Runaway.

      Тэхёну хочется сбежать. Спрятаться. Закрыться от всего мира. И он сбегает среди ночи, не говоря ни слова, и бежит так долго, как может, пока ноги сами не приводят его в тупик — откровенно говоря, жутко подозрительный переулок в не менее стрёмном районе, который насквозь провонялся дешёвой наркотой, сексом и бомжами, которые надеялись получить здесь или одно, или другое, или и то, и то за раз. Тэхён оседает на землю, не обращая ни малейшего внимания на опрокинутый мусорный бак и чьи-то стоны за ближайшим углом, плюёт на всё и даже на новые джинсы, на которые он копил около месяца. Хватается за голову, стискивая высветленные пряди между пальцами до боли, и сдерживает изо всех сил порыв повыдирать волосы клочьями: думает о том, что Чимин его разлюбит. Мало того, что дурак дураком, так и ещё и страшным станет. И, сплёвывая куда-то на землю (всё равно там грязно и захарканно), отпускает волосы, треплет чёлку и думает с горечью, что страшнее уже некуда с этими отросшими корнями и синяками под глазами, которые темнее ночи, а ещё на лбу выскочил прыщ, словно насмехаясь над ним, говоря, мол, смотри-ка, ещё есть куда.       Он чувствует, что готов сломаться. Опустить руки и попросту забить на всё. На душе творится пиздец, смешавшийся из повседневной, такой осточертевшей рутины в одну неясную кучу мыслей, которые, словно рой назойливых насекомых, стучат и стучат в висках, не давая ни минуты грёбаного покоя. Когда тебе десять, жизнь кажется радужной и беззаботной, напоминая большущий ком сладкой сахарной ваты, в котором ты живёшь, будто в коконе, не зная бед и невзгод. Когда тебе двадцать, она превращается в монстра, который в любой момент готов кинуться на тебя злой псиной, закусать, но не убить; оставить догнивать, а неудачи так и будут слетаться голодными коршунами, предчувствуя свой долгожданный мрачный пир и заклёвывая свою жертву в попытках добить.       А время не стоит на месте: оно летит, не щадя ни единой упущенной возможности, и Тэхёну хочется выть от того, как много он уже упустил. Ему надоело быть сильным, заебало строить из себя того, кем он не является, пытаться стать человеком, которым гордилась бы мама, но при этом утратить своё «я», то самое, которое Тэхён не хотел терять и всеми силами пытался сберечь, не дать ему завянуть. И ему кажется, что внутри него большое дерево увядающей юности, корнями впившееся куда-то вглубь надорванной души, миг за мигом теряющее драгоценные лепестки, которые уже не вернуть. Ведь юность расцветает единожды за всю жизнь. Или, как думается Тэхёну, не расцветает вовсе.       И кажется, что вот-вот наступит полнейший пиздец, когда не клеится совсем ничего. Когда количество пересдач и прогулов в универе вот-вот достигнет предела, а отчисление уже неминуемо нависает над самой головой. Когда увольняют с подработки за то, что Тэхён ни черта не успевает и вечно опаздывает, а ещё шеф в плохом настроении из-за грымзы-жены, и Тэхён в очередной раз роняет поднос, спотыкаясь на ровном месте от недосыпа, разбивая вместе с посудой надежды на то, чтобы наконец вовремя расплатиться за жильё и подарить Чимину новые кроссовки, потому что его любимые, кажется, вот-вот рассыпятся от древности, хотя у самого кеды порванные и с дыркой в подошве, в которую во время дождей всегда затекает вода, а потом он болеет, но это ничего, ерунда. Когда из квартиры в любой момент могут выселить, ведь последние три месяца он жил в ней за щенячьи глаза и безмерную доброту её хозяина — пожилого мужчины, улыбчивого и весёлого, который, по правде говоря, души в Тэхёне не чаял, но улыбка которого всё тускнела из-за