Коллекционер

Манабу был странный малый. Это стало понятно ещё в детстве. Другие малыши приносили мамам из детского сада аккуратные, вырезанные по трафарету поделки. Он таскал камни. Обычные, ничем не примечательные, в основном, даже на редкость уродливые. Когда мама, всплескивая руками, расстроенно говорила: - Милый, ну это же просто ком грязи! Он смотрел с непониманием, фыркал и отвечал: - Что ты! Приглядись! Когда он вырастет, он станет броненосцем. Коллекционирование — хобби для одного. Так Манабу решил, когда обнаружил дорогие сердцу экспонаты в помойном ведре. Мама-то терпела, но бабушка не выдержала. С тех пор он задался целью — уехать из этого дома и полностью посвятить себя тому, что ему нравится. Поскольку он был не только чудаковатым, но ещё и умным, и упрямым, сложилось всё, как Манабу хотел. Крохотная отдельная квартирка в Токио, работа на дому, скромная, но вполне устраивающая его зарплата. Он сократил общение до минимума. С людьми нельзя делиться, они всё равно не врубятся, обсмеют в лучшем случае. В худшем — ему вспоминались многочисленные побои и унижения в старшей школе. Ну подумаешь, засекли, как он фоткал надписи в туалете, он и на партах с обратной стороны фоткал. Ему просто нравилось, когда кто-то признаётся в любви там, где никто не увидит. Выходило очень пошло и очень честно. Это Манабу и коллекционировал, за что поплатился. Кнопки в сменной обуви, жвачка в волосах, записки «Пни меня, я извращенец» на спине. Он подумывал о том, чтобы и это сохранять и каталогизировать. Правда, отщепенцы из других классов не поддержали его идею, когда он обратился к ним с просьбой поделиться пыточным оборудованием, которое на них испытывали сверстники. Люди. Что с них взять? Зато после достижения совершеннолетия и свободы, жизнь стала налаживаться. В городе появилось ещё больше возможностей и увлечений. Он собирал украденные в присутственных местах ручки. Причём не те стандартные, которые на пружинках крепятся в каждом банке или поликлинике. Ему нравились ручки, поставленные сотрудниками взамен уже упёртых. В этих вторичных было что-то личное — рисунок, иногда название какого-то аниме, или обгрызенный кончик. Была у него одна клёвая с головой Дарта Вейдера на конце, причём унёс он её из какого-то уж совсем унылого не запоминающегося офиса. Потом — сахар. Самое прикольное было подойти к столу кого-то в дешёвой забегаловке и спросить: - Извините, вам не нужен сахар? Мне бы всего один… А то там такая очередь. И с трепещущим сердцем уйти с уловом, сжимая в кармане плотный длинненький пакетик с логотипом заведения, мягко поглаживая крупинки, скрывающиеся под его тонкой бумажной кожей. Под сахар у него тоже была витрина с маленькими прозрачными ячейками. Манабу любил аккуратность и порядок. Просто вряд ли кто-то мог понять то, что он считал порядком и оценить то, что он называл сокровищами. В его доме было много света и стекла, он вообще напоминал музей и дворец одновременно. Наверное, любой, переступивший порог этой квартиры, обомлел бы от изумления. Но никто не переступал. Даже пиццу он предпочитал покупать в пиццерии, а не заказывать по телефону. Чужие не должны были видеть то, что он годами бережно сохранял и расставлял по стеклянным полочкам. Зато у него было много неживых друзей. Предметы, которые кажутся посторонним бесполезным хламом, в его святилище обретали систему и становились частью идеального, дышащего теплом, воспоминаниями и фантазией, мира. Например, картонные стаканы Старбакса, на которых написаны имена. При любом удобном случае он, воровато оглядываясь, доставал их из мусора, подбирал на скамейках, а дома вырезал подпись, сорт и вклеивал в альбомы. Иногда люди называют себя совершенно по-идиотски, иногда — говорят кассиру написать ник, а порой — только фамилию. Каждому имени он придумал историю. Вот этот — большой мокко с мятой: очень забавный и одинокий, любит котов, играет на гитаре. Вот эта — ирисочный латте: она работает в книжном и обожает ролики с енотами, а вечерами играет в онлайн мморпг за орка. Ещё он любил стёкла и пёрышки, которые затем превращались в ловцов снов на его окне. И камни. Всё те же камни. Серые и цветные, даже причудливые обломки кирпича. Но это была самая печальная часть большого собрания Манабу. Он никак не мог найти броненосца… Проблема