Вторая свеча

Подготовка к рождеству началась в скромном семействе Виталия Райхмана где-то в сентябре. В самом его конце, если точнее. Двадцать девятого числа, если быть совсем точным. Личный спецназовец, первый критик и самый страстный поклонник творчества господина Райхмана, почти благочинного бюргера, если не считать некоторых нюансов в личном деле, благодушный и непоколебимо уверенный в будущем Леонард Томерель сказал, задумчиво глядя на экран планшета вечером выходного дня: – И правда, рождество же скоро. Виталик, сидевший рядом с ним, тоже с планшетом, только бумажным, тоже в бермудах и тоже с легкой щетиной – клочкастой, правда, реденькой и рыжеватой, не сравнить с ровной, густой и почти черной, покрывавшей мужественный подбородок Леонарда, но какая к лешему разница, – Виталик подозрительно посмотрел на него. Выходной был таковым только для Леонарда, Виталик приполз домой после насыщенного рабочего дня, и с утра ему снова на работу, а Лео – везунчик, ему на службу только через сорок восемь часов, и это было до жуткого обидно. Утром Виталик решительно шел на работу, намереваясь попросить хотя бы сутки отпуска, личные обстоятельства там, все дела, и он почти уже собрался, вот практически полностью. Он решительно подошел ко входной двери, решительно взялся за нее и даже решительно открыл. А внутрь вошел – сдулся. Испугался. Не то чтобы начальства, не то чтобы ему было из-за чего бояться, и вообще, он вроде не самым недисциплинированным был, что от него требовалось, делал, вызывался сам тоже. Если нужно было, то и после работы оставался. И вообще, Лео так вполне уверенно говорил, что Виталик молодец. Конечно, Лео полностью верить не стоит в таких вещах, он все-таки пристрастен. Ночная кукушка дневную конечно ого-го как уделает, и все такое, но все-таки он достаточно объективный и справедливый тип. Последнее, кстати, было самым мощным подбадриванием – Виталик, вдохновленный им, почти направился к двери шефа. И – сдрейфил. То есть, конечно, у него в принципе и сверхурочные были, и как бы отпуска немного запасено – на всякий случай, и Виталик абсоютно точно имел право его взять. Но: неудобно. Стыдно. Неловко. Поэтому выходной был только у Лео. Виталик мечтал о том, чтобы вместе провести несколько полноценных дней. Чтобы как во всяких там романтических историях, просыпаться поздним утром в объятьях друг друга, неторопливо завтракать, можно даже выйти и прогуляться, в идеале даже за руку Лео взять, ну или чтобы он взял. И чтобы они потом страстно соединились в душе. В душевой комнате, в смысле. В душе, которая как сердце, только душа, так вот в ней они уже давно были вместе и неразрывны. А там по... «покуковать», обозначал для себя Виталик и нервно сжимал кулаки, когда ощущал, как занимались жгучим румянцем уши и щеки... или «поплескаться». Или триста разных слов еще, в общем, понятно, о чем речь, вот насчет этого можно было бы как-нибудь романтично, чтобы не только обычно, но и потом чтобы вспомнить можно. Желательно при этом в выходной. Разумеется, совместный. Который бы тогда пришелся на субботу-воскресенье. А пока несколько совместных часов вечером. Это в любом случае было здорово. Сидеть вот так на диване, то ли кофе-чай пить, телевизор смотреть, какие-то вещи в интернете пролистывать. Или как сейчас: тихонько малевать свои эскизы, прислушиваться к сосредоточенному дыханию Лео, поглядывать на него время от времени, исключительно украдкой, а когда он ловил Виталиков взгляд и улыбался, смущенно моргать и улыбаться в ответ. Лео тогда сразу тянулся и делал что-нибудь: взъерошивал волосы, чмокал куда-нибудь в область лица, спрашивал что-нибудь глупое или сам говорил. В общем, чудесно. Правда, реплика Лео застала Виталика врасплох. Он задумался: рождество вроде в декабре, если он не ошибается и правильно помнит. Где-то так в конце декабря даже. Считай, три месяца без малого впереди. И правда, скоро. Прямо вот в дверь стучится. Но Леонарда Томереля, степенного, благоразумного вообще типа, рассудительного и прагматичного по жизни, охватило странное настроение. Он решительно встал с дивана и не менее решительно вышел из