проблем со здоровьем. Да и кому нужен квартиросъёмщик, который не в состоянии заплатить за аренду? Верно, никому, и потому на душе у Тэхёна было ещё пиздецовее. А жить у пьющего отчима, который чудом ещё не просрал свою захолустную квартиру, не вариант: желания связываться с мудаком, который угробил здоровье его матери, доведя до гроба, у Тэхёна не было от слова совсем, потому что в таком случае ему бы светила разве что колония строгого режима за убийство с особой жестокостью. «Зато стабильное жильё и даже кормят», — ехидно подмечает голос в голове, и Тэхёну хочется смеяться громко и истерично.       Чимину вообще-то ни капли не легче. Нет, он не жалуется, ведь денег в доме хватает, и с родителями отношения в полном порядке. И поэтому он молчит, поджимая искусанные в кровь губы, хоть и волнуется ужасно. Знает же его, как облупленного: если покажет, что переживает, Тэхёну житья не будет. Он ведь заботливый до охуения, носится с ним, Чимином, как с писаной торбой, разве что пылинки не сдувает. На спине катает, несмотря на то, что в последнее время она болит адски (и это хуёво, а к врачу идти не хочет: говорит, что нет денег, а у Чимина брать взаймы отказывается, гордый же), и вечно звонко и слюняво целует в щёку. Чимин всегда злится и краснеет, потому что брезгливый, ворчит, но никогда не отстраняется, а краснеет на самом деле от смущения, а слюни у Тэхёна совсем не противные, даже родные, только это большой-маленький секрет, хотя Тэхён всё равно об этом прекрасно знает. Чимин хочет помочь, и не знает, что ему делать. Хочет, чтобы Тэхён наконец переехал жить к нему, но не может этого обеспечить: его родители знают про их отношения, однако далеко не в восторге от этого. Вроде и смирились уже, но нет-нет, а всё-таки мама скажет словно невзначай о том, что Суджин, дочь какой-то там очередной подруги, выросла такой красавицей, уже и невеста, того и гляди уведут, и бла-бла-бла, и так далее по списку. Чимин никогда не слушает, потому что голова забита Тэхёном, любовью к Тэхёну и проблемами Тэхёна, которые срочно нужно решать.       Чимин молчит даже тогда, когда Тэхён срывается прочь, убегает, оставляя после себя кружку недопитого кофе, смятую банку из-под колы на столе и опрокинутый второпях стул на кухне. Родителей нет, они уехали в командировку, и Чимину становится страшно. Он плачет навзрыд, глотая горькие слёзы, но не бежит следом, не пытается остановить. Понимает, что Тэхёну нужно побыть наедине, хоть и удивляется этому, ведь в последнее время он и так постоянно наедине с собой. Чимин думает, что ему, Тэхёну, невъебенно одиноко, и хочет остановить время для всей Вселенной, кроме них двоих. Обнять Тэхёна так крепко, чтобы рёбра заболели, забрать к себе и спрятать от проблем. Укрыть тёплым пледом, тем самым, что Тэхён подарил ему ещё в школе, когда только-только признался в своих чувствах, и напоить горячим чаем, задарить поцелуями и отдать всю-всю свою безмерную любовь — столько, сколько будет необходимо, чтобы Тэхён наконец-то пришёл в норму. Но времени нет, его катастрофически не хватает на их отношения, и Чимин всхлипывает, ударяя кулаком по столу.       