была в том, что иногда хотелось чего-то новенького. Ничего не поделать, так устроен человеческий организм, даже самый совершенный и упорядоченный, как у Манабу. Вечно ему не сидится, хочется приключений на задницу. Вот так однажды, накануне Рождества, он решил, что пора. Пора обзавестись новой коллекцией. Но чего? Он пока не знал и весь дрожал от тревожного предвкушения. Обычно вдохновение накатывало, как любовь, совершенно непредсказуемо и из ниоткуда. Просто падало на голову большим мягким снежным облаком — бум… Так случилось и в этот раз. Он случайно прочитал в интернете историю о каком-то мужчине, который собирал марки весьма странным образом. Он отправлял письма по выдуманным адресам и получал конверт обратно с маркой чужой страны. Тадам, вот оно! Импульс был сильным, возбуждающим и ярким. Правда, Манабу не интересовали марки. Он хотел собирать именно конверты, прокатившиеся в никуда и обратно. Письма и их печальные, обречённые путешествия. Он загорелся идеей, купил конверт и, жмурясь от удовольствия, замер над ним с ручкой Дартом Вейдером в руках (всё-таки она была его любимицей). «Нет. Так не пойдёт. Надо что-то написать». Пустой конверт — это неправильно. Это как послание в бутылке без самого послания, не чудо, обычные отходы. Манабу нравились не просто вещи, а вещи, наполненные смыслом и надеждой. Это заставляло его видеть странные удивительные мелочи вокруг, крупицу пыльцы фей в самом будничном. Поэтому он взял чистый лист и написал единственное, что показалось ему подходящим для такого случая: «Ты мне нравишься». Запечатал конверт, имя адресата он решил взять из каталога кофейных имён, фамилию — из головы. Над адресом задумался. Куда бы послать своего первого голубя? Стартовый экспонат — самый важный. Но, пожалуй, не хочется ждать его слишком долго. Скоро Рождество, было бы здорово начать коллекцию в такой замечательный день. И Манабу написал придуманный адрес в одном из японских городов. Бразилия, Россия, все эти удивительные страны пусть случатся позже. Начнём с родного. Затаив дыхание, он отнёс своё письмо на почту, служащий там поглядел на него как-то подозрительно, но Манабу не любил смотреть людям в глаза. Отправил и убежал опрометью, накинув на голову спасительный капюшон. Время летело, город украсили режущей глаз иллюминацией, Санты на каждом углу, ёлки, олени. Влюблённые парочки с безумными визгами бегали по магазинам в поисках подарков. Манабу даже постоял перед витриной с шарфами со снеговиками, смущённо потоптался-помялся, зашёл внутрь и вышел со свёртком, в котором лежал простой чёрный без орнамента. Глупо как-то носить то, над чем даже смеяться некому. Письмо не возвращалось. Это было очень странно. Все сроки уже прошли, так просто не могло быть. Манабу был ужасно разочарован. Наступил сочельник, и ничего не случилось. Он уныло грел в микроволновке кусочек готовой замороженной индейки с клюквенным соусом. Единственный его дорогой гость не пришёл. Почему-то он был уверен, что с этого письма начнётся что-то особенное, возлагал на него столько ожиданий. Одиночество, в котором он находил столько источников для радости, вдруг навалилось тяжёлой душащей болью. Ему до ужаса захотелось разделить эту почти безвкусную индюшку хоть с кем-нибудь, и пусть он не видит в камнях броненосцев, но может улыбаться. «Кота что ли завести?» — подумал Манабу, и тут в дверь позвонили. Он чуть не уронил на пол свой несчастный ужин, на то, чтоб поймать выскальзывающий горячий лоточек, пришлось потратить лишнюю минуту. Соус расплескался на чистый светлый пол, расстроив хозяина квартиры ещё больше, а звонок всё трезвонил и трезвонил, требовательнее и требовательнее. «Какой громкий! Я и не знал!» — удивился он, нашёл наконец точку опоры, угомонил танцующую в руках индейку, осторожно поставил на стол, промокнул грязь и направился в прихожую. - Кто там? — робко спросил Манабу у двери. Она, наверное, не услышала, потому что не ответила. А разрывающий мозг колокольчик продолжал орать. - Кто там? — повторил он уже более уверенно. — Я никого не жду! — закричал он под конец, и звонок испуганно затих. - Простите… Ошио Манабу здесь проживает? Я насчёт письма, — голос был встревоженным, но сработало не это, а кодовое слово «письмо». Манабу тут же распахнул дверь. На пороге стоял неприятный