***
…Ошеломительный успех на сцене школьного театра в выпускном классе чуть было не стал для Джареда последним. Роль он отыграл блестяще (еще бы – Шекспира мало кому удавалось испортить) и, в полной мере насладившись заслуженными овациями, брел переодеваться, когда на пути, словно черти из табакерки, нарисовались Тэд и Брэд – два ярых противника высокого искусства в целом и Падалеки в частности. А говоря грубо и попросту, отморозки, время от времени ловившие худющего и нескладного ботана-театрала и пиздившие его до потери сознания. Этот раз исключением не стал, и в течение последующих двух месяцев Джаред был занят двумя вещами: подготовкой к экзаменам в колледж и сращиванием переломанных конечностей. Годы в колледже были прекрасны: учеба, много друзей, выпивки и секса. Ну и театр, конечно, который здесь был уже почти профессиональным. С регулярными выступлениями, гастролями и участием в межтеатральных конкурсах. Тут не было Теда и Брэда, зато были Сэнди и Минди – миловидные девчонки, ярые поклонницы джаредова таланта и члена. Нескладный жердеобразный ботан потихоньку наращивал мускулы и превращался в прекрасного лебедя. Роли в театре пошли косяком и все сплошь главные. Джаред парил на крыльях признания публики и уже видел в эротических снах, как под ним прогибаются скрипучие подмостки Бродвея. А потом случился Рональд. Рыжий, смазливый и постоянно краснеющий парнишка полностью разрушил наполеоновские, то бишь падалекинские планы по захвату и покорению великой бродвейской цитадели. Он увивался за Джаредом повсюду, возникал из ниоткуда, легко касался рукой, покусывал губы и заразительно смеялся над шедеврально плоскими шуточками своего лохматого кумира. По традиции, все закончилось в ночь выпускного. Джаред напился до зеленых бегемотов, а Рональд дорвался до вожделенного двухметрового тела. И вот тогда Джаред постиг еще одну истину. Главное не в том, что тебя трахнули в костюмерной, а в том, чтобы это, без сомнения, прекрасное действо не умудрилась лицезреть миссис Норрис. Как женщина и как главреж театрального кружка, миссис Норрис не оценила всей серьезности и трепетности момента. А может, её задел тот факт, что ведущий актер не потрудился выйти из образа, дабы предаться низменным страстям. В общем, в самый неподходящий момент она открыла дверь в костюмерную и замерла, наблюдая как Меркуцио размеренно и плавно трахает Ромео прямо на полу. И синьору Монтекки, судя по стонам и телодвижениям, это очень даже нравится. И было в этом что-то явно не совсем шекспировское, потому как ее бизоний рев еще долго разносился по пустеющим коридорам. А на следующее утро Падалеки, чья сексуальная ориентация в корне поменяла оттенок, был с позором изгнан из труппы. Но у Джареда имелось в наличии одно замечательное качество – неисправимый патологический оптимизм. Поэтому, взяв диплом и собрав вещи, чмокнув маму и сестренку на прощанье, он рванул покорять Нью-Йорк. Жизнь – штука забавная. Но еще забавнее оказалось то, что денег у покорителя хватило только на полдороги. Что ж, подумал Джаред, в Сент-Луисе тоже любят театр, так почему бы не подарить местным жителям крупицу своего таланта. От него не убудет, а провинциалам приятно. И в следующие два года он плодотворно трудился в местном мюзик-холле. Пока проезжавший мимо знаменитый и эпатажный Марк Пеллегрино не посетил скромный спектакль и не отметил для себя талантливого и смазливого паренька с абсолютно очаровательными ямочками и обворожительной улыбкой. Следующий год стал для Джареда годом сбывшихся надежд. Нью-Йорк встретил его и не оттолкнул. До Бродвея, конечно, еще не дошло, но «Люциферум» был достаточно известным театром, а Пеллегрино – достаточно известным режиссером, чтобы помочь одному провинциальному и талантливому парню подняться на вершину. Как оказалось позже, «вершиной» мистер Пеллегрино именовал не только театральный Парнас, но и собственный пенис. Так что наступил момент, когда Падалеки приперли к стенке: да, парень, ты, безусловно, талантлив. Но талант надо продвигать. Орган, с помощью которого можно было продвигать талант, по словам Марка, у Джареда был прекрасен – юная упругая подтянутая задница оказалась предметом мокрых снов знаменитого театрала. Не то чтобы Падалеки был очень амбициозной недотрогой, но одно правило он все же соблюдал: нет чувств – нет секса. Так