квартиры. Виталик недоуменно подумал: это его теперь только к рождеству ждать, что ли? Впрочем, ладно. Он устроился на диване поудобней, положил голову на приблизительно то место, где только что находилось плечо Леонарда, и опасливо скосил глаза на экран планшета. Ему было очень, просто жутко неудобно: вроде как подглядывал. Неприлично ведь. То есть ему-то известно, что у немцев несколько иные представления о приличиях, и Лео с радостью и охотно показывает, что именно читает на планшете, и чаты свои дает читать и вообще доверяет, но все-таки неловко. А на экране была такая симпатичная арочка со свечами, на которой типа как свечки горят. Виталик вспомнил, что на рождество видел их практически в каждом окне; ему еще любопытно было и немного завидно, что у людей и такие традиции. Он усмехнулся, подумав, что и само по себе рождество для него было пустым временем. Всех его возможностей хватало, чтобы рядом с рождественским рынком пройти, позавидовать детворе, катающейся на каруселях, да еще поглазеть на декорации и вот на эти штуки – рождественские арки в окнах. Помнится, и елку они только в России ставили, когда батька и мать еще женаты были. А когда сюда перебрались, как-то не было настроения. А Лео вернулся значительно раньше двадцать пятого декабря – практически сразу, десяти минут не прошло. Как выяснилось, он спускался в подвал за праздничной мишурой. – Нужно проверить, что у нас есть, а что еще нужно подкупить, – сосредоточенно говорил он, раскрывая коробки. – Кстати, а как вы праздновали? Виталик молчал и даже ноги попытался спрятать под диван. Так и праздновали, однако – никак. Лео не сразу оценил молчание, был увлечен, перебирая содержимое коробок. Затем поднял голову, посмотрел на Виталика. Тот сидел, глядел на диван и молчал. Леонард усмехнулся и покачал головой. – Я, кстати, ненавидел рождество, – усмехнулся он. – Это для меня было время разочарований. Знаешь, как бывает: ты ждешь подарок, ты обнаглел до такой степени, что прямо сказал, что хочешь хоккейные коньки. Ты ждешь его, а получаешь какую-нибудь отвратительно полезную вещь. Виталик знал. Ему, правда, подросшему уже, другой вариант был ближе: гордые заявления батьки, что все это ерунда и никому не нужное расточительство, придумали невесть что, на кой это вообще нужно, лучше бы те деньги, которые на ту же иллюминацию потратили, пустили бы на полезное дело. На дороги, например, на ремонт жилфонда, или на то, чтобы повысить пособие. – Но это прошлое дело, Вит, – с непоколебимой уверенностью заявил Леонард. – А мы можем обустроить нашу жизнь так, как мы считаем нужным. У Виталика рот приоткрылся от такой дерзости. То есть, конечно, если бы он это сказал, это было бы дерзко. А Леонард, хорошо уже поживший и познавший мир и людей, наверное, и разочарований немало встретивший, и препятствий преодолевший – он имел право так заявлять. Ему можно было верить. И довериться. Так что вечер двадцать девятого сентября был проведен в Виталиковой семье за анахроничным, наверное, занятием – он и Леонард перебирали рождественские украшения и прикидывали, что следует подремонтировать, чем комплект дополнить и как лучше украсить квартиру. Если быть более точным, прикидывал Леонард, а Виталик слушал и угукал. То есть, конечно, у него и свое мнение водилось, в смысле, Виталик категорически был уверен, что гирлянды от стены к стене, причем красная и рядом с ней вот эта зеленая – это не самая лучшая идея. Правда, когда возражения худо-бедно оформлялись в пристойные фразы, Леонард уже рассказывал ему, где купил игрушки. И арку-подсвечник для настоящих свеч, и за сколько. Так что Виталиковы соображения оставались неозвученными. Или когда Леонард разглядывал на днище коробки с елкой размеры и инструкции по сборке, а затем переходил от угла к углу, замирая на пару секунд, чтобы Виталик мог представить, какая она будет огромная и красивая, было весело, и Виталик радостно кивал головой. А когда коробка была убрана в кладовку, а Леонард заявил, что после тяжелого трудового вечера им просто необходимо подкрепиться бутербродами, Виталик задумчиво смотрел в один угол, другой, и ему начинало