тип. Высокий, улыбающийся, туповатый на вид, с пирсингом в губе и брови. А ещё в шапке Санта Клауса. Последний факт почему-то сделал нежданного визитёра особенно противным в глазах Манабу, но он терпеливо ждал разъяснений. Мерзость в шапке раздражающе молчала и почему-то не спешила ничего говорить. Спустя пару мучительных минут он догадался, что существо хочет зайти внутрь, и мысленно задёргался весь: перспектива как-то не радовала, но и про драгоценный экспонат хотелось узнать. - Можно? — тихо спросило нечто. - Ммм… — неуверенно ответил Манабу, держа оборону. - Ну неудобно же здесь о ТАКОМ говорить, — многозначительно вскинул брови незнакомец. То ли от неожиданности, то ли от того, что согласился в душе с непрошеным гостем, ведь его коллекции — не тема для коридорных бесед, но он отступил внутрь, пропуская пирсингованного в прихожую. Тот вошёл, тихо прикрыл за собой дверь и опустил глаза в пол. Шапку с головы стянул и стал терзать в руках. «Нервничает, что ли?» — удивился он про себя, но помогать этому чужаку не собирался, просто ждал, что тот заговорит. - Эм… Простите ещё раз… Но… Вы — Ошио-сан? - Ну, допустим, — осторожно ответил Манабу, вглядываясь в необъяснимого интервента. При этом парень поднял глаза, встретился с ним взглядом и тут же опустил. - Я получил Ваше… твоё письмо. Вот тут Манабу испугался, потерялся и стал лихорадочно соображать. Да как? Такого быть не могло! Он же всё придумал и выбрал случайным образом… - Ты, наверно, стеснительный очень, да? Я понимаю… Такое дело… Ты поэтому моим родителям письмо послал, а не мне? - Что? Нет! — едва выдавил он из себя, внутренне не соглашаясь ни с одним произнесённым словом, но то, что дальше забормотал незнакомец, настолько его ошарашило, что он просто стоял, как дурак, и открывал-закрывал рот без звука, рыба-рыбой. - Ну да, ты же написал Сатоо Казуки, они и не стали открывать, не волнуйся, они не читали. Я так боялся, когда сюда шёл, думал, розыгрыш. Я вообще раньше получил, но больно жутко было. Вот, решил, если в шапке, то типа можно отшутиться будет… Для прикрытия купил, — парень как-то нервно хохотнул, и Манабу решил, что сейчас самое время шарахнуть его чем-нибудь тяжелым, можно будет свалить на самооборону. Но названный Казуки, чуть заикаясь, продолжал лепетать всё быстрее и быстрее: — Но я так рад, что всё-таки пришёл. Не ожидал, что это ты. Я так рад… Манабу… Манабу-кун, я тебя помню… Ты у меня как-то сахар взял в кафешке. Тут у хозяина квартиры глаза на лоб полезли… - Я ещё подумал: какой симпатичный, разве бывают такие люди милые и стеснительные?.. А потом две недели назад ты ко мне на работу приходил. Но я думал, это случайность. - Куда? - На почту… Я на почте работаю, на складе, — едва слышно добавил Казуки. — Там обычно тихо. А у меня проблемы с общением. Не думал, что могу понравиться кому-то… Тебе… «Да, выглядишь ты стрёмно», — про себя согласился с ним Манабу. Хотя, насколько он помнил, в школе таких все вроде любили, особенно девочки. Широкоплечих и узколобых. Ему, наверняка, кнопки в обувь не подсыпали. - У меня демофобия, — гость не останавливался, а бедная, ни в чём неповинная шапка в его руках превратилась в бесформенный красно-белый ком, он неосознанно выщипывал из неё клочки, и они, кружась, оседали на полу под его ногами. Манабу, хмурясь, наблюдал за падением и пытался разобрать, что же этот чокнутый шепчет. Уверенности в нём оставалось всё меньше, кажется, тот уже сам жалел, что пришёл. — Я толпы боюсь. Если честно, то людей вообще… Ну, сейчас уже меньше. Лечили меня долго. В детстве аж до пены изо рта и истерики боялся. Если там праздник какой, или ещё что. А в классе просто дёргался всё время. Мне врач назначил налаживать контакты, так-то я бы дома сидел, конечно. Но… Вот решил, что это вроде знак… Зачем я тебе всё это говорю? — отчаянно вдруг взмолился Казуки, и Манабу впервые внимательно всмотрелся в его лицо, открытое и опечаленное. «Ладно, ничего, правда, глупость из него не исчезла, но милое даже. По-своему. О чём я думаю?» Положа руку на сердце, он хотел выгнать незнакомца вон. Но слова о страхе толпы резанули его как-то глубоко. Он ведь знал, что сейчас творится на улицах. Бесконечный поток празднично настроенных разряженных мерзких человечишек. Если то, что болтает этот придурок, правда, ну