он и заявил Марку в присутствии труппы. Только более доходчиво и ненормативно. После этого Джаред торжественно уволился. Будучи старше, опытнее и, как следствие, хитрожопистее, Пеллегрино не впал в отчаяние оттого, что его толстые намеки на дальнейшее взаимовыгодное сексуальное сотрудничество открыто послали к херам собачьим. Действуя по принципу «вижу цель, не вижу препятствий», Марк тем же вечером отправил на съемную квартирку Джареда трех своих телохранителей, дабы словом и бейсбольной битой вернуть в лоно театра несговорчивую приму. Но прима возвращаться категорически не собиралась и, борясь за честь и достоинство, орала так, что соседи вызвали полицию. Телохранители стукнули Джареда еще пару раз, запихали в ванную и тихо свалили в туман. Когда вправленная врачами челюсть перестала ныть, а ребра срослись, Джаред со вздохом покинул колыбель Мельпомены, уехав гордо и на автобусе (его машину Пеллегрино забрал себе на память как сувенир. Все лучше, чем уши, пальцы или другие жизненно необходимые Джареду органы). Безработный человек – свободный человек. Уйма ничем не занятого времени позволяет открывать для себя новые грани существования. Но на третьей неделе от свободы начало шатать и подташнивать – есть хотелось зверски, а скудные сбережения подошли к логическому концу. И подвернувшееся место в заштатном питтсбургском театре под интригующим названием «Огни Фергюса» Падалеки счел очередным подарком небес.***
Театр Шеппарда был более чем скромным, с маленьким залом и крохотной сценой, а гримуборные казались больше похожими на платяные шкафы с зеркалом и стулом. Но, как говорится, в тесноте да не в обиде – Джаред спустился по темной лесенке на первый этаж и, протиснувшись своим немалым торсом в узенький коридорчик, уперся носом в дверь, надпись на которой гласила: «Комната визуальной трансформации». Позавидовав фантазии автора, он открыл дверь и вошел. Судя по гулу голосов и переругиванию, гримерная не пустовала. Что ж, Падалеки – не надменная сволочь, может и потерпеть тесное соседство собратьев по мастерству. Лишь бы с работой все получилось, а переодеться и положить грим можно и в теплой компании. Свет потолочной лампы слабо пробивался сквозь пелену табачного дыма, застилавшего крохотную комнатенку. Очертания углов терялись в никотиновом тумане, напоминая декорации из фильма ужасов. Слева, опасно нависая над облупившимся туалетным столиком, тускло блестело большое зеркало. Справа громоздилась вешалка с реквизитом. И главное – никого в радиусе видимости. Странно, но голоса, доносившиеся откуда-то сбоку, утверждали, что помещение все же обитаемо. Падалеки нарочито громко прочистил горло и вежливо обратился к окружающей пустоте: – На всякий случай всем здрасьте. Есть кто живой? Гул затих, послышалось копошение, шуршание ткани и приглушенный шепот: – С херá тут посторонние, Чад? Ты ж сказал, что дверь запер. – А я и запер… – Хуёво запер, дебил! Ну что за люди?! Не дадут спокойно перекурить перед репетицией. Снова шорох, звук отодвигаемого стула – и из темного тумана соткалась человеческая фигура. Джаред потер заслезившиеся глаза, моргнул и смог наконец разглядеть своего визави. Медленно и плавно, небрежно подобрав подол длинного облегающего платья, на свет лампы, словно сказочная фея, выплыла дама. Довольно высокая, слишком густо накрашенная и – что особенно поразило Джареда в тот момент, – с длинными голубыми волосами, аккуратно забранными белым бантом. Фея окинула вошедшего презрительным взглядом с головы до ног, вяло поскребла накрашенным ногтем подбородок, вытащила изо рта чадящую сигарету и низким приятным голосом поинтересовалась: – Мужик, ты кто-откуда-куда-зачем? Он изобразил стоваттную улыбку и представился: – Падалеки. Джаред Падалеки. Мне посчастливилось получить работу в вашем замечательном театре. Надеюсь, мистер Шеппард… Не дав ему договорить, красавица закатила глаза и матюкнулась уже громко: – Вот же ж, блядь! Еще один любопытный! Нет, ну Марк когда-нибудь довыебывается со своим креативом. Берет с улицы всех подряд, как работать-то теперь! Сначала сценарий долбаный, теперь вот этот… как, говоришь, тебя? Джейкоб? – Джаред… – после такой тирады улыбка Падалеки померкла. Он растерянно заозирался. – Мистер Шеппард сказал, что видит меня именно в главной роли… – Нет, ну не херня, а?! В главной роли! А ты