Снотворное

Неудачный эксперимент. Снова. Уже в который раз Франкенштейн перечеркивает свои расчеты и снова и снова пытается найти идеальный вариант необходимого ему средства. Только вот не сходится, раз за разом он находит ошибку не дойдя и до середины расчета, не начиная толком эксперимент... что-то идет не так. Ему необходимо вдохновение, просветление, божественное знамение, в которое ученый не верит. Он откладывает свои записи, откидывается на спинку кресла и давит зарождающуюся в нем злость на самого себя, за то, что не может найти решения простого вопроса. Его поиски безуспешны, но сдаваться он не собирается... Разве что вот сейчас ему необходимо успокоится, взять себя в руки... От злости, которую он не смог обуздать, он разбивает пробирку с фиолетово-черной жидкостью, кусает губы, до боли сжимая кулаки - ничего не делать, просто дышать, просто успокаиваться... Вдох, выдох, он найдет решение, нет ни одной загадки, которую бы он не разгадал, нет ни одной тайны, которую бы он не разрешил. Но найти снотворное для себя он не в силах. Темное копье, визжащее тысячами поглощенных душ в его сознании не давало выспаться, не давало спокойно думать, и словно стало вдвое безумнее, чем до того, как Франкенштейн поселился у Ноблесс. Он мог его сдерживать, но, к огромному сожалению, на это уходили все его мысли и силы, а тратить время, грубо говоря, на себя, Франкенштейну хотелось меньше всего. Проблему он увидел сразу. И, едва определив ее для себя, тут же принялся искать ее решение. Но пока что безуспешно. Вздохнув, Франкенштейн встал с кресла и прошелся взад-вперед по комнате. Он сосредоточенно думал как именно ему обеспечить спокойствие себе и Мастеру. Как именно он может усмирить вечно визжащее, вечно голодное, вечно безумное копье... усмирить, и только. Момент, когда он перестал быть один, он пропустил. Райзел прикрыл за собой дверь, как всегда без эмоций глядя на своего человека, который словно загнанный зверь в клетке метался по комнате, бормоча себе под нос малопонятные слова, казалось, что он спорит сам с собой. Райзел стоял возле двери, наблюдая за этим некоторое время, а затем тихо прошел мимо Франкенштейна и сел в кресло у камина. Франкенштейн онемел, замер, непонимающе глядя на "появившегося из ниоткуда" Мастера. Действительно, он был так поглощен анализом своих неудач, что совсем отрешился от реальности. Заставив себя собраться с мыслями он тихо поинтересовался: - Мастер, что заставило вас... прийти сюда? Если вы желали меня видеть, вам достаточно было просто... пожелать. - Он путался в словах, не зная что именно ему делать, из-за простой человеческой усталости он даже не сразу сообразил предложить Райзелу чай. Однако, против обыкновения, он ответил на это предложение отказом. Франкенштейн смотрел растерянно, не зная, зачем Мастер пришел в таком случае. - Ты обеспокоен, Франкенштейн. Быть может, тебе нужна моя помощь? - Вопрос был тихим, спокойным, но он все перевернул во встревоженной душе человека. -Вы... Вы правы, Мастер. Но можете не сомневаться, я найду решение моей проблемы, вам не о чем беспокоиться! - пылко сказал Франкенштейн, опускаясь перед мастером на одно колено. Чуть подняв взгляд, он зацепил им тонкую изящную кисть, узкие пальцы с идеальными лунками ногтей, проследил взглядом каждый изгиб, каждую нежную складочку кожи, сглотнул тяжело, слыша в собственном разуме самые безумные слова и чувства, вызванные безумным жадным сознанием его оружия. Оно словно ощутив брешь в самоконтроле, словно найдя лазейку, искушающим тоном шептало, манило, предлагало то, о чем сам ученый не смел и помыслить. А Райзел, словно видя эту жестокую, но бессловную борьбу Франкенштейна с самим собой, желая поддержать его, положил ладонь ему на плечо. Человек, находящийся в замешательстве, в состоянии близком к слабости и не возможности полноценно себя контролировать, повернул голову и коснулся губами кожи на границе белоснежной ткани рубашки и нежной желанной кожи. Райзел не убрал руку, напротив, он повел пальцами за ухо Франкенштейна, вплетая их в его волосы, чуть притягивая к себе, заставляя податься вперед, потерять равновесие и упереться руками в кресло, по бокам от ног Райзела, а губы его коснулись в этот раз любимых губ самого желанного создания на свете. Самого прекрасного, самого идеального... Франкенштейн чудом смог