хоть немного, хоть на четверть, то он должен был пройти через все муки ада, прежде чем добрался. Карие глаза с яркими искорками смотрели так жалобно, что Манабу не выдержал: - У меня индюшка есть. Невкусная. Из заморозки. Проходи. Парень застыл, заворожённо глядя на него, постоял так, подышал, потом кивнул: - Ух ты… — скинул обувь и снял мокрую от растаявшего снега куртку. Манабу понравилось, что, проходя мимо комнаты, он не стал пялиться на витрины, то есть увидеть-то увидел, но акцентировать внимание не стал. Понравилось то, что без разговоров помыл руки перед тем, как зайти на кухню. Понравилось, что спросил, помочь ли ему с тарелками, а когда получил отказ, не стал навязываться и лезть под руку. Вообще, его даже немного пугало то, что написанное в том письме всё меньше напоминало выдумку. Манабу с ужасом осознавал, что Казуки ему, кажется, и правда нравится. Что-то вроде необъяснимого притяжения бумаги к эбонитовой палочке, скрепки к магниту. Он одновременно раздражал и выглядел таким… своим. Даже то, как он пугливо держал чашку, крепко, обеими руками, с недоверием поглядывая на чай: глотнуть или горячий ещё? Это тоже было приятно. А, может, дело было в том, что Манабу ещё никогда и никого в жизни не кормил. - Блин, я идиот, — Казуки отставил кружку и хлопнул себя по лбу. - Возможно, — уклончиво пробормотал Манабу. - Я подарок не принёс… - Какой подарок, ты меня не знаешь. Хотя… Давай мне письмо. - Что? - Моё письмо, ты же его с собой взял? Как квартиру нашёл? По адресу же? - Само письмо нет, его дома оставил. Можно мне его не отдавать? И это почему-то тоже тепло отозвалось внутри, но вида Манабу не подал, только вздохнул расстроенно. - Но у меня конверт есть! Конверт пойдёт? - Да! Конверт — это важно, — ответил он с совершенно серьёзным видом. Отправился в комнату за чистым альбомом и ручкой. Потом взял у Казуки из рук бумажный прямоугольник, вложил под прозрачную плёнку на странице и подписал «24 декабря» и год. Сосредоточенно выводя иероглифы, он и не заметил, как гость смотрит на него, точно на седьмое чудо света. Оторвался от бумаги, задёргался под сияющим взглядом: - Что? Чего уставился?! Да, я собираю вещи… Всякие… - Ручка! — чуть не закричал Казуки. - А? - Это моя! С Вейдером! У нас спёрли в отделении, надо было срочно ручку, все рылись-рылись, пришёл клиент, я свою поставил, а вечером — нет её, так расстроился… Так ты… - Это не то, что ты думаешь, — Манабу и сам был в шоке, безумие какое-то, не бывает так. Но щёки предательски вспыхнули, ему казалось, он сейчас весь малиновый, весь — горит. А вот Казуки выглядел совершенно счастливым, ещё немного — прыгнет, обнимать начнёт. Вот этого Манабу точно не хотелось, он даже выставил вперёд руку в защитном жесте и замотал головой в тщетной надежде, что сейчас проснётся и всё будет по-старому, мирно и неспешно, без всяких тут психических недоразумений на его кухне. Но недоразумение не исчезло. Правда, надо отдать ему должное, сдержалось, тискать не полезло, и на том спасибо. Зато он умудрился выдать ещё один обескураживающий вопрос: - Чем займёмся? - То есть… Ну, мы поели… Это разве не всё? - Нет, что ты… Ведь праздник же. Надо как-то отметить. - Я не пью. - Я не о том! Хотя сейчас выпил бы, — ощущение было такое, будто каждый раз перед тем, как сморозить очередную глупость, Казуки набирал в рот воздуха, словно нырнуть собирался. — Надо что-то сделать… - Что? — севшим голосом спросил Манабу, оглядывая восторженного психа с ног до головы. — Я обычно просто ем индейку. - А потом? - А потом сплю… - Не вариант. - А ты? - Что я? - Что ты делаешь на Рождество, Казуки? Он так заёрзал и заистерил, услышав это, что Манабу даже пожалел, что спросил. Губы гостя задрожали, пальцы непроизвольно заскребли ногтями по джинсам. «Хорошо, что шапку оставил на вешалке, а то и тут бы насорил», — подумал устало коллекционер. - Ну… — наконец решился признаться парень, — обычно на Рождество я езжу в Аокигахару… - Чего? В Лес Самоубийц? — Манабу второй раз за день чуть не уронил посуду, второй раз за день пролил клюквенный соус на пол. Взял салфетку и стал собирать, а этот неугомонный ринулся помогать, присел на колени рядом с ним и тоже тёр кафель яростно, не решаясь взглянуть на собеседника. - Угу. Четыре раза ездил. Так и не решился. - Ты