872 дня

- Ленинград, очнись! - тихий голос где-то в голове. Сознание на мгновение проясняется, но ненадолго. Пару секунд и все вокруг вновь погружается во тьму. Становится холодно и перед глазами начинают плыть картинки прошедших дней. Мертвые дети, женщины, старики... Все вокруг обледеневшее, серое, страшное... Кровь, смерть, страх. Делаю пару шатких шагов. Ноги до того обледенели, что я почти их не чувствую. Оглушающий свист.Поднимаю испуганный взгляд на небо. Неужели опять? Рядом слышу крик, затем плачь. Как-то нелепо поворачиваю голову в его сторону. Снег, впитавший в себя кровь, был розовым и грязным от обломков недавно взорвавшегося дома. На холодной, обмерзшей земле лежит женщина, рядом сидит маленькая девочка, укутанная в местами разорванную, легкую шаленку. - Мамочка, вставай! Пожалуйста, мамочка, - плача, шептала она, ухватившись малюсенькими пальчиками за покрытую мозолями руку матери. Женщина никак не реагировала, ее глаза были пусты. Только струйка прозрачных слез текли по ее щеке. Это очень больно, когда знаешь, что умираешь и твой ребенок остается совсем один. Это больно, когда понимаешь, что он тоже умрет, а ты ни чем не сможешь ему помочь. - Она больше не проснется, - горько произношу я, медленно приближаясь к ребенку. Внутри все сжимается и я делаю глубокий вдох, для того чтобы твердо посмотреть в глаза девочки и ответить на ее произнесенный тихим, еле слышным, шепотом: - Почему? - Ее больше нет, - сажусь рядом на корточки и мягко провожу чуть шершавой от ран рукой по ее голове, - Пойдем со мной. Вижу недоверчивый блеск в голубых, наивно больших глазах. - Нет! Я не брошу маму! - она сбрасывает мою ладонь и прижимается к мертвой женщине так крепко, будто хочет оживить ее своим теплом, - Мамочка, встань! Рука крепко сжимает черствую землю, а на глазах появляются слезы. Последние стоны, крики и мольбы о помощи, тихие, слабые шепотки, сорвавшиеся с губ посиневших от холода детей стоят в ушах. - Мамочка, я хочу кушать! - тихонько плакала маленькая девочка, вцепившись в обессиленную и опухшую от голода мать. Та отворачивается от неё, плача от бессилия. Отхожу в сторону, но там вновь слышу тоже самое: - Мамочка, а где наша сестрёнка? - тихо спрашивает один мальчуган, дрожа от холода и боли в животе, который уже много дней сводило голодной судорогой. Мать отводит глаза и молчит. Я невольно содрагаюсь, понимая значение этого молчания. Помню, была одна девчонка. Она боролась до самого конца, но... она была ещё совсем маленькой и голод свалил ее. И причиной был не сколько голод, сколько невыносимый холод. Она умерла у меня на руках, прижимаясь ко мне и дрожа. А я смотрел на неё и шептал, что все будет хорошо, что она выживет и вырастет большой и сильной. Она тогда поднимала свои яркие, голубые-голубые, как стеклышки, глазенки и шептала: - Правда? - я кивал, прекрасно понимая, что ей осталось недолго. И я был прав. Через пару дней девочка умерла. Наверное, от истощения. Она просто уснула и больше не открыла глаза. - Вставай, Ленинград! Ты нам нужен! А я не справился. Я не смог защитить Кро и свой город. Теперь он и я в плену, из которого не выбраться никому. Чертов Германия! Он наверняка уже захватил и остальных! А я здесь сейчас лежу и жалею себя. - Leningrad unseres!(Ленинград наш!) - с радостью возвестил молодой солдат на своем немецком. Лучше бы я их не понимал. - Нет! Я не ваш! И никогда не сдамся таким низким тварям, как вы! - не своим голосом кричу я, выкручивая руки до боли в стальных оковах. - Nichts, was wir messen, hartnäckig(Ничего, мы усмеряем строптивых),- какой-то блондинистый офицер хватает меня за подбородок и придирчиво оглядывает, - So dass Sie besser, sich mit dem Schicksal von Baby kommen. Нет. Я никогда не сдамся и буду бороться до последнего вздоха. За Россию, за Родину, за близких. - Ich in Ihrem Gesicht spucken, wenn Sie nicht gehen lassen müssen, - зло шепчу я, с нескрываемой ненавистью смотря в небосно-голубые глаза немца.