Дочь Бога

Тем утром я едва разлепила глаза. Звон кухонной утвари за стеной. Мама занялась своими делами раньше обычного. Разрезающие темноту синие цифры показывали половину седьмого. Холодный пол и не менее холодные тапки. Отряхиваюсь от недосмотренных снов, включаю свет, жмурюсь, ползу умываться. Вода согревается за пару минут. Мятный вкус зубной пасты жжёт холодом, как и всё вокруг. Зима в этом году очень уж злая. На кухне мама уже разошлась вовсю. Дирижирует кастрюлей и парой сковородок. Тихо посвистывая закипает чайник. Мама видит меня, улыбается и кивает в сторону стола. Бутерброды с сыром, печенье, варенье в маленьких вазочках. Стул тоже до жути холодный. Кутаюсь в потёртую толстовку и делаю огромный бутерброд с малиновым вареньем. Чайник взрывается свистом, и мама заваривает мне мелиссу. За окном медленно светлеет. Неспешно жую бутерброд, слушаю, как почти заговорщически рокочет за спиной радио. Лишённый каких-либо эмоций женский голос рассказывает про детей-сирот. Облизываю варенье с пальцев, допиваю чай и отказываюсь от ненавистной овсянки. Пора будить Жучу. Жуча спит на втором этаже моей кровати. Я легонько трясу её за плечо. Бормочет что-то про пингвинов и изюм. Просыпается. Едва не падает с кровати. Идёт умываться, по дороге пытаясь распутать свои длинные белокурые локоны. Что-то недовольно бормочет. Начинаю собираться на учёбу. Краситься снова лень. В последний раз я забылась, потёрла глаз — и остаток дня ходила как полупанда. Никто не сказал, смеялись только потом. Я не обиделась, но повторить не хотелось бы. Рюкзак тяжелее обычного из-за ноутбука. Папка с рисунками вчера упала за стол, и теперь вся в паутине. Прыскаю на ладонь из пульверизатора и собираю паутину в серый комочек. Комочек летит в мусорную корзину. В коридоре на папино кресло уселась Жуча. Жуёт бутерброд с сыром и заинтересованно на меня глядит. — Серая, котёнка захватила? Я киваю. — Покажешь художникам? Киваю опять. Жуча улыбается, ловко спрыгивает с кресла и бежит в тепло, на кухню. Я завязываю шнурки, выхожу из квартиры и поворачиваю ключ в замке. Чтобы не разбудить соседей, очень стараюсь не бежать по лестнице, но к первому этажу всё равно бегу. Резкое пищание домофона разрывает тишину январского утра. Тёплый воздух лавиной выплывает из подъезда. Снег поёт под ногами. Пустой троллейбус радушно принимает меня. Сонный кондуктор кивает, увидев проездной. Мы трогаемся. Смотрю в окно. Очень тихо. Очень бело. Несмотря на ещё темное небо. До первой пары еще почти полчаса. Аудиторию медленно заполняет зевающий народ. Убиваю время за раскрашиванием котёнка Жучи. Кто-то дотрагиваетя до моих волос. — Математику сделала? Сделала. Роюсь в рюкзаке, протягиваю тетрадь. Мне улыбаются. Десять минут. Опять дотрагиваются до волос. Нет, второго задания нет. Не поняла, как решать. Не за что. Пять минут. Три. Одна. Дребезжащий звонок. Преподаватель заходит. Говорит что-то. Ещё что-то. Глаза, губы высохли. Всё тело становится сухим и непослушным. Ловлю себя на том, что уже несколько минут на автомате взъерошиваю свои волосы. Дальше не помню. Ухоженная брюнетка в белоснежном халате откладывает исписанный мелким аккуратным почерком листок бумаги, отводит взгляд куда-то в сторону и медленно, глубоко вздыхает. Женщине, сидящей напротив врача, каждая секунда наступившего молчания кажется едва ли не бесконечной. Она выглядит спокойной и строгой, но сеточка тонких морщин на её лице едва уловимо подрагивает. Спустя несколько тысячелетий врач наконец обращается к ней: — Не говорит ни слова? Совсем? Невообразимо тяжёлое «совсем» давит на женщину, и та, не в силах выдавить из себя слов, лишь кивает в ответ. В горле у неё стоит ком, но плакать не к лицу, и она только изредка возводит глаза к потолку, словно ищёт там ответы или просто разглядывает трещину, похожую на дерево. Рядом сидит тихий мужчина. Настолько тихий, что его будто и нет. Он смотрит на свои руки, неловко трёт указательным пальцем правой руки мозоли на левой и старается дышать как можно незаметнее. Возможно, ему кажется, что если сидеть тихо, то игнорировать его будут не только люди, но и несчастья. Но в этот раз осторожничать уже поздно, и, очнувшись от механического забытья, он спрашивает у доктора в белом: — Нам нужно привезти её сюда? Или нет? Брюнетка сжимает сильно напомаженные губы в тонкую ниточку и поворачивается к рабочему столу. Ещё пару тысячелетий пишет что-то на безликом печатном бланке, переспрашивает фамилию по буквам, мужчина отвечает. Протягивает исписанный бланк женщине и произносит давно заученные слова: — Кружка, полотенце, зубная щетка, нижнее бельё, удобные тёплые вещи. По желанию — книги, тетради, ручки. Любые колюще-режущие предметы запрещены. Дверь едва слышно захлопнулась, и сеточка морщин на лице женщины моментально исказилась. Один раз сдержанно всхлипнув, она надрывно и громко разрыдалась. Мужчина испуганно обнял её. Воцарившаяся спустя минуту тишина обняла их обоих.