больной совсем. - Не… Нет… Не знаю, я просто… - Дурак. Будем смотреть телевизор и есть мороженое. - Тоже из морозилки и тоже невкусное? — Казуки хмыкнул и стал выписывать салфеткой на полу озадаченные круги. Манабу сам не понял, из-за чего так разозлился на него, но ему сейчас очень хотелось врезать, даже больше, чем тогда в прихожей. Он посмотрел на сосредоточенно надувающего щёки малознакомого идиота, развозившего красное пятно во все стороны, и обречённо выдохнул: - Из морозилки. Только вкусное. Фисташковое. Лохматый странный гость поднял на него виноватый взгляд, и Манабу с недоумением понял, что, в принципе, он был бы не против, если бы этот чудак его сейчас поцеловал. Наверное, иногда всё-таки мысли передаются на расстоянии. Особенно, если расстояние такое до жути маленькое. Потому что Казуки сам удивился своей смелости, зажмурился и кончиками губ легко прикоснулся к губам сердитого паренька напротив. Ладонь, перепачканная в клюквенном соусе, накрыла другую такую же, и длинные тонкие пальцы судорожно сжали салфетку. Лёгкий запах табачного дыма от Казуки, горький вкус кофе от Манабу, странно, но смесь вышла совершенной. Это продолжалось всего минуту. Потом они, правда, смотрели кино, ели мороженое, ни слова не говорили о произошедшем. Зато много болтали о камнях, стёклах и перьях, о кнопках в сменке и об именах на бумажных стаканчиках. Оказалось, что Казуки иногда ходил в Старбакс. Редко по выходным, ранним утром, когда покупателей мало. Он всегда брал большой мокко с мятой, он действительно любил кошек, но у него не было гитары. Обещал подумать, идея ему понравилась. Около пяти утра он засобирался к себе: - Сейчас лучше всего будет идти… - Хорошо, — просто сказал сонный Манабу, хотя на самом деле так не считал. Было жалко его отпускать, как будто что-то не договорил, не доделал, грустно. Но он помог, снял куртку с вешалки, подал своему новому приятелю, вскользь замечая, что она уже высохла. Улыбнулся и зевнул напоследок: — Классное было Рождество. - Да уж, лучше предыдущих, — рассмеялся Казуки и ушёл. Закрывая дверь, Манабу почти на грани сна сознался сам себе — разочарован. Он был бы не против и сейчас тоже. Но, видимо, дистанция для передачи мыслей была великовата. Казуки не вернулся в ответ на его желание, тревожно трезвоня в дверь. Не пришёл и на следующий день. «Ну и хорошо», — думал коллекционер, протирая стеклянные шкафы. «Ну и ладно», — прогуливаясь по любимым улочкам. «Хрен с ним», — отсылая заказчику выполненный проект по электронной почте. «Блять», — замирая у здания почты, но с позором убегая обратно в свой надежный хрустальный дворец. Ему было ужасно жаль себя впервые за долгие годы, и даже не захотелось зайти в кафе за очередным успокоительным пакетиком сахара, эта мысль только расстроила, напомнила о том, что телефон у него никто не попросил. И вообще, если быть честным, на то, что хочет ещё увидеться, Казуки не намекал. Он совсем истерзал себя сожалениями, но, когда поднялся на свой этаж, всё из головы вылетело. На ступенях сидел его рождественский придурок и радостно ухмылялся. - Пошли в библиотеку? - Что? Зачем?! - Но сначала кое-куда надо зайти! Я два дня упрашивал соседку. - Я совершенно ничего не понимаю. - Сейчас поймёшь. И он подскочил, подхватил Манабу под локоть и потащил на улицу. Тот даже охнуть не успел, не то, что возразить что-то, они неслись по тротуару с бешеной скоростью, чуть ли не сбивая всех встречных и поперечных. Казуки крепко сжал его руку в своей и не выпускал ни на минуту, да и не очень-то хотелось вырываться. Было ужасно непонятно, немного страшно и странно, и весело от того, что непонятно. Ноги заплетались, он старался не поскользнуться, не тормозить, и всё бежал-бежал. Когда его провожатый вдруг резко остановился, Манабу чуть не врезался в его спину. Они стояли, тяжело дыша, перед небольшим парфюмерным магазином, на котором висела табличка «Перерыв». И маркером было подписано: «С 17-00 до 17-30». - Вот, у нас полчаса, ой, уже 25 минут. Рисе-сан тут работает, управляющая. Я объяснил. Она поняла… Иначе бы я не смог тебе показать, струсил бы… Праздники… Все покупают. И… — обрывисто, торопливо говорил Казуки куда-то в землю, согнувшись, упираясь в колени ладонями, будто хотел восстановить дыхание. Но на самом деле боялся увидеть реакцию. «Как