сценарий хоть одним глазком видел? Эй, Чад! Вылезай, мать твою, у нас тут королева драмы нарисовалась! Из-за вешалки со сценическим барахлом показался взъерошенный и явно нетрезвый парень в шапке с бубенчиками и с бейсбольной битой в руке. Джаред нервно сглотнул и сделал шаг назад. Парень протиснулся поближе, протянул ладонь и слегка заплетающимся языком произнес: – Здорово, мужик. Я Алрекин. Тьфу, бля! Алкерин. Да чтоб тебя! Ар-ле-кин. – Джаред, – он вяло пожал протянутую руку. – Вообще-то в миру я Чад Мюррей, но сейчас активно вживаюсь в роль. Поэтому – Арлекин. Ну а с нашей несравненной госпожой Мальвиной ты уже познакомился, – Арлекин-Чад глупо хихикнул, рыгнул и с пьяным смущением прикрыл рот рукояткой биты. Джаред медленно перевел взгляд на девушку с голубыми волосами. В этот момент она повернулась, демонстрируя в неверном свете ламп идеальный профиль с четко очерченными пухлыми губами и длиннющими ресницами, глубоко затянулась и выдохнула аккуратное колечко дыма. И Джаред залип. Он никак не мог отвести взгляда от кроваво-алого полуоткрытого рта, фарфоровой загримированной кожи и чуть подрагивающих длинных пальцев, затянутых в белый шелк перчатки. – Мальвина. Красивое имя. Что-то знакомое, кажется… – Падалеки попытался быть галантным. Арлекин-Чад грубовато хлопнул его по плечу и хохотнул: – Ага. Дженни вообще все изысканное любит. Так что ты будь поосторожней, главгер. Предыдущий чурбан вылетел именно из-за этих блядских ресничек. Мальвина-Дженни скривилась от этих слов, легким движением отправила окурок в мусорку. – Хорош пиздеть, Чад. Пошли, а то Марк с Мишей там на говно изойдут в ожидании, – и, покачивая бедрами, направилась к выходу. Проходя мимо Джареда, она повернулась и, презрительно сузив глаза, процедила сквозь зубы: – Ты, каланча, тоже поторопись, если не хочешь, чтобы первая же репетиция оказалась последней. Шеппард ждать не любит. Переодевайся – и на сцену. Колпак не забудь, а нос… – она вдруг отвесила резкий щелчок по самому кончику, – нос у тебя и без грима узнаваем. И, выскользнув за дверь, исчезла в коридоре. Чад опять пьяно хихикнул: – Мадам права, братан. Хобот у тебя – то что надо. Сценарий не забудь! – и скрылся следом. Падалеки, все еще пребывая в легком ступоре от новых коллег, обвел глазами каморку. Сценарий, засыпанный пудрой, обнаружился на туалетном столике. Джаред смахнул меловые пылинки и тупо уставился на титульный лист. Он многое повидал, много сыграл и, в принципе, был готов ко всему. Кроме этого. На первой странице витиеватым готическим шрифтом было отпечатано: «Золотой ключик или приключения Буратино». Музыкально-эротическая феерия 18+. В голове билась только одна мысль: ну и куда, блядь, я попал на этот раз?***
Строчки сценария расплывались перед глазами. Медленно и неумолимо до Джареда доходила кошмарная по своей реальности мысль: он подписался на сомнительный, провокационный и абсолютно сумасшедший театральный проект – старая детская сказка в нестандартном видении крейзанутого Шеппарда. Это объясняло отсутствие актера главной роли почти накануне спектакля. А он-то думал, что его утвердили за талант и неординарность мышления и умение схватывать текст на лету… Чёрт! Главная роль. А это значит, что он… Буратино? Ну, это как раз верно: данной ситуации Джаред полностью соответствует – тупой парень с интеллектом уровня полена. Падалеки от расстройства душераздирающе чихнул, заляпав странички злосчастного сценария. Выхода не было – контракт подписан фактически не глядя, аванс получен, а рефлексировать по поводу очередного жизненного косяка Джаред попросту не умел. Что ж, работа есть работа. И, смахнув капельки с титульного листа, Падалеки погрузился в текст. Спустя полчаса свежеиспеченный Буратино, постоянно подтягивая дурацкую шапочку, петлял за кулисами в сторону сцены, размышляя, что сейчас начнется самая странная в его жизни репетиция. Как приверженец классики Джаред очень переживал, когда режиссерская и авторская версии пьесы различались. В данном же случае они не просто различались. Марк перевернул первоисточник с ног на голову, щедро сдобрив, судя по всему, своими личными переживаниями и сексуальными пристрастиями. Яркий свет рампы ударил по глазам, раздался недовольный возглас Шеппарда по поводу опоздавших, и понеслось. Репетиция прошла словно в тумане. В джаредовой голове