казаться, что на фоне этой самой стены с морем и закатом еще и елку ставить было бы совсем нехорошо. Но тема была рассмотрена, решение вроде как принято, и смысла возвращаться к нему вроде как и не было, или как там в интернетах: закопайте стюардессу. Правда, желание ставить елку было каким-то унылым, механическим, упрямо отказывалось расцветать ожиданием волшебства, которое внезапно вспыхнуло в Виталике разноцветными красками от простой фразы Леонарда. Вообще представления о том, каким должно быть рождество, были у личного Виталикова спецназовца вполне определенными. Вообще большинство представлений обо всем у него оказывались ясными и конкретными. Ехать на красный свет – плохо, превысить скорость на тридцать километров – н-ну, если радаров нет, а дорога пустая, почему нет? В конце концов, если немецкий автопром делает машины с такими техническими характеристиками, то не пользоваться ими значит оскорблять этот самый автопром. Наносить физические повреждения, сиречь драться – плохо, но не заступиться за более слабого – ни в коем случае. Соблюдать субординацию – да и еще как, побурчать на начальство в тесном семейном кругу – можно, похаять политиков с сослуживцами в неформальной обстановке – обязательно, причем Виталик, жадно слушавший разговоры Лео и его приятелей, нервно оглядывался: а вдруг их подслушивают какие-нибудь немецкие спецслужбы – тут же на несколько государственных измен наговорили уже. Ну и разумеется: бургомистр – недотепа, в социальных службах начальство поголовно пристукнутое, простые работники – те да, молодцы, отдуваются за всю эту пирамиду. Санта-Клауса нет, но на шестое декабря, то есть день Святого Николая, Виталик непременно должен найти огромный красный носок с подарками рядом с кроватью. А еще венок на двери, а еще светящиеся арки в окнах, а еще шары и гирлянды. Красные и зеленые. У Леонарда Томереля были очень определенные представления о том, какие цвета присущи рождеству. Более того: в один прекрасный субботний день в середине ноября Леонард торжественно заявил: – Мы будем делать рождественский венок. У Виталика округлились глаза. Он опасливо покосился на диван, где лежал его ноутбук – самая надежная штуковина в борьбе со своей функциональной неграмотностью. Но на пути между Виталиком и диваном находился пышущий энтузиазмом Леонард Томерель, и выхода не было никакого, кроме как сесть в машину и отправиться в строймаркет, а по пути утешать себя надеждой, что на месте можно будет сориентироваться. Виталик знал в принципе, что за штука такая рождественский венок; но он понимал и другое: его знания об этом могут быть крайне скудными. Да что там, они и у Лео могут быть... ну ладно, не скудными. Но однобокими – запросто. Плохо при этом было одно: Леонард был решителен и энергичен, а Виталик предпочитал послушно плестись следом за ним и помалкивать насчет своего мнения. И вообще, что за фигня такая – его мнение. А вдруг оно неправильное? Вдруг Виталик чего-то там важного не учел? Или там у него слепое пятно развилось на какие-то вещи? А кроме этого, он совсем молокосос, во многих вещах дилетант, и просто – необразован. И еще это его прошлое, которое все не получалось стряхнуть с себя, которое давило на Виталика непрестанно, пусть и несильно: вроде и делаешь все как положено, а когда твой собеседник смотрит на тебя, нахмурив брови, хочется втянуть голову в плечи, спрятаться под лавкой и тихо виниться перед мирозданием и его отдельным представителем за свою бестолковость и беспутность. Впрочем, поездка в этот самый строймаркет оказалась вполне терпимой. Немцы вообще забавная нация, решил Виталик. Они очень любят мастерить своими руками, но при этом делают все возможное, чтобы максимально облегчить себе это хобби. Ему в прошлом, к примеру, году, не особо пришлось обратить внимание на все эти рождественские штуки, а в этом – только подставляй ладони. В огромном стройрынке было в изобилии самых разных полуфабрикатов – бери и доделывай. Леонард взял огромную тележку, и судя по нескольким фразам, готовился наполнить ее до верха. Поначалу Виталик был возбужден, радовался, как ребенок, возможности сделать