Смуглые и золотоглазые

Юширо давно уж вырос и выучил наизусть слова наставников о том, что следует помнить не просто юноше из знатного рода, но — будущему главе семьи. Ему до сих пор кажется, что сестра была бы куда лучшей главой Дома, чем он, но разве с ней поспоришь? Сестра, его удивительная сестра лишь звонко хохочет в ответ. Не нужна ей, легконогой богине, тяжесть на плечах, пригибающая к земле. Разве удержишь в оковах ветер? И Юширо пришлось смириться. Усердно учиться, слушать наставников, с благодарностью принимать уроки сестры... всё ради того, чтобы однажды увидеть в её глазах гордость за него. Но иногда — сестра так редко бывает дома! — он приходит в её покои. Кладёт голову к ней на колени, как маленький, и просит: — Расскажите о Марсе, сестрица... Йоруичи откладывает поющую под её руками серебряную книгу, легко гладит брата по волосам. — Я ведь рассказывала много раз, Юширо. — Всё равно, — он жмурится от редкой ласки. — Что же... Слушай. В такие минуты его насмешливая сестра становится странно-задумчивой, золотые глаза туманятся воспоминаниями, а речь её звучит плавно и напевно. — Дни Марса золотисты, тягучи как расплавленный мёд. Солнце обласкало кожу детей Марса, отразилось, застыв навек, в их глазах, солнечный жар впитался в кровь и суть. По дну высохших морей легко скользят стройные корабли — мимо припорошённых пеплом седины красноватых предгорий, мимо полуразрушенных пристаней, и голубые паруса их похожи на крылья... Ночи пронизаны светом двух лун и полны ветра, что поёт, не умолкая, песнь, неизменную с начала времён. В лунном свете двоятся, изламываются причудливо тени, скользят, оживая, шепчутся о чём-то. Белые покинутые города неверны и воздушны, высокие башни будто вырезаны из помутневшего от времени хрусталя, застыли в вечном ожидании мраморные изваяния псов и кошачьих родичей, что похожи были на земных львов, а по украшенным потускневшей от времени мозаикой мостовым ступают неслышно воспоминания. — Что сталось с теми, кем мы были? Что сталось с Марсом?— Юширо не раз слышал ответ, но спрашивал вновь и вновь. — У каждого свой Марс, Юширо, его довольно для всех, — будто невпопад отозвалась сестра. — Множество отражений, легко переходящих одно в другое, гибкое время — не столь незыблемое, как в мире людей, живое и ощутимое, как прохладная вода, зачерпнутая ладонью. В одном из отражений, возможно, наш народ остался жить не призраками в горах и воспоминаниями осиротевших городов, и по-прежнему звучат голоса и смех, где-то по сиреневым лугам бродят, взявшись за руки, влюблённые, поют флейты и свирели, на песчаный берег давно высохших морей набегают волны и скользят лодки по глади каналов, а ветер напоен запахом трав. И марсианин, встретив странного призрака, лишь посмеётся, когда ему скажут, что всего этого нет. Потом на Марс пришли люди, а мы даже не могли сказать — не были ли они нами из других времён. Люди дали нашим горам, морям и равнинам свои имена, не замечая, что Марс и солнце исподволь меняют их самих изнутри, лаская кожу и вызолачивая глаза. Пока ещё — дети чужого мира, они принесли с собой болезнь, против которой бессильны оказались все наши знания. Выживших было мало, но и те, кто остался, стали другими. Болезнь истончила наши тела, делая похожими на призраков... наверное, мы и были — ими, просто Марс не хотел отпускать немногих оставшихся детей. Грани, Юширо, на самом деле могут быть только в разуме, который с детства приучали к запретам. Нет грани между человеком и миром, что его окружает, мы — этот мир, и этот мир — мы. Достаточно протянуть руку... Чтобы изменить свой облик на облик другого живого существа — довольно почувствовать его, принять со всеми мыслями и переживаниями — конечно, ты не станешь стрекозой или мухой, но человеком, благородным псом или гордым котом... Для первых на Марсе людей умение это стало гибелью, а для некоторых из нас — ловушкой. Люди ещё молоды, а потому пылки, они мыслят слишком громко, горе их оглушает, а воспоминания — пьянят. Легко забыться, потеряться в ином облике, дорогом кому-то. Скольких братьев и сестёр мы потеряли так? Я не знаю, как и не знаю, стало ли это для них благом — жить чужими воспоминаниями и чувствами, в конце концов забывая свою суть. И всё же нам, призракам, отзвукам былого, хотелось напоследок хотя бы узнать — кто они, ставшие невольной гибелью и без того умирающему народу? Похожи ли они больше на нас, чем кажется, не станут ли — нами? Не выстроят ли когда-то на Марсе дивные города, опустевшие на закате нашей жизни? Нескольких котов, проникших на корабль, люди не заметили — этот облик нашей семье всегда был ближе всего. Знаешь, одна из легенд Марса рассказывает о золотоглазых кошках, некогда победивших змея, что хотел заглотить солнце... Художники любили изображать кошек, и кошки же украшали фризы зданий, почти всегда — вместе с символами солнца. Другая легенда говорит о том, что некоторые из марсиан произошли от тех кошек, а правда то или нет — кто знает. Однако земной мир оказался слишком тяжёл и плотен для истончившихся тел, и врата в Общество Душ, мир иного плана, стали спасением для нашей семьи — кроме той из нас, которая предпочла остаться рядом с живыми, но принять их облик уже не смогла. Та чёрная кошка, Юширо, что приходит к умирающим, чтобы проводить их до врат, — она ныне не принадлежит ни одному из миров, так и оставшись — между... Вырастут ли когда-то на Марсе белые города, высохнут спустя тысячелетия ласковые моря и сиреневые луга, станет ли смуглый и золотоглазый народ лишь призрачными воспоминаниями — я не знаю. — Я не помню, — сказал Юширо, сглатывая комком вставшую в горле обиду. Он ведь родился уже здесь. — Совсем не помню. Ни белых городов, ни голубых гор, ни крылатых парусами кораблей... Ладонь ласково провела по волосам, тронула виски. — Память однажды проснётся, — голос сестры прозвучал очень мягко. — Память тех, кто был до тебя... Марс живёт в тебе, как и во мне, и в остальных своих детях. И ветер его по-прежнему поёт неумолчно... Юширо сел, и одинаковые золотые глаза на смуглых точёных лицах встретились. Затем Йоруичи протянула руку и надела серебряную маску. Мгновение Юширо смотрел на равнодушную маску, до последней чёрточки повторявшую лицо сестры, потом поднялся и тихо вышел, осторожно прикрыв за собой створку двери. Золотые глаза сквозь прорези маски смотрели куда-то вдаль, тонкие пальцы ласкали выпуклые пиктограммы, и пела ответно серебряная книга.