происходившее отчаянно не укладывалось: сильно пьющий криминальный авторитет Арлекин, несчастный полоумный поэт-эксгибиционист Пьеро и злобный хозяин ночного клуба Карабас-Барабас влюблены в местную диву Мальвину. Она прекрасна, таинственна и не отвечает взаимностью никому из вышеперечисленных. Тогда, страдая от любви, Арлекин переходит от песен к действию – пересчитывает бейсбольной битой ребра несчастному поэту Пьеро. Тот тоже страдает, но продолжает декламировать свои стихи, посвященные даме сердца, после чего впадает в транс, полностью обнажается и теряет сознание в объятиях своего лучшего друга Артемона, который тайно в него влюблен и тоже страдает. Карабас, как и положено владельцу ночного клуба, нечист на руку, неприлично богат, трахает симпатичных куколок и страдает от постоянных отказов красотки Мальвины. Сама Мальвина задумчиво курит, соблазнительно танцует, сверкая изумрудами глаз, заводит публику и совершенно не страдает. Потом в клубе появляется неместный, но весьма симпатичный парень, немного комплексующий из-за слишком длинного носа. Увидев Мальвину на сцене, он молниеносно влюбляется и, как и все вокруг, начинает страдать. Правда, недолго. Мальвина видит героя, влюбляется, традиционно страдает. Кульминация: Арлекин пытается убить Пьеро, Карабас пытается убить Буратино, Артемон от невозможности рассказать о своей чистой гейской любви пытается убить себя. В ярком и безумном финале Пьеро спасает Артемона, отвечает ему взаимностью, и оба упиливают в закат, Арлекин допивается до чертей, и его торжественно в этот закат уносят. Буратино при поддержке красотки с голубыми волосами удается сдать Карабаса полиции, после чего следует жаркая любовная сцена – и абсолютно счастливая парочка «закатывается» в Вегас, по дороге сделав Буратино пластику носа. На протяжении всего этого дурдома, который Марк упорно называл театральной постановкой, Падалеки двигался, произносил реплики, совершал какие-то немыслимые телодвижения и даже пел, судя по всему, не без успеха, потому как истерящий ежеминутно Шеппард выматерился в его сторону всего дважды. На исходе третьего часа этих пыток светило режиссуры наконец смилостивился. – Ладно, парни. На сегодня все, – Шеппард смачно зевнул и направился к выходу из зала, бросив через плечо, – недурно, Джаред. Очень недурно. Если завтра на контрольном прогоне вы с Дженни не запорете финальную сцену – этот спектакль станет событием года. Зритель будет в экстазе. Мальвина в ответ на эту реплику вдруг вскинулась, метнула на Марка испепеляющий взгляд и прогрохотала: – Шеппард, мелкий ты засранец! Еще раз назовешь меня Дженни – оторву твои яйца, если найду, конечно, и повешу в гримерке над зеркалом! Шеппард расхохотался у дверей: – Солнце моё, мне нравится, когда ты в гневе – играешь просто потрясающе! Ты мой самый лучший золотой ключик, – и, помахав пальчиками, елейно пропел, – Дже-е-ен-ни-и-и… И хлопнул дверью. Мальвина, подхватив юбку, одним прыжком сиганула со сцены и рванула за ним, толкнув Джареда в грудь и уронив по дороге Чада. Хвала театральным богам – внизу ее успел перехватить Пьеро, то есть Миша Коллинз. Запутавшись в рукавах, подолах и туфлях, оба рухнули на пол. – Да успокойся ты, – Миша, кряхтя, выкарабкался из-под платья, отряхнулся и подал руку барахтавшейся на полу даме. – Знаешь ведь, почему Марк так себя ведет. Не даёшь – не получаешь. И он с горьким смешком побрел в гримерку. По наблюдениям Падалеки, Коллинз приперся на репетицию жутко обдолбанным, именно поэтому роль экзальтированного полудурка Пьеро удавалась ему особенно хорошо. С другой стороны, зачем на хорошего человека наговаривать – может, он просто по жизни придурок. – А эта цаца никому не дает – вот и страдает, – подал голос Чад. Красавица наконец встала и тут же выплеснула злость: – Идите-ка вы нахуй! Все, оптом! Когда ж это закончится – работать невозможно стало! Каждая тварь так и норовит в трусы залезть. Чего вылупился, полено? Последняя фраза была адресована Джареду. Но он не обиделся и даже улыбнулся в ответ. Странно, но на протяжении репетиции ему было очень… приятно. Слушать этот хрипловатый голос, касаться широкой ладони, ловить обжигающие взгляды из-под длинных ресниц. Даже сцена с объятиями пришлась по душе. Эта резвая дамочка определенно Джареда заводила. Судя по поведению труппы, не его одного. Объект желаний в гневе вылетел из зала.***