что-то бесполезное, но уютное, совместно с Леонардом для их общего дома, но не успел он сообразить, что да как, куда и каким образом, а тележка уже была полной и Лео неторопливо шагал к кассе. Дома Виталик рассмотрел поближе, что именно Лео накидал в тележку. Не то чтобы он был разочарован – деньги-то не его, а Томерелевы, так что следует молчать в тряпочку, и наверное, у таких штук есть какие-то традиции, символические значения и все такое, а Виталик – сбоку припеку и вообще будет делать такую штуку впервые в жизни, но радости от возможности что-то сделать для их с Лео рождества у него не было. Опять же: все исключительно предсказуемое – красные свечи, зеленые ветки, красные же ветки и коричневые штуки. Сушеные апельсины и какие-то палки. Вроде коричные – они даже пахли. Виталик старательно помогал Лео, но без особой радости. Потом, выпроводив Лео на службу и оставшись один, Виталик принялся за самопросвещение. Затем оседлал велосипед и отправился все в тот же строймаркет. Долго ходил между рядами, рассматривал и изучал. Купить ничего не решился, а если честно, жаба задавила отдавать деньги за еще один полуфабрикат, который самому сделать – плевое дело, но кое-чего подсморел. Затем – отправился бродить по парку, вздыхать и пинать листья. Погода была препаскудной, ноябрьской. Было тепло, сыро, тускло, моросил дождик, кажется, собирался туман. Бывало такое несколько дней кряду: молочная пелена, хоть ножом режь. Виталику даже казалось, что этот туман можно отщипывать, как вату, и прятать в карманы. Что поделать, кругом вода. Если не река, то озеро. Если не оно, так ручей или пруд. Это не считая моря в разумной близости. Холодного, Балтийского, волны которого вдохновили Виталика на огромный пейзаж в квартире Лео. Деревья, кажется, тоже разделяли унылое Виталиково настроение: стояли, понурив голые ветки, а кое-где за них упрямо цеплялись бурые, коричневые листья. И под ногами они же валялись, отсыревшие, набухшие. Виталик разворошил носком ботинка одну кучу, вздохнул, полез за сигаретами. Лео эту его привычку не одобрял, но помалкивал. Виталик это неодобрение ощущал и старался курить где-нибудь подальше от него. Нынче у него были полсуток впереди, можно и потравить легкие. А лет семь-восемь назад кругом бы уже снег лежал. Было бы холодно, не посидишь в расстегнутой куртке. И это невнятное настроение не давило бы на Виталиковы плечи, как эта непонятная погода: вроде на календаре осень, а все готовятся к рождеству. Вроде все соглашаются, что в эту пору на улице должно быть холодно, а верится в это с трудом. Вроде радоваться следует, что скоро праздник и все такое, а настроение паршивое. Виталик и решил сделать крюк и забрести в аллею с огромными, толстыми, древними деревьями – и увлекся. Сначала долго сидел и рассматривал каштаны, затем – неизвестные кусты с шикарными кистями красных ягод, там же были обнаружены и красные кленовые листья, ярко-коричневые дубовые, и желуди, упавшие на землю прямо на ветках. Он сначала набрал полные карманы и охапку сверху всякой всячины, которую только можно было найти в парке, затем уселся на лавку и приступил к тщательному отбору. Вообще главным в рождественском венке был венок. Ну и относительная пожарная безопасность. Насчет украшений каждый изголялся как хотел, как фантазия подсказывала, а с этим у Виталика проблем не было, как раз наоборот. Так что он, вдохновленный, порысил домой. Лео предупредил его, что с учетом последних событий в старушке-Германии Виталику скорее всего самостоятельно придется зажигать первую свечу, но если такое случится, то он обязательно, непременно и в приказном порядке должен отправить снимок Лео. Виталик, конечно, был готов к худшему, но мечтал, что вот наступит воскресенье, он будет спать-дремать, свернувшись калачиком, на огромной кровати – одному грустно, и холодно, и неуютно, какой бы под задницей ни был расчудесный матрац и какое бы волшебное одеяло ни натягивать на голову, а где-то в квартире тихо откроется входная дверь, затем что-то позвякает на кухне, затем пошумит душ, и он ощутит спиной бесшумные шаги, и в то же почти мгновение его обхватят сильные