заставить себя успокоится и не отстраниться, чтобы тут же покрыть поцелуями руки - Райзел желал целовать его в губы, так зачем лишать себя и Его такого удовольствия.. Впрочем, уже через пару секунд его руки словно обрели собственную волю, провели по бедрам Ноблесс, к ремню его брюк, дрожащие пальцы словно в раз потеряли всю свою ловкость и гибкость, когда не остановленный Райзелом Франкенштейн запустил ладони под белоснежную ткань рубашки. Поцелуи становились все жарче, все несдержаннее, Райзел не отстранялся, более того, только крепче прижимал к себе человека, обнимал в ответ, гладил по волосам, по шее, отвечал на поцелуи и прогибался под ласковым касанием рук Франкенштейна, рук столь наглых, откровенных, умелых, нежных, сильных... Райзел руки Франкенштейна любил. Любил наблюдать за движением его пальцев, когда он заваривал чай, поправлял свою одежду, наводил порядок в его комнате, стряхивая невидимую глазу пыль. Любил он и ощущать эти горячие прикосновения, такие, от которых даже у него голова шла кругом. Его касания и ласки не были ни на что не похожи. Дыхание сбилось, когда затянутый в пучину вседозволенности и собственного желания Франкенштейн легким движением стянул Райзела с кресла себе на колени. Тот не оттолкнул, заставил только снова поднять лицо, посмотреть себе в глаза и поцеловал, деля с ним на двоих дыхание, не закрывая глаза, наоборот, заставляя ощущать его свое наслаждение. Общее, на двоих... Руки Франкенштейна, вновь обретя должную им ловкость, избавляли их от одежды, хотя Райзелу достаточно было для этого только лишь мановения руки. Вдох, выдох... ласки становятся все интимнее, сосредотачиваясь на самых чувствительных местах - бедра, плечи, шея, поясница. Когда Франкенштейн касается ягодиц Райзела, у него от одного этого мимолетного касания в глазах все меркнет и взрывается фейерверкам, он не верит в происходящее и в месте с тем старается получить как можно больше. Прикосновения, ласки, проникновение... легкое, умело смягченное ласками, а в место смазки - кровь из собственных, прокушенных чуть раньше, пальцев. Райзел закрывает глаза, прогибаясь, его дыхание становится громче, аккуратные ногти впиваются в кожу на плечах Франкенштейна и тот стонет, не в силах сдерживать свое возбуждение, усиленное ощущением его жаркой тесноты, его прекрасного тела в своих руках, прекрасного, отзывчивого, распаленного... У Франкенштейна кружится голова, когда он шепча безумную восторженную чушь умоляет простить ему его дерзость, позволить сделать то, чего так хочется, то, к чему он с такой нежностью и трепетностью готовит своего мастера. Тот отвечает кивком, поцелуем, тихим, едва слышным стоном, и руками только крепче обнимает, цепляясь за плечи, насаживаясь медленно, громко, протяжно вздыхая. Он сдерживается, не ясно зачем, но откровенных стонов от него не дождешься... Но Франкенштейну хватит и того что есть. Руки у него сводит от безумного желания оставить на коже синяки, следы своих прикосновений, но он заставляет себя быть осторожнее, дышит через раз, в ушах звенит от собственного ужасно громкого стука сердца. Он даже двигаться не начинает, пока не ощутит что Райзел готов продолжить - он сожмет его плечи, поцелует, тихо, едва слышно попросит двигаться, и это будет так правильно, так верно, человек будет так счастлив обладать Ноблесс, захлебываться их чувствами, общим наслаждением, он не сможет сдерживать собственный голос и эмоции, они будут бить словно фонтан, переливаясь через край, и Райзел будет получать удовольствие не только лишь от прикосновений но и от этих захватывающих его целиком и полностью безумных человеческих чувств. Слившись в экстазе наслаждения, порочном, примитивном и возвышенном одновременно, отрешившись от всего мира и существуя лишь друг для друга, они не замечали течения времени. Франкенштейну казалось, что они вместе, в таком единении, годы, десятилетия, века... В момент оргазма он едва мог выдохнуть имя Райзела, словно ослепший и оглушенный, словно родившийся снова, его сознание было пустым, кристально прозрачным... - Ты успокоился? - Райзел спросил тихим, как всегда безмятежным голосом, поглаживая обнимающего его Франкенштейна по волосам и улыбаясь ему опухшими от поцелуев алеющими губами. Щеки Франкенштейна обожгло краской, когда он понял, какое именно ему нужно успокоительное, и в каких дозах.