На следующий день все повторилось. Репетиция, истеричный Марк, обдолбанный Миша, пьяный Чад и уставшая от всего этого труппа. И снова задумчивая и провоцирующая Мальвина. Финальная сцена стала для Джареда настоящим испытанием. – Играйте так, словно от этого зависит ваша жизнь, – напутствовал Шеппард, – ну, или хотя бы зарплата. Додайте реальности, заставьте меня поверить во все это. И они додали. Если танец влюбленных Падалеки еще смог пережить, то сцена, в которой они стоят в мотеле у кровати, и Мальвина медленно снимает с него рубашку, проводит рукой, затянутой в идеальный белый шелк, по груди, а потом – господитыбожемой! – целует. Откровенно, развратно, мокро. И это окончательно снесло джаредову крышу со стропил. Поцелуй получился более чем реалистичным: жесткий, грубоватый и удивительно порочный – одним словом, охренительный. Джаред с трудом отдышался и с испугом взглянул на Мальвину. Шальные глаза с пляшущими в них чертиками, приоткрытый рот с размазанной помадой и обнаженные плечи, покрытые россыпью золотых песчинок. Марк с отвисшей челюстью вращал круглыми от удивления глазами. Вся труппа на заднем плане скорбно молчала. Мертвая тишина продлилась недолго, Шеппард вышел из ступора и перешел сразу на ультразвук: – Какого?.. Гребаный же пиздец! Ты опять? Хочешь сорвать мне спектакль – можно было так не утруждаться. Ты его еще трахни на глазах изумленной публики. Теперь Джаред ловил себя на мысли, что с трудом отводит взгляд от партнерши. Хотелось смотреть, прикасаться и чувствовать прикосновения в ответ. Впиться губами в этот вызывающе алый пухлый рот и… Да, черт возьми! Просто хо-те-лось. Извинившись, Джаред сбежал со сцены и направился в туалет. Внизу живота зудело. Возбужденный член уперся в брючную молнию. А задница запульсировала в предвкушении. В предвкушении ЧЕГО? Что происходит вообще? Джаред метнулся к раковине. Плеснув в лицо холодной водой, он немного остудил разгоряченное воображение. До этого момента Джаред был уверен в себе и своей ориентации. Да, в колледже с девчонками было неплохо. Но познав силу мужской любви, он окончательно и бесповоротно определился – в постели с парнем ему на порядок лучше. И с этого момента девочки сошли на нет. Так почему же сейчас его тянет к… этой? Джаред даже в своих мыслях не мог подобрать правильного определения. Колдовство какое-то, не иначе… Он сглотнул, закрыл глаза и, расстегнув брюки, запустил руку в боксеры. Возбуждение достигло точки кипения, в ушах раздавалась гулкая пульсация крови, разлетаясь по всему телу нервными всполохами, заставляя горячий влажный член подрагивать в ладони. Пару раз проведя пальцем по влажной головке, Джаред задвигал рукой в таком бешеном ритме, что минуту спустя, тихо застонав, кончил тонкой вязкой струей прямо на кафельный пол. Обмякнув, облокотился на умывальник и закрыл глаза. За закрытыми веками растворялась в тумане высокая фигура с голубыми волосами…***
Вечер премьеры наступил до обидного быстро. Падалеки почему-то жутко разволновался, метался по гримерке и долго не мог отыскать дурацкую буратиновскую шапочку. – Да успокойся ты, – Чад выглядел умиротворенно и благодушно, а значит, снова был пьян. – Лучше накати коньячку, сразу отпустит. И голова на место встанет. – Боюсь, не встанет, – Падалеки, наконец, перестал нарезать круги по крохотному помещению и присел на стул, скорбно опустив плечи. – Вернее, боюсь, что встанет. Прямо на сцене и встанет. Чад уставился на него ошарашенно: – Неужели? Дженни. Ах ты ж, блядь, вот ведь чертяка! И ведь всякий раз этот свой эксперимент проводит… И ты запал? Ну все. Пиздец спектаклю. И нервно затарабанил пальцами по столику. – Какой эксперимент? – от удивления рот у Джареда сложился в идеальную «О». Мюррей пропустил вопрос мимо ушей: – Слышь, Джара, ты только не поддавайся. У нас каждый сезон так – по три-четыре вот таких «буратины» с катушек слетают. Марк визжит-бесится, грозится уволить всех нахер. Только Дженни забивает на все, и ни с кем, понимаешь? Все ищет чего-то, выбирает. Провоцирует. Кукла чертова. Джаред снова вздохнул: – Я в порядке. Наверное. Просто это словно наваждение. Хочу и всё. Делать-то что? – Давай спектакль сначала отыграем, а там, глядишь, и охолонешь маленько. Главное, в руках себя держи, – Чад гыгыкнул грубому каламбуру. – А