руки, погладят по груди горячие ладони и жадные губы прикоснутся к плечу, шее, щеке и губам чуть ли не одновременно и – требовательно. Виталик мечтал об этом, улыбался то широко, то смущенно, стыдился самого себя за такие сопливые мечты и старательно украшал венок. Тут – ягоды, сюда – каштаны, здесь – подложить листья, тут – можно оставить корицу. И свечи – пусть будут шоколадно-коричневые, красные можно и в других местах установить. Увы – в полдень Виталик сидел на кухне в гордом одиночестве, смотрел в окно, пил чай – дурацкая русская привычка, к которой с почтением относился, но не спешил перенимать Лео – и тяжело вздыхал. На рождественском венке горела первая свеча, его фотография была отправлена Лео, в ответ уже прилетело сообщение с восторгами, а веселей не становилось. Но во вторник Лео был дома. Угрюмый Виталик топал домой, опустив голову, даже не смотрел на окна – глупая, дурацкая, невесть откуда взявшаяся привычка, которая могла наполнить глупую Виталикову голову радостью, а могла и опечалить. Лео считай неделю оставался на работе. С юга Германии на север ехали автобусы, вагоны поездов, битком набитые сирийскими, ливанскими, сомалийскими, еще какими-нибудь беженцами, палаточные городки для них возводились один за одним, потому что в городах уже не хватало места, и нужно было их обустраивать, следить за порядком, чем занимались армия, полиция, спецназ – все подряд, и все равно не хватало сил. Да еще странная штука, о которой вскользь упомянул Лео: прибывает очень, подозрительно много молодых парней и очень, подозрительно мало девочек. Он начал было говорить о патриархальной, шовинистской культуре там на востоке, а особенно в маленьких населенных пунктах, из которых большей частью сбегали эти люди – часто сами, иногда их отправляли родители, причем почти исключительно сыновей, но осекся и заставил себя замолчать. «Возможно, я неправ», – только и буркнул он. А много парней в ограниченном пространстве значит потенциальные неприятности, которые и случались тем чаще, чем дольше все это длилось: иранцы против иракцев и они вместе против курдов, сунниты против шиитов, мусульмане против зороастрийцев и вместе они – против проклятых европейцев. Драка, потому что скучно. Потому что один косо посмотрел на другого. Социальные работники иногда требовали сопровождения полиции. Уборщицы – тоже. Полиции приходилось работать очень много. Спецназу – тоже. Затем Лео звонил из Билефельда – «помогаем местным ловить неместных». Затем отправил сообщение: «Остаюсь спать в казарме, мы отправляемся в Берлин». Виталик шел домой и думал: и откуда ему прилетит сообщение на сей раз? Он открыл дверь – а в квартире горит свет и пахнет чем-то вкусным. Суетливо разувшись, Виталик побежал на кухню; он почти повис у Лео на шее, но перепугался собственной порывистости и затормозил в нескольких сантиметрах, растерянный, не знающий, что делать дальше. Леонард подтянул его к себе, обнял, прижался щекой и вздохнул. Тронул губами щеку, отстранился. Улыбнулся. – Привет, – сказал он. По-русски. Виталик нервно засмеялся – он как-то враз забыл и русские, и немецкие слова. Но взяв себя в руки, он выдавил: – Привет. Ты давно дома? – Целых два часа, – саркастично хмыкнув, ответил Леонард. Виталик замялся. Но спросил: – А надолго? – До понедельника, – довольно признался он. На Виталиковом лице все его чувства, наверное, отразились, причем одновременно: недоверие и глубочайшее сомнение так точно, а еще искренняя, щенячья радость, ради которой, наверное, Леонард и всматривался так пристально в его лицо. Он усмехнулся и снова прижал его к себе. – Нас отправили на базу на две недели, – пояснил он. – Так что у нас наступила долгожданная рутина. Мол, мы должны отдохнуть, подготовиться к дальнейшей службе во имя народа, освежить кое-какие навыки, ознакомиться с кое-какими циркулярами, и так далее. Потом скорее всего снова куда-то пошлют, но пока – я дома. – Здорово, – механически отозвался Виталик, глядя на него. Он скучал, страшно скучал, и насколько сильно, понял только сейчас. – Как дела? – спросил Леонард, гладя его – по волосам, по плечам, по спине, с намеком – пониже спины. Легонько ущипнул, похлопал. – Скучал? Виталик зажмурился, не утерпел и обхватил его крепко-крепко, прижался всем телом, а особенно – щекой к его щеке, тяжело вздохнул и кивнул пару раз головой. – Очень, – протянул он Леонарду в плечо. И долго решался спросить еще одну вещь. Если бы не соскучился так, то продолжил бы сомневаться в себе, колебаться, отговаривать: мол, ну зачем такие сопливые слюнявости, они ведь взрослые солидные мужчины, к чему эта дурацкая приставучесть, и так далее. Если бы они не виделись так давно, вопрос этот так и беспокоил Виталика изнутри. Но тут, на волне эйфории, спасибо эндорфинам, у него язык значительно опережал мысли и эту его «разумность», к которой он приучал и никак не мог приучить себя. Виталик и спросил: – А ты? Скучал? И он ощутил эту паузу, дурацкую, унылую, похожую на десятки других, от которых начинаешь чувствовать себя идиотом, так мало этого, потом долго попрекаешь за глупое, недостойное поведение. И что Леонард откинул назад голову и смотрел на него, Виталик тоже ощущал. Посмореть – боялся, но это и ни к чему было: хватало того, что в затылок впились сотни три противных иголочек от этого внимательного взгляда. – Конечно скучал. Очень, – ласково произнес Леонард. – Правда? – подозрительно спросил Виталик и заглянул ему в лицо. – Совершенная. Полная и абсолютная. Ты и почаще мог бы мне сообщения писать, – мягко сказал Леонард и, словно наказывая, похлопал его по заднице. – А то я жду и жду от тебя весточек, а ты не шлешь и не шлешь ничего. Мне так грустно бывает... Он состроил печальную физиономию; Виталик неловко хихикнул, пристыженный – но и счастливый: ему только что не просто дали добро, а чуть ли не приказали вести себя слюняво и романтично. Да он с удовольствием! – Я просто не хотел, чтобы ты думал, что я там, ну... навязываюсь, что меня там... слишком много. И чтобы ты не думал, что я там... – Виталик снова уткнулся ему в плечо и вздохнул. Затем глубокомысленно добавил: – Вот. – Какая замечательная мудрость, – развеселился Леонард. – Иди раздевайся и мой руки. Будем ужинать. Я соскучился по тихому семейному ужину. Виталик радостно закивал головой, отступил назад, еще раз закивал и остался стоять. – Вит, – чуть строже приказал Леонард. – Раздеваться. Мыть руки. Виталик остался стоять, глупо улыбаться и смотреть на него. – Руки мыть, – повторил Леонард. Виталик тяжело вздохнул и трусцой побежал в ванную Это был чудесный ужин. Леонард зажег свечу на рождественском венке, щелкнул Виталика по носу и даже поставил по бокалу для пива рядом с тарелками. – Раз я был лишен этого в воскресенье, будем восполнять лишения сейчас, – заявил он. Виталик повел плечами и согласно тряхнул головой. После ужина, за кофе Леонард заговорил о том, что нужно сделать. Снять деньги со счета, проехаться по магазинам. Пройти техосмотр. Поговорить со врачами отца. Купить ему подарок, чтобы в воскресенье не с пустыми руками ехать. Ему-то конечно все равно, с каждой неделей становится все хуже, он уже давно Леонарда не узнает, сидит себе смирно и глядит перед собой, но дел это не меняет. И прогуляться немного по скверику. Виталик слушал и согласно поддакивал, а у самого сердце забилось чаще. Да, отцу позвонить нужно, наверное; в последний раз он из Виталика всю кровь выпил, но все-таки рождество. Может даже, решиться и рассказать о Леонарде, пусть это и поставит большой и жирный крест на их общении. И еще одно хотел сделать Виталик – и ему было страшно. Одно хорошо: Леонард, сказав об отце, как правило, замолкал на некоторое время, словно переживал еще раз что-то тяжелое, неприятное. Так что у Виталика была чуточка времени, чтобы собраться с духом и выпалить: – А можно я с тобой поеду? Леонард откинулся на спинку стула. Он долго молчал. Виталику хотелось тяжело вздохнуть и постучать лбом о стол. Можно о стену, чтобы хотя бы немного мозгов появилось. Опять сглупил, бестолочь. После выразительной, тягучей паузы Леонард спросил: – Ты уверен, что хочешь этого? Виталик пожал плечами, сглотнул вязкую слюну и уныло признался: – Очень. То есть я не хочу туда идти как именно туда, просто для