А Тэхён хочет кричать и рыдать в голос. Но он не плачет, а лишь тихо скулит, разбивая костяшки об липкую стену. Не кричит даже тогда, когда кулаки превращаются в сплошное месиво. И срывается в тот момент, когда думает о Чимине, его перепуганном взгляде, который Тэхён всё ещё ощущал затылком тогда, когда был уже далеко от его дома. И он кричит, пугая приблудившуюся дворнягу, которая, испуганно тявкнув, скрывается в другом переулке. Кричит, не щадя горла, с надрывом, выпуская из себя всё, что накопилось за последнее время. Становится даже легче: наверное, потому что начинает рассветать, и вместе с ночью уходит часть переживаний. Он обессиленно падает обратно на насиженное место и смотрит на светлеющее небо, вдруг вспоминая, что вообще-то уже начало зимы, а он в кожанке и своих убитых кедах. Сто процентов заболеет, а Чимин потом волноваться будет. Тэхёну кажется, что он слабак. И ему стыдно до пиздеца, потому что худшее, что он мог сделать в своей жизни, как думает он сам — это заставить Чимина переживать. Небо окрашивается разными цветами, и на душе действительно становится легче, как-то по-дурацки пусто, но хотя бы не так запутанно, и он выдыхает хрипло, вместе с паром отпуская какую-то убитую частичку себя.       Тэхёну хочется сбежать. Спрятаться. Закрыться от всего мира. И он бежит обратно к Чимину, к единственному человеку, у которого он может спрятаться и которому может открыться. Бежит со всех ног, несмотря ни на дикую боль в боку, ни на к ебеням спёртое дыхание, ни на редких прохожих, возможно, таких же, как он сам — запутавшихся в себе и заебавшихся, ни на машину, под которую едва не попадает, перебегая дорогу на красный свет (и кто вообще ездит в такую рань?). Он бежит, наплевав на всё, и хочет поскорее оказаться в тёплых объятиях Чимина, такого мягкого и всегда домашнего, а ещё самого-самого родного. Главное, не заразить его, потому что Тэхён уже чувствует, как болезненно сдавливает горло — то ли от долгого бега, то ли действительно подхватил простуду (и чему тут удивляться?). Набирая код на домофоне, он влетает в подъезд, перескакивая через три ступеньки, распахивает незапертую дверь заветной квартиры и врезается в Чимина. А он ждал. Не спал ни минуты и ждал, зная, что Тэхён вернётся. И дождался. Тэхён шепчет тихое «прости», а Чимин, услышав в одном слове всё то, что хотелось бы Тэхёну сказать, снова молчит — не спрашивает ни о расхуяренных кулаках, ни о нестерпимой вони, ни о сорванном голосе. Обнимает, утыкаясь в плечо, а затем целует в подбородок, потому что выше ему неудобно, и тихо плачет, стараясь не всхлипывать, чтобы Тэхён ничего не заподозрил. А Тэхён и не замечает ничего вокруг, лишь сжимает крепко-крепко в ответ, даёт волю эмоциям, и, наверное, Чимин впервые видит его слёзы. И понимает, что больше не хочет их видеть никогда в своей жизни, берёт себя в руки и говорит Тэхёну о том, что сегодня же они перенесут все его вещи к нему домой. И плевать, что скажут родители, когда приедут. Говорит, что придумает что-то с работой, хоть теперь это и не к спеху, и обязательно поможет подтянуться по учёбе, хотя у самого завал полнейший, а ещё говорит, что на днях наконец сводит Тэхёна к врачу, потому что заебался видеть, как ему больно, и просит засунуть свою гордость куда подальше. Говорит, что вместе они справятся, потому что они всегда со всем справлялись ещё с тех времён, когда учились в школе и отбывали вместе все наказания за свои бессмысленные, но до одурения весёлые проделки.       Тэхён расплывается в своей дурацкой улыбке и говорит: «Люблю тебя очень», а Чимин забывает сразу же все существующие слова и бурчит ему в плечо: «Мудак, вали уже в душ, ты воняешь», и добавляет совсем тихое «и я тебя, очень». И Тэхён чувствует, как лепестки внутри вмиг замирают в воздухе, больше не осыпаясь так стремительно в никуда, и думает, что вместе — легче, и все проблемы почему-то перестают казаться такими пиздецовыми в один момент. И ему кажется, что он наконец-то сбежал далеко от них. А за окном уже совсем светло, и Тэхёну так легко, словно новый день начал новую страницу в его жизни.