про Дженни, мой тебе совет, лучше забудь. – Про что забыть? – осоловелый Миша вплыл в каморку и начал медленно перебирать реквизит. – Вы мои помпоны не видели? – Помпоны, Миш, не главная проблема, – Чад откровенно ржал. – Лучше брюки найди – ты сейчас перед нами голым задом сверкаешь. Коллинз вяло осмотрел себя с головы до ног и изрек: – Я поэт, мне можно, – и грустно побрел обратно в коридор. Его проводили единодушным молчанием. Джаред пересел к зеркалу и рассеянно стал наносить грим. Остановился, мысленно что-то прикидывая, и, решившись наконец, спросил: – Чад, а ты случаем не в курсе: Дженни, она с кем-то встречается здесь? Мюррей сфокусировал взгляд и уставился на него с таким неподдельным изумлением, которому даже Станиславский бы позавидовал: – Кто встречается? Джен? Джара, ты реально все еще считаешь, что это жен… Интригу оборвала с грохотом распахнувшаяся дверь – в гримерку внёсся ураган «Мальвина». Как обычно в ярости и с дымным сигаретным шлейфом за спиной. – Какого хера? Вы уже на сцене быть должны. Каланча, – накрашенный ноготь больно ткнул Падалеки прямо в грудь, – тебя там Бивер уже должен обтачивать напильником. – Бивер? За что? – Джаред явно тупил, поэтому ответом ему стало рычание: – Он – папа Карло, дуболом! Вали на сцену! Быстро! И понеслось. Кулисы, сцена, слепящие огни. Где-то в полутьме осторожный ропот зрителей. В груди жуткая смесь страха, адреналина и кайфа от собственной игры. Одним словом – премьера. И на протяжении всего спектакля Падалеки почти ежеминутно натыкался на пристальный, обжигающий взгляд. Зеленые глаза явно следили за ним, и на дне, словно в бокале абсента, плескалось-мелькало что-то темное, волнующее, возбуждающее и пугающее одновременно. И когда раздался финальный аккорд, публика взорвалась аплодисментами – Джаред для себя все решил. Его игру, как ни странно, одарили овациями. Но когда на поклон вышла Мальвина – зал просто порвало. Летели букеты, кричали признания. А Джаред делал шаг вперед, снова и снова кланяясь, чувствовал в руке теплые крепкие пальцы Дженни и лыбился, не переставая, счастливый, как идиот.***
Пришло время расставить точки над i. Падалеки твердо был уверен, что сценический поцелуй и жаркие объятия оказались для них обоих чем-то бОльшим, нежели актерское мастерство. Так что серьезного разговора не избежать. Но после спектакля труппа во главе с Шеппардом отправилась отмечать удачную премьеру в ресторан, и Мальвина словно испарилась. Джаред честно прождал в гардеробной около получаса – ну должна же она хотя бы снять грим и переодеться, в конце концов? Он с бьющимся сердцем вздрогнул, когда дверь заскрипела. Но это оказался всего лишь Чад. – А ты чего здесь? – Чад был уже в дымину, но держался бодряком. – Наши все уже давно в «Черной маске», Шеппард закрытую вечеринку забацал. Рванули, а? Падалеки вздохнул – радоваться премьере отчего-то расхотелось. Но, подумав о пустой квартире и холодильнике, обреченно кивнул, соглашаясь: – О'кей, только грим уберу… Но Чад схватил его за руку: – Э-э-э, стой. Поедем так, – тут Джаред только разглядел, что коллега по-прежнему позвякивает бубенцами на шляпе. – «Черная маска» славится своими костюмированными вечеринками. «А оно мне надо?», – мысль промелькнула и исчезла, когда Падалеки входил в полутемную, мерцающую огнями клубную залу. Не надеясь на удачу, все же поискал глазами в толпе высокую фигуру и яркий голубой парик. Зря. Дженни явно отсутствовала. Поэтому расстроенный Джей заказал выпивку, стремясь догнать и обогнать Мюррея по количеству промилле в крови. Первую бутылку текилы он запомнил хорошо, но вот потом… Кажется, Чад заключил пари с какими-то чуваками в тирольских шапочках, и они сыграли двое-надвое кто кого перепьет. Кто выиграл? А хер его знает. Падалекинское сознание отправило его с экскурсией в астрал. Картинки сменяли друг друга, переплетая сон и реальность. Огни мерцали, вокруг кружила какофония звуков – безумный коктейль гудящих голосов, движущихся тел и музыки. В какой-то момент Джаред понял, что уже некоторое время говорит и говорит что-то фигуре, сидящей в полутьме напротив, пытается заплетающимися фразами донести все свои страдания и желания незнакомцу. А тот, черным силуэтом выделяясь на фоне софитов, молча кивает, выпуская колечко сигаретного дыма, вроде как поддерживая и соглашаясь. И от этого кивка