тебя это важно, и я тоже хотел... понимаешь, если мой отец о тебе узнает, то будет плохо, и я боюсь, а твой – он важен для тебя, и я хотел бы тоже как-то быть с тобой там и все такое. Ай, ладно, проехали, забудь. Он махнул рукой и встал из-за стола. В конце концов, посуду нужно убрать. Кровать расстелить. В душ тоже нужно, все такое. Леонард ухватил его за руку и потянул к себе, усадил на колени, прижал к себе. Сидел и покачивался, словно утешал его. – Обязательно, – наконец сказал он. И повторил, словно одного раза было мало: – Обязательно. Виталик поерзал у него на коленях, извернулся, чтобы почти как большому, положить руку на плечо Леонарду и погладить его. Тот – поднял голову, улыбнулся и потянулся к его губам. – Ты даже не представляешь, насколько это важно для меня, – тихо признался он немного позже. Виталик глупо улыбнулся. Если Лео хочет так думать, пусть. Зачем человека разочаровывать. Воскресенье, второй адвент, зимнее время, предрождественское, было пасмурным, унылым, снега, разумеется, не было, но и дождя тоже. Леонард бурчал, что с каждым годом разница между летом и зимой уничтожается все активней, скоро без календаря и не распознать будет, что за сезон на улице. Виталик помалкивал. Лео парковал машину у дома престарелых, и Виталик тем более помалкивал – волновался. Лео замер у входной двери, обернулся к Виталику: – Это унылое зрелище, если честно. Здесь многие уже не говорят, никого не узнают, не могут обслужить себя сами. Виталик пожал плечами. Хмурый Лео покачал головой, потянулся к нему и коротко поцеловал. – Кстати, я читал, что они, ну, такие больные, – сбивчиво пояснил Виталик, – они все-таки могут чувствовать какие-то чувства и испытывать какие-то эмоции, ну и других тоже могут узнавать. Ему просто может быть приятно. Ну, прогуляться. Лео кивнул. – Я каждый раз надеюсь на это, – тихо признался он. Затем они гуляли по скверу. Виталик, Лео и его отец, сидевший, сгорбившись, в кресле-каталке, с пледом на коленях, которым укутывали его Лео и Виталик. Он сидел, бесцельно смотрел перед собой, никак не реагировал на обращения и короткие рассказы Лео, его вообще, казалось, больше не было. А когда Лео прощался с ним, говорил, что они с Виталиком обязательно навестят его еще раз, когда Виталик взял его за руку, чтобы пожать ее на прощание, старик попытался ее сжать. Лео заметил это, промолчал. У машины, правда, неожиданно обнял Виталика. Дома Лео долго смотрел на венок, прежде чем зажечь две свечи. – Ты все-таки здорово его облагородил, – признался он наконец. – Спасибо. Виталик смутился. Да было бы за что, подумал он. Хотя почему нет: теперь венок – действительно особенный. Лео зажег спичку, задумчиво поднес ее к одной свече, уже немного прогоревшей, зажег вторую. – Рождество совсем скоро, – тихо сказал он. – И я жду его с нетерпением, Вит. Давно такого не было. – Если только вас никуда не пошлют, – буркнул Виталик и обиженно оттопырил губу. Лео ухмыльнулся, потянулся, прикусил ее. – Ничего. В таком случае я прослежу, чтобы мы встретили с тобой ваше рождество. Или на следующее возьму отпуск. Или что-нибудь еще. Справимся, – категорично сказал он и подмигнул Виталику. Виталик расплылся в улыбке и счастливо заявил: – Обязательно! – Ты только не забывай говорить, что ты хочешь и что тебе нравится. Хорошо? Виталик смутился. Его уши медленно разжигал румянец. От дальнейшего позора его могло спасти только бегство, что Виталик и совершил. – И штопор там прихвати! – крикнул Лео и засмеялся. Виталик вернулся обратно через две минуты. Лео задумчиво смотрел на венок, заслышав Виталика – покосился на него. – Ты же не против, что я уже планирую следующее рождество? – неожиданно спросил он. У Виталика вырвалось безнадежное: «Уже?» – Так а что до него осталось – жалких двенадцать с чем-то месяцев, – беспечно пожал плечами Леонард. – Или у тебя другие планы? Да сколько угодно. Получить права. Найти работу. Разукрасить спальню – у Виталика было несколько идей. Прожить лет пятьдесят вместе с Лео. Что угодно. Но об этом можно и в другой раз поговорить, а пока – всего лишь о рождестве, которого Виталик тоже ждал с нетерпением.