волоком тащить через весь квартал, так смелый, да?» Но вслух Манабу произнёс: - Ясно. 24 минуты, если что. В магазине они бродили мимо узких стеллажей, высматривая какие-то баночки и бутылочки. Там было так много всего и при этом настолько тесно, что даже без демофобии было бы неуютно в обычный шумный вечер. Но без посетителей ощущение создавалось сказочное. Казуки сказал, что нужно выбрать любимые запахи или самые приятные, пшикнуть разок на длинную бумажку-пробник и забрать их с собой. После они снова понеслись, и опять возникло это тянущее ощущение — довериться тому, кто явно не в своём уме и вроде бы доверия не достоин. Но, чёрт возьми, было классно до головокружения. Следующим пунктом и правда оказалась библиотека. Ну это хоть было объяснимо. Пожалуй, спокойнее и безлюднее этого в Токио только какое-нибудь кладбище. Хотя… там же много народу. Интересно, этот чумной боится только живых? - А теперь что? — шёпотом, с любопытством спросил Манабу. - А теперь мы ищем книги, которые должны пахнуть как эти штуки, — Казуки помахал перед его носом веером из бумажек. — И раскладываем! Это как закладки! «Остров сокровищ» пахнет морем и немного деревом, «Том Сойер» — солнцем и пряностями, «Три мушкетёра» чем-нибудь сладким. Понимаешь? - Понимаю, что ты читаешь только западную детскую литературу, — ухмыльнулся Манабу, но кивнул на встревоженный взгляд парня и направился в сторону буквы «У», искать Оскара Уайльда, чтоб заложить страницы «Портрета Дориана Грея» закладкой с ароматом бергамота и кедра. Каждый день с Казуки превращался в необъяснимый квест. Они бродили по метро перед закрытием, гуляли по крышам, ходили в магазинчики, торгующие нерабочими старинными печатными машинками, в непопулярные бары с несъедобной едой, но очень приветливыми официантами. Через несколько месяцев таких приключений, Манабу надоело. Нет, ему нравились причудливые встречи, в этом было что-то похожее на его страсть к коллекционированию — собирать чувства и впечатления тоже было здорово. У нового знакомого в голове оказалось столько всяких идей, слишком много, наверное, он не решался один на такое из-за своего страха. Хотя был другой вариант. Может, в одиночку невкусно в пять утра есть лапшу карри на вынос, сидя в Лесной гавани Токийского порта на сваленных друг на дружку огромных блоках древесины? Пахнет машинным маслом, железом и солью. И карри. И пальцы мёрзнут. А в перчатках палочками неудобно. Возникает жгучее желание, такое же приятное, пробивающее до слёз, как острота карри, чтоб его псих согрел его. И снова закон передачи мыслей срабатывал. Видимо, от того, что сидели плечом к плечу. Казуки молча брал своей левой его правую и пристраивал себе в карман. Манабу наслаждался теплом, потом хмурился, потом начинал смеяться: - Идиот, и как же мне есть теперь? Конечно, вокруг было столько необычного, что можно разделить на двоих. Даже в одном из самых огромных мегаполисов мира, в этом жутком муравейнике находились необычные уголки пустоты, которая могла сомкнуться вокруг них стеклянным шаром с медленно падающим идеальным снегом. Но Манабу надоело идеальное и странное, и сложное тоже достало. После всех этих придуманных Казуки локаций, захотелось плюнуть на квесты, выбраться из стеклянного шарика с глицерином, и чтоб на двоих, но что-то простое, человеческое. Вроде клюквенного соуса на пальцах. - Казу, — спросил он его при встрече, — почему мы не у меня дома? - Ну… — задвигал носом, как кот, отвернулся в сторону. - Так вот, сегодня идём ко мне. Ясно? - Ага… — втянул голову в плечи, ссутулился и зашагал быстро-быстро. С порога Манабу понял, что идея была неудачной. Может, кому-то нужно было время, может, кто-то был не готов. И по неловкому молчанию, по тому, как защипало в носу, он понял, что не уверен, что этот недалёкий трусливый «кто-то» не он сам. Суетился, не знал, куда податься, что сделать. Совал Казуки то тапки, то плед, то пульт от телевизора. Прохрипел отчаянно, что пойдёт делать попкорн, а сам заперся в ванной, сел на бортик и обхватил голову руками: «Что я сделал? Зачем я это сделал? Зачем позвал его? Он же решит, что я хочу… А я хочу?» Во время этого увлекательного диалога с самим собой, раздался стук и вкрадчивое: - Бу? - Ну что?! — ответил он излишне резко. - Ты в ванной делаешь попкорн? - Да, то