Джею становится почему-то тепло и радостно. Следующий раз он выныривает в реальность в какой-то комнате. За окнами ночь, и он вроде как лежит на кушетке (интересно, сам дошел или кто-то принес?), и чьи-то ловкие сильные пальцы, настойчиво оглаживая грудь, расстегивают пуговицы на нелепой буратиновской жилетке. Сфокусировав взгляд, Падалеки с изумлением наблюдает перед собой до боли знакомое лицо с порочно-пухлыми губами, изогнутыми в дьявольски сексуальной улыбке, и глазами, красивее которых Джаред в жизни не видел. Пуговицы закончились, и рубашка, треща по швам, сползла с плеч, чуть задержавшись на запястьях. После чего улетела куда-то в темноту. Мозг Джареда вдруг осознал, что брюки на нем уже отсутствуют, а прохладная простынь приятно касается – опа! – голых ягодиц. Вездесущие руки продолжают гладить, ласкать, касаться. Так умело, так правильно. Джаред, и без того в алкогольном дурмане, пьянеет еще больше. Растекается по кушетке огромной медузой, раскидывая руки и ноги в стороны, открывая доступ к самым чувствительным местам. Пальцы продолжают перемещаться ниже, на бедра. Они пробуждают откуда-то из глубин залитого алкоголем сознания невидимую волну удовольствия. Внезапно руки исчезают. Падалеки издает недовольный стон и приподнимает голову, чтобы понять, что происходит там, над ним. И глаза в глаза сталкивается с… Мальвиной? Дженни? Он запутался. Потому что Дженни совсем не Дженни. Исчез куда-то ярко-голубой парик и фарфоровый грим – теперь над ним нависла атлетическая фигура с коротко стрижеными волосами, отливающими бронзой в неверном свете ночника. – Дженни? – звучит неуверенно и глупо, Падалеки не узнает свой голос. В ответ раздается мягкий хрипловатый смех, а вместо ответа фигура наклоняется. И следующее, что чувствует Джаред, – настойчивый и жадный рот, чуть сухие губы вовлекают его в охуительно горячий поцелуй. Верткий, очень умелый язык отправляется в путешествие по двухметровому телу, ежесекундно вздрагивающему от удовольствия, не пропуская ни одного сантиметра: впадинка на шее, изящный изгиб ключицы, темнеющие на светлой коже ареолы, чувствительная зона чуть пониже пупка, тонкая бледная кожа на внутренней стороне бедер. Комната наполнилась хриплым шепотом, влажными звуками и абсолютно блядскими стонами. Момент – и вот Джаред прерывисто и рвано ловит пересохшими искусанными губами воздух. Член пульсирует, мягко подрагивая над животом, а в заднице орудуют уже как минимум три пальца. И крышу рвет, и хорошо так, словно… Словно… Слова отчаянно не подбираются. Ну давай же, давай! Кажется, Джаред стонет это вслух, потому что пальцы выскальзывают, и первое же движение члена в нем вышибает из Падалеки космического масштаба оргазм. И все. Конец спектакля. Затемнение.***
Джаред сидел в коридорчике за гримуборной, грустно и задумчиво колупал пальцами и без того ободранный подоконник и ждал, когда же его осенит гениальная мысль о том, что же делать дальше. Похмелье было кошмарным. Он не помнил, как и кто припер его обратно в театр. Голова напоминала колокол свободы и помойную яму одновременно. Вот и отметил премьеру, бля… Затем из кулуаров памяти всплыли картинки чудесного сна. Снилась мечта – девочка с голубыми волосами, которая – спасибо, текила, за работу над подсознаньем! – оказалась просто охрененным красавчиком. И этот парень ласкал Джареда, смотрел на него и только на него, сверкая хризолитовыми зрачками. И секс. Так зашибенно кончать во сне Падалеки мог только в четырнадцать. В общем, просыпаться не хотелось до жути. Он вздохнул, собирая в памяти осколки алкогольного дурмана. – Слышь, оглобля! Отвали с дороги! – грубый хрипловатый баритон отрезвил не хуже ледяного душа. Джаред нервно сглотнул, раззявил рот и уставился на... да, собственно говоря, на нее родимую. Незабываемую, вечно раздраженную нехилую такую девчонку. С голубыми волосами. И макияжем. И с сигаретой. И... Что «и» Джаред додумать не успел. «Небесное создание», не дождавшись ответных действий, грубо распинало его ноги в сторону, оттерло плечом к стене и прогрохотало каблуками в туалетную дверь. Джаред моргнул и посмотрел на дверную табличку. – Вот же отрастил себе подставки, блядь! Ни пройти, ни проехать, – ворчание за дверями, а после – характерный плеск льющейся жидкости развеивали последние сомнения, но оптимист Падалеки все же потер глаза