Рыжие женщины

Иноуэ Орихиме. Это имя было гладким, мягким, оно словно таяло на языке и манило повторять раз за разом. Это имя прекрасно подходило ей, слабой хрупкой девушке, сумевшей как-то выжить после войны. Мацумото Рангику. Это имя было жёстким, резким, оно источало силу и решимость, стойкость, присущую воину. Это имя прекрасно подходило лейтенанту десятого отряда, сумевшему как-то выжить после войны. Эти рыжие женщины были похожи: они боялись его, не понаслышке зная о силе, но страх не заглушал готовности вступить в бессмысленный бой. В такие моменты они становились слишком взрослыми для своего возраста и одновременно для своего возраста слишком глупыми. Правда, Орихиме была чуть умнее — или же боялась просто больше, кто знает этих женщин, — потому как никогда не тянула руки к заколкам без позволения. Рангику же до сих пор продолжала хватать занпакто, если он появлялся рядом. «Дурацкая привычка, — думал Соуске, — бесполезная». Потому что не сравнится меч лейтенанта с силой Короля Душ. У них был похожий взгляд и одно на двоих молчаливое решение не сдаваться. Правда, недолго они делили его. Орихиме было всего семнадцать, она не держала меча в руках, не проливала чью-то кровь, не отбирала чьи-то жизни. Она не была шинигами, она была живой девушкой Генсея, в чьи руки попала божественная сила. Она была живой девушкой с добрым сердцем, не способным долго сопротивляться, когда это не имеет смысла. Ведь в этот раз никто не придёт спасти её. Орихиме он назвал когда-то — как давно это было! — солнцем, и назвал не просто так. Рыжая, светлая, полная любви и сострадания, она ярким пятном горела посреди однообразного Лас Ночес. Она действительно была солнцем — настоящим солнцем Генсея, не сравнимым с бледной фальшивкой в небе Лас Ночес. Её божественные, как казалось Соуске, силы — не те, что в заколках, а те, что в излишне добром сердце — давали друзьям сил — недаром так далеко зашёл Куросаки Ичиго и его товарищи, — освещали им путь и согревали душу подобно солнцу. Но теперь некого греть и некого поддерживать — и прекрасное солнце погасло. В этом был его минус, один-единственный, но существенный. Рангику горела дольше. Она горит до сих пор, слабо, умирая, но не желая сдаваться. Она другое солнце, более горячее, более агрессивное. Она солнце, освещающее дорогу не только своим товарищам, но и самому себе; она солнце воина, солнце шинигами, готовое пожертвовать товарищами ради миссии. Она солнце, способное существовать в одиночку, способное жить, когда некого подбадривать и некого согревать. Она мятежное, сжигающее врагов дотла солнце, невообразимо красивое в своём сопротивлении и гневе. Орихиме для него — нежный хрупкий цветок, умирающий день ото дня и в свои последние дни цветущий особенно красиво — во всяком случае, так казалось Соуске. Рангику же — непокорный огонь, горящий скорбью и ненавистью, обжигающий саму душу и оттого ещё больше манящий овладеть им. Они были похожими и разными. Они были женщинами, красивыми рыжими женщинами, как-то выжившими после войны. Они были глупыми рыжими женщинами, не способными понять, что бежать больше некуда и не к кому. Но без этой глупости было бы слишком скучно. Соуске любил касаться шеи Орихиме и чувствовать, как вздрагивает она, как слабо пытается сопротивляться и как покрывается мурашками мягкая девичья кожа. Она до сих пор не привыкла к нему, до сих пор смущалась и отводила взгляд. Она и в самом деле была цветком, нежным, невинным. Он любил это в ней и потому никогда не пытался раздавить, показать свою власть. Орихиме уже стала его. Пусть ненадолго, но стала. Рангику же каждый раз убегала от его рук, однажды даже замахнулась катаной, когда оказалась загнанной в угол. Она сжимала его плечи, силясь отстранить, и в этой хватке чувствовалась сила прошедшего через множество сражений шинигами. Эта сила ощущалась во всех её движениях и взглядах, и первое впечатление Соуске о ней — впечатление буйной, но слабой женщины — рушилось. Он видел перед собой настоящего лейтенанта, настоящего подчинённого Готей-13, которому легче умереть, чем подчиниться. Но Рангику вскоре подчинялась, потому как не хватало ей одной важной детали воина — выносливости. Она слабела в его руках, кусала губы, становясь, в конце концов, безвольной куклой, полной ненависти к самой себе. Она ломалась каждый раз, когда он приходил, и каждый раз тяжело восстанавливала тысячи раз уничтоженный стержень, и Соуске чувствовал, что ещё немного — и даже верная уничтоженному Готей-13 шинигами падёт к его ногам. Они сильные. Они манили своей силой, своей решимостью, манили желанием подавить и поставить на колени. Они красивые. Эта красота казалась странной и ненастоящей — разве могут быть так прекрасны жестокая шинигами и молодая девушка? — но от этого не менее желаемой. Они глупые. Глупые в своём желании не подчиняться, глупые в своём сопротивлении, каждый раз которое венчало поражение. Они рыжие. Яркие рыжие женщины, навсегда запавшие в недосягаемую душу Бога.