есть нет… То есть… Оставь меня в покое! То есть не оставляй… Блять. Я сейчас приду! - Манабу, если хочешь, я могу уйти, ты только не нервни… Ай! — получил по лбу дверью. Злобная фурия вырвалась из ванной, толкнула в грудь, и ещё, ещё. От каждого удара Казуки ошарашенно отступал назад: - Да что я не так сделал? - Ничего, ничего ты не сделал! Я не знаю, зачем пустил тебя! - Но ты же позвал, вот я и… — удар. Ноздри у Манабу раздуваются, губы сжал, пыхтит чего-то, а потом: - А если бы не позвал? В ответ Казуки наконец перехватил одну руку, потом другую, сжал запястья и притянул их к своему животу. Даже сквозь шерсть свитера он казался горячим, даже после ударов довольным. Злись не злись, а хорошо так, что даже больно. Не дожидаясь мыслей Манабу, а мысли того сейчас были похожи на клубок в лапах котёнка, Казуки поцеловал его. И не так, как тогда, над несчастными пятнами клюквы, иначе: уверенно и нагло. Откуда силы взялись в этом жалком создании? И откуда столько упёртости? Словно знал, что ему ответят, а если нет, то он не отпустил бы из захвата. И вот Манабу уже вдавлен в стену, почти распят, руки в стороны, сам раскинул. Казуки, оборзевший, как опьянел от одного прикосновения, бродил языком во рту, пальцами по телу, коленом широко раздвинул его ноги, раздевал, трогал всюду, заставляя прогибаться под него, открываться, таять. «Я как горячая тянучка», — думал Манабу, вползая в ответ в рот Казуки, восторженно облизывая серёжки. «Нет, мы как горячая тянучка». Казуки отклонился на минуту, то ли отдышаться, то ли полюбоваться на полуголого Манабу, и кусака не выдержал, ну как не спросить снова: - А если бы я не позвал? - Но ты же позвал… Щелчок, перемотка. Всё испортил! Манабу чуть не зарычал от обиды. То есть, не было бы ничего, если б не его первый шаг. Да и шага-то не было, совпадение! Дурацкое письмо, дурацкий Казуки. Выпутался, вынырнул из подмышки, с другой стороны встал, скрестил руки на груди: - Ты мне не нравился, — и зачем начал, уже сам не знал, разозлился, и понеслось: — Я за тобой не следил! Ты мне никогда не нравился! Да я на людей-то глаз никогда не поднимал, и тебя не видел. Просто собирал ручки, понимаешь, всё собирал, и сахар тоже, и письмо написал по какому-то выдуманному адресу. И пока он говорил правду, Казуки хмурился, сжимал кулаки, но был собой. А вот когда он соврал, Казуки будто не стало. - Ты знаешь, что такое случайность, ты, дебил? Да на твоём месте мог быть кто угодно! Манабу затих, закусил губу, так стыдно стало, но уже не вернёшь, не объяснишь, а, может, всё же… Но мужчину напротив он не знал. С ним он не ел карри, и закладки по книжкам не рассовывал, с ним он не целовался над клюквенным соусом, и про лезвия в карманах, жвачку в волосах ему не рассказывал. Выражение лица у человека было скучным и серым, будто в него плюнули, а он утёрся и пошёл дальше. Казуки молча с брезгливостью сбросил тапочки, надел и зашнуровал свои ботинки, застегнул куртку на молнию и кнопки, и ушёл. Манабу тихо сполз на пол, на корточки, свернулся, уткнулся в колени носом и заскулил… Он знал, где можно было найти Казуки, но боялся. Он потерял интерес к коллекциям. Однажды, когда злился на него и на себя больше, чем обычно, хотел написать новое письмо в никуда. Взялся за ручку, но его чуть не стошнило. Показалось, что он, как шлюха, пошёл и лёг под первого встречного. А ведь у них по сути и не было ничего. Как-то раньше Манабу особенно не страдал от отсутствия секса. Ему даже порно крутить не надо было, всегда хватало воображения. Теперь он открыл пару ссылок, не выдержал и пяти минут, вырубил и умчался в ванную. Фантазия включилась мгновенно, и дальше подкармливать её было не просто бесполезно, даже опасно. Как-то он проходил мимо зоомагазина, решил: «А может, купить кота?». Но таких наглых, рыжих, худых и длинных, как ему было нужно, там не было. Нигде не было. Следующим шагом к моральному разложению стало то, что он начал пить от тоски и курить, потому что ему не хватало запаха табака. И теперь проводил дни как обычный среднестатистический мужик: работа, пиво, много дыма и мастурбация. Коллекции не пополнялись. Пыль с витрин он протирал ежедневно, но при этом чувствовал странную боль, будто мел по доске скрипел: «Казуки». Хотелось заткнуть уши и спрятаться, но звук раздавался