У нас с тобой одна вселенная

Строчка на распев под мерное бренчание гитары. Улыбка, смешок. Строки не идут дальше. Данил откладывает гитару и тянется длинными руками к парню, сжимающему бутылку вина. — Ложись спать. Усталый взгляд тут же прогоняет появившуюся улыбку. Она не искренняя, лишь жалкое подобие оригинальной, той, которая ещё когда-то появлялась не из-за дозы. Но Ермаков не уходит, лишь подбирается ближе, обвивая плечи парня. Глоток вина, тяжелое сглатывание, закрытые глаза. Истерика никогда не будет выходом. Молчать, пока не высохнет последняя капля терпения в уже обмелевшем океане. А дальше есть несколько выходов, и неважно, какой будет выбран, главное достигнуть исхода. Уйдет — сгниет один под давлением тишины в пустой квартире. Остается, разлагаясь под звуки гитары и непонятное шипение, лишь отдаленно напоминающее пение. Возможно, он бы мог обнять в ответ, наигранно улыбнувшись, чтоб создать иллюзию нормальности и спокойствия. Но это давно в прошлом. Надоело, да и не действует. Ермаков пусть и расслаблен внешне, но в голове туман из мыслей, совершенно несвязанных, абстрактных и сумбурных, но так лишь сейчас. В минуты минимальной трезвости все в нем кричит о том, что они упустили важную составляющую, потеряли из вида. Без неё невозможно вернуться к тому, что ещё называлось жизнью. Вечер под дозой, гитара, которая бьет по ушам. Но ему ценно это ощущение, соприкосновение пальцев с гитарой, а после с руками Артемова, полными несовершенств, усыпанными ссадинами и ранами, которые причиняются как им самим, так и Ермаковым в часы ломки и при попытках держаться. Кости предательски выпирают и у того, и у другого. Но если у Да Нила это лишь побочное действие от препаратов, то Максим сознательно довел себя до такого состояния. Тело должно соответствовать умирающему разуму и сознанию, которые ещё пытаются работать, выбраться, взять первенство над чувством апатии, но в попытках сделать это натыкаются на стену, возведенную самим Артемовым из-за нежелания больше что-либо осмысливать. Но даже теперь внешние уродства не соответствуют ужасу, происходящему внутри. Хотя ужасами они покажутся тому, кто столкнется с этим впервые и разом. У них накапливалось постепенно, оставляя осадок, как песок постепенно мутит воду в прозрачной реке. Пальцы прижимаются к руке, давят, буквально раздирая плоть. Попытки достигнуть соответствия. Ермаков лишь улыбается, вряд ли вообще понимая, что происходит. Кровь сочится, стекая по рукам на пол, который они оба обжили. Сначала казалось, что физические увечья ненадолго отведут на второй план действа, раздирающие изнутри. Теперь же это не работает на замещение, а лишь дополняет друг друга. Вошло в привычку и в какой-то момент становится необходимостью. И молчать так легче, шипя сквозь зубы от жжения и боли. Ещё что-то чувствуется, не все забыто, хотя давно пора бы. Это стало рутиной, реальностью, такой, которую они оба заслужили. Ермаков из-за отсутствия силы воли и ответственности, Артемов из-за слабости и полного нежелания что-либо менять. Только и правда, какой в этом толк при понимании того, что сил лишь одного не хватит. Когда-то он готов был убиться, чтоб вернуть былое благополучие, только вот второй тянул назад, убеждая в том, что все под контролем, стоит ему лишь захотеть. Но Ермаков не захотел и все глубже тряс в пучине наркотиков и неясности происходящего. Кровь почти перестает, безумная улыбка не сходит с лица Данила. Жуткая картина, пока к ней не привыкнешь. Артемов прикладывает бутылку к губам, смотря куда-то в стену, игнорируя попытки парня обнять его. Мысли накатывают волнами, с каждым глотком выше и круче. Все о том, что когда-то было хорошо. Голос казался приятным, а прикосновения чужих рук не обжигали, а приносили умиротворенность. Им не нужны были излишние касания, поцелуи, хватало легкой улыбки и теплых ладоней, сжимающих руку. Это самое сентиментальное, что они позволяли по отношению друг к другу. Ермаков забыл, стер из памяти, машинально, ушло вместе с рассудком и ясностью. Максиму же не помогали ни алкоголь, ни сигареты. Он крепко держался за прошлое, это была единственная нить, связывающая его с нормальностью. Только вот она уже ничего не давала, он бессмысленно сжимал её, не отпускал, словно маленький ребенок стоит над трупом матери, не желая уходить, не веря, не принимая потерю. Трудно отпустить, когда в голове навязчиво крутится строчка, которую Ермаков так любил напевать зимними вечерами: «У нас с тобой одна вселенная…» Максим лишь морщился, но не скрывал улыбку, которую вызывала одна лишь строчка с одним и тем же мотивом. Где эта вселенная сейчас? Раскололась на множество мелких, ничтожных, но невероятно сильных, затягивающих, окутывающих темнотой. Не та вселенная, где существуют миллионы звезд и планет. Другие, темные и пустые, такие же, как сейчас они сами. А строчка превратилась в невнятное бормотание под опротивевшие звуки бьющихся о струны пальцев.