какой-то неизвестной, неблагородной и абсолютно не достойной его девушке, а она родила ему столько прекрасных дочек… Урсуле оставалось только лишь покинуть родной город, уехать из столицы так далеко, как только можно. После этого в сердце как-то сама собой поселилась тьма и острая зависть к той, что получила всё, о чём всегда мечтала сама Урсула. Тьма росла. Всё росла, росла, росла — и крепла с каждым годом, когда одной водой с ней начинала дышать новая дочь Тритона, единственного мужчины, которому Урсула готова была бы отдать своё сердце. Но это сердце ему и вовсе без надобности. Он её сейчас даже и не вспомнил бы. А если бы и встретил, то увидел бы всего лишь одну злую ведьму, дурящую наивных русалочек ради собственного развлечения. Только ведьму, но никак не маленькую девчонку с чёрными осьминожьими щупальцами, всегда смотревшую на него во все глаза и не замечавшую ничего вокруг, когда он случайно — изредка — оказывался рядом с ней. Он увидел бы лишь одинокую и отчаявшуюся ведьму — безжалостную тварь, — бегущую от боли прошлых ошибок и любви, что так и не случилась в её жизни. Урсула никогда не была счастлива. Сейчас Урсула уже не верит в счастье — ни в своё, ни в чьё-либо чужое, но все равно отчего-то слишком привыкла забирать у других их собственную радость. Словно — вот глупая! — в самом деле надеется вернуть себе то счастье, на которое сама не способна. Урсула тонет во тьме. Урсула во тьме спасается и совсем не верит в счастье, но… отчаянно в нём нуждается.