внутри, и скрыться не было никакой возможности. Поэтому он сдался. Сначала позвонил. Но, оказалось, что Казу сменил номер. Так же сильно, как раньше боялся встретиться с ним, Манабу испугался, что больше никогда не сможет его увидеть. Он пришёл на почту и ушёл оттуда совершенно разбитый. Казуки уволился, причём давно. Добродушная женщина, на которую Манабу никак не мог себя заставить поднять взгляд, обеспокоенно сообщила ему, что мальчик был чудесный, только немного не в себе, и что в последние дни очень плохо справлялся, а потом ему стало так худо, что пришлось уволиться, потому что он впадал в панику, если в помещении появлялось более пяти человек. Во время наплыва посетителей ему нужно было выйти в зал, в итоге увезли мальчика на скорой. Больше он не возвращался. Все документы переслал по почте. Вариантов у Манабу оставалось всего два. И он решил использовать оба. Писать было ужасно тяжело, он выкурил над черновиком несколько пачек, столько листов порвал и столько скомкал, что можно было бы построить огромный бумажный флот. В итоге, с горем пополам выразив свои мысли в строчках, отправил конверт всё по тому же адресу и подписал: «Казуки Сатоо. Пожалуйста, перешлите это как можно скорее». До второго шанса оставался месяц. Он взял на работе отпуск, потому что не мог больше ни о чём думать. Купил календарь и зачёркивал дни ручкой с головой Дарта Вейдера. Он перешёл с пива на виски, потому что иначе просто не мог заснуть и дождаться наконец этого сраного Рождества. 24 декабря доехал до Синдзюку, сел на экспресс и отправился к Морю Деревьев в Аокигахару. Идея была ужасающе тупой. Как найти одного идиота на площади в несколько десятков квадратных километров, Манабу даже представить не мог. А когда доехал, уверенность окончательно его покинула. Нет, он, конечно, знал, что всё плохо, но до какой степени даже представить не мог, пока не увидел своими глазами эти уходящие в бесконечность тропинки. И если вначале ему ещё попадались шизанутые романтики, решившие в Рождество устроить пикничок с подружкой в самом мрачном месте в Японии, то чем дальше он шёл, тем стремительнее таяла надежда. И поэтому сделал единственное, на что был способен, замерзший и усталый, потерянный. Он заорал: - Казуки! Казуки! Твою мать! Не смей ничего делать, сволочь! Казуки! Бессмысленно бродил и кричал, спугнул даже одну парочку в кустах, которая в дикий холод умудрилась перейти от пикника к более жарким действиям. Голос уже сипел, хрипел и отказывался работать в таких нечеловеческих условиях, когда сзади раздался треск, шорох и его обняли крепко-крепко. Манабу не испугался, не вспомнил историй о призраках, он знал этот запах и не боялся, что это кто-то другой, потому что сердце послушно сорвалось тяжёлым яблоком с ветки в протянутые ладони этого человека. - Чёртов Казу, пусти. - Не пущу. Манабу повернул голову, выхватывая знакомые черты и пытаясь вырваться. - Подожди минуту, Бу. Давай так постоим. - Зачем? — но трепыхаться перестал. - Не хочу реветь, дай успокоюсь, — с усмешкой, но серьёзно. - Ладно. Дурак ты, дурак, — Манабу расслабился и сам засопел, скрывая смущение. С нежностью пришла мысль, что Казуки это неплохо придумал, потому что, если бы сейчас не стоял спиной, дал бы этому ненормальному по яйцам. - Угу, — обречённо согласился Казуки и мягко опустился подбородком ему на затылок. Постояли не минуту, а, наверное, пять, а то и все десять. Манабу уже было почти всё равно. Главное, что нашёлся. И пусть больше никуда не девается. Поэтому он даже удивился, когда его развернули и притянули жадно и нетерпеливо. - Сойдёт за омелу? — спросил Казуки, указывая на мрачные чёрные ветви над ними, сплетавшиеся в тёмное подобие клетки. - Нет, — решительно заявил Манабу. — Слишком уродливое, — и поцеловал. Потом, когда они ехали домой на заднем сидении автобуса, уткнувшись друг в друга и обмотавшись одним шарфом, тем самым, без орнамента из снеговиков, Манабу решил, что не будет ничего растолковывать Казуки ни про конверты, ни про ручки. Наверное, только в Рождество понимаешь, что порой никакие объяснения не нужны. Чудо, оно и есть чудо. А Казуки, подтверждая это, словно прочитал мысли (что вполне возможно, они ведь сидели плечо к плечу), вытащил из кармана камень и протянул: - Смотри, я нашёл. Он вырастет в броненосца.