и глянул на табличку ещё раз: надпись Men’s room лаконично и бесстрастно поблескивала ободранной позолотой, подтверждая страшную мысль. Сердце бешено забилось. Серьезно? «Значит, она – мужик!», – мысль была здравой, но жутко запоздалой. И от этого стало обидно. Ну, не дурак же, вроде. Ладно, может, и дурак, но ведь не конченый же дебил! Мог бы и раньше догадаться. А вместо этого придумывал какие-то абсолютно дикие оправдания и высокому росту (может, просто бывшая модель?), и раскату плеч (ух ты – пловчиха-разрядница!), и нехилым таким бицепсам (метательница молота?), и грубоватой манере поведения (выросла на ранчо с двенадцатью братьями?). С толку сбивали только широко распахнутые красивенные глазищи и идеально очерченные пухлые губы. Но лицо почти всегда покрывал мальвининский макияж, так что хрен разберешь... А потом случился этот наигранно-настоящий поцелуй и пьяный секс, вынесший Джареду мозг. И Падалеки от навалившейся усталости, расстройства и какой-то абсолютно детской обиды вдруг всхлипнул. Нет. Плакать он не собирался. Просто… так стало себя жаль: он целовал парня, судя по всему, потрясного парня, гениального актера – и не распробовал всю прелесть, думая, что его партнер – девушка. Он снова всхлипнул, получилось громко и жалко. Да, судьба оказалась той еще сукой. Туалетная дверь осторожно приоткрылась, и из-за нее медленно высунулась голубая макушка. – Эй… Ты чего, громила? – в голосе от былой грубости не осталось и следа. Сквозила настороженность и растерянность. – Тебе плохо? Вскинув голову Падалеки несчастными мокрыми глазами зыркнул на Дженни и отвернулся, шмыгая носом. – Слышь, парень, ну ты чего? Ты это. Не надо, а? Может, я помочь могу? Эй… Джаред. А Джаред, впервые услышав из этих уст свое имя, окончательно расклеился и сник. И вдруг почувствовал, как чужая и вместе с тем до боли знакомая рука осторожно касается его щеки, а потом начинает гладить по голове, плечам. Он вскинул голову и уперся взглядом в зеленоватое мерцание – Мальвина, то есть Мальвин – присел перед ним на корточки и обеспокоенно всматривался в падалекинское лицо. Прямо как в том сне. Грим чуть потек, и на таком маленьком расстоянии Джаред, наконец, смог разглядеть чуть пробивающуюся рыжеватую щетину. И веснушки. Много веснушек. – Ты – не девушка, и вчера это был не сон, – Джаред сказал это с ему одному понятной радостной грустью. Зеленоглазое чудо помолчало, а потом глубокомысленно поинтересовалось: – Это для тебя проблема? – Нет. Просто ты… очень, – джаредова фраза явно нуждалась в доработке, потому что рука, гладившая Падалеки по щеке, застыла. – Что «очень» – наглый? Очень засранец? Очень задолбал? – в голосе парня послышалась горечь. Он отстранился, подтягивая неудобный подол платья повыше. – Очень… мне нравишься, – слова прозвучали тихо-тихо. И Джаред зажмурился, думая, что ответом ему послужит звук удаляющихся шагов. Но вместо этого вдруг ощутил горячее дыхание на лице: – Дурак, Джаред. Ты такой дурак. Феерический долбоеб. Прям как Буратино. Чурбан. Я ведь на тебя почти сразу запал. А ты смотрел на все эти тряпки-парики-мазню-на-морде и не видел нихера. Дальше своего носа не замечал. Вот я и бесился. А вчера… Джаред машинально прошептал: – Я нажрался… – Да. Ты нажрался и болтал-болтал хуйню всякую. Про Мальвину гребаную, про то, что мужиком была бы краше. А потом смеялся так, что от вида ямочек этих, – шершавая подушечка пальца проехалась по щеке, – у меня чуть яйца не лопнули. Думал, сдохну-обдрочусь, пока ты на меня реального внимание обратишь. Джаред осторожно открыл глаза. Его невозможная мечта сидела перед ним без парика, в съехавшем набок корсете, пахла табачным дымом и улыбалась. Падалеки потянулся к этим невозможным губам: – И как же мне звать тебя теперь, Мальвина? Ай!.. Тут же получил он весьма ощутимый шлепок по заднице: – За что? – За дело. Дженсен. – Что? – поцелуй стал ярче, настойчивее. – Меня зовут Дженсен. Еще раз назовешь меня Мальвиной вне спектакля – обижусь, свяжу и отшлепаю. Джаред счастливо улыбнулся: – Повезло мне – ты девчонка с фантазией! Дженсен в ответ притворно выматерился, состроил свирепую рожу, еще раз звонко, с оттягом шлепнул Падалеки по заду и расхохотался: – Мечты сбываются. Интересно, как Шеппард посмотрит на то, чтобы поставить Чиполлино? Определенно, мини-юбка Редиски будет мне к лицу.