Тот хмыкает и,залепляя мне смачную пощечину, толкает на пол и чуть отходит. - Тогда я прикажу отрезать твой поганый язык и скормить его потом тебе, - со стальными нотками в голосе произносит он на русском,- Geben Sie klein(приведите мелкого), - приказывает он тому молодому солдату. Мое сердце пропускает удар. Мелкого? Кронштадт! Дергаюсь, переворачиваясь в путах так, чтобы можно было спокойно следить за всеми. - Schauen Sie sich Sorgen! - кивнул на меня пожилой лейтенант, вальяжно расположившийся в кресле, - Mach dir keine Sorgen, wir haben ihm nichts getan. Eine Weile. Es hängt alles von Ihrem Verhalten.(Не волнуйся, мы ничего ему не сделали. Пока что. Все зависит от твоего поведения). Напрягаюсь... За что вы так?! Я же вел себя хорошо! Обещали же, что не будете людей убивать. - Германия, чертов ублюдок, не подходи ко мне! - почти лишившись рассудка от боли в ранах, кричал я, собрав все остатки сил, чтобы отползти от чужой страны. Раньше я считал его своим товарищем. Заключал даже несколько экономических союзов, а он просто пришел и начал избивать меня. Как же я его ненавижу! Хотя, если подумать, он не виноват, что его босс заставляет его издеваться над нами. Страны, как и мы, города, бесправны, но тогда мне было так плохо, что я ничего не соображал. Кроме одного не подавать признаков слабости. Не плакать. Держаться до последнего. Темные холодные стены, кандалы, кровь, пытки. За что?! За что вы делаете это с нами?! - Halt die Klappe. Und sich mit ihrer Situation kommen!(Замолчи. И смирись со своим положением!) - отвечает мне немец, отворачиваясь от меня и переводя взгляд на окно, где было прекрасно видно, как бомбят мой город. Мой дом. - Нет..., - зажмуриваюсь я, изгибаясь от боли внутри. Кровь потекла по подбородку ,и я почувствовал, как сознание меркнет. - Ты должен встать! Ты сильный! Ты нужен нам! А "Дорога жизни?" Сколько людей бежало из осажденного города, чтобы спастись. Хоть все и знали, что многие не дойдут до конца. Они верили в спасенье, убеждая себя в этом, они находили силы и шли. Напролом. На вооруженного врага, который, не щадя, убивал каждого. Россия, прости. Меня сломали, поэтому я сдаюсь. Лучше бы они убили меня еще в начале сражения, чтобы не видеть ничего этого. Трупов людей, истощенных болезнью и холодом, взрывов, от которых чуть ли не лопаются барабанные перепонки, измученных близких. Чувствую, как кулак сам по себе сжимается и неведомо откуда сила появляется в моем теле. Нет. Кажется, я поспешил с выводами. "Ленинград, борись! Мы с тобой!" - шепот в голове стал громче. Перед глазами стали возникать образы тех погибших детей, сидевших в снегу на коленях возле погибших родственников, образы женщин, державших на слабых, искалеченных от тяжелых работ руках своих умирающих детей. Делаю над собой усилие и приподнимаюсь на локтях. Голова кажется жутко тяжелой, а все тело отзывается жгучей болью. Но я смогу. У меня получится. И я встану и спасу оставшихся в живых людей. "Ленинград, отомсти за нас! За наших погибших родственников, за те страдания, что эти проклятые враги принесли нам, за Россию, за страну! " - Ленинград? - голос Волхова доносится до меня словно издалека. Сейчас я даже лучше слышу внутренний голос, звук стука моего сердца. - Они уйдут и погибнут, как погибали наши. Я клянусь. Салют. Как-то глупо, да? Учитывая, сколько людей умерло во время войны, сколько сейчас хоронят своих близких и плачут над их могилами. Странно, сейчас у меня такое состояние, что мне хочется и смеяться и плакать. Салют - это значит победа, да? Так вот какова эта "победа, со слезами на глазах". Чувствую, как Новгород кладет мне руку на плечо и чуть сжимает. - Они всегда останутся с нами, - неожиданно шепчет он, наклонившись к моему уху. - Они мертвы, - холодно отвечая я, снова чувствуя, тяжесть на сердце и горечь в горле. - Может ты и прав, - брюнет чуть улыбается, а я отвожу взгляд, поднимая голову и пристально вглядываясь в небо, - но они всегда останутся здесь, - горячие руки Новгорода осторожно поднимают мою ладонь и прикладывают ее на мою грудь с левой стороны, где мерно бьется сердце, - ты помни их. И никто никогда не забудет. Они будут всегда с тобой, - с этими словами город оставляет меня и уходит, а я продолжаю стоять на месте, тупо пялясь на ночное небо и раз за разом повторяя про себя его слова. Знаете, а он, наверное, прав. За эти 872 дня я многое понял и совершенно изменился. Война - это самое страшное, что может произойти с любым человеком, народом, страной. И не, дай бог, кому-либо пережить ее на собственном опыте.