***
Они начали встречаться, едино прогуливая занятия и едино направляясь к причалу. Росинант спросил ее имя, и она ответила непринужденно и свободно: "Бельмере". И это красивое, мелодичное имя предалось юношескому сердцу навсегда, оставив в нем романтику солдатского времени. Он спросил Бельмере об ее прическе. Она, смеясь, отвечала, что ее волосы называются "женщины тоже имеют мужество", и яркие копны ягодного цвета в подтверждении сверкали при солнечных лучах. И Росинант смеялся тоже, не сомневаясь в ее словах. Она не умела и не хотела лгать. Они курили, соревнуясь в том, кто сможет лучше выпустить дымные кольца. Бельмере приносила свои сигареты, говоря Росинанту: "С этими легче дышится". И он начал замечать, что горло привыкло, внутри уже не так жжется, глаза не слезятся и отходящий дым не противен. Она хвалила: "Ну, теперь мы с тобой совсем как старые заядлые курильщики". А Росинант думал, что ему действительно стало легче дышать, но в мыслях мелькало - не из-за сигарет: из-за тебя. Спустя время их разъединили: занятия стали жестче и строже. Однако пристани не дали пустовать, начав приходить на причал по ночам. Сон неважен, когда есть тот, кто готов разделить с тобой душу и сигареты. Ночное небо было то иссиня-черным, то синим, то с оттенком фиалок. Звезды появлялись неравномерно; если были - Росинант и Бельмере пытались считать или хотя бы узнать созвездия, соединяя их невидимыми линиями, если нет - они пытались видеть предметы сквозь непроглядную тьму, освещая ее сигаретами. Воздух тогда же был очень свеж, если не холоден своим бодрящим ароматом, и сну не приходилось быть. И была тишина, которую перехватывали или птицы, или ветер, или заплыв далеких судов и такие же отдаленные крики матросов. Росинант сидел, а Бельмере обычно ложилась головой ему в ноги или колени, и серебристо-серые табачные потоки незаметно сливались, уходя ввысь. Они проводили эти минуты за молчаньем, которое было также многословно, как если бы они вели речь. Росинанту нравилось произносить имя Бельмере, так благозвучно оно было для его уст, как сигарета или опьяняющий напиток, а Бельмере любила имя Росинанта, смеясь и шепча, что от него всего веет странной аристократией, и ее случайные, нечаянные шутки были истиной, которая трогала некрепко зашитые раны. Она не знала его прошлого. Он мог бы все ей рассказать, но ей это было не нужно. Она жила настоящим. Они обсуждали свое будущее, попутно шутя и хохоча над всем. Росинант поделился с Бельмере, что его готовят на какую-то очень важную службу у самого Сэнгоку; Бельмере немного толкнула его, подмигнув и сказав, что она располагает связями с большой шишкой в будущем. Самой же ей было все равно, какого звания быть и какой титул будет служить ей клеймом: любой она примет с гордостью и почетом, ведь это, по сути, неважно, если твой долг - защищать и вершить справедливость. Они не принимали дозорную абсолютность, понимая факт того, что мир - серый, а не черно-белый. Их мировоззрение отличалось от большинства. Росинант иногда шутливо интересовался, хватит ли у них смелости духа, если жизнь обернется подобным образом, перейти принятый закон и стать самим в некотором роде преступниками. Бельмере отвечала также - шутливо, но они оба понимали, что за их смехом скрывается неподдельная серьезность и готовность: умереть не жаль, если есть, за кого и за что умирать, даже пусть убьет тебя какой-нибудь гадкий, недостойный пару глотков воздуха пират. "Даже если этот пират - твой единокровный брат".***
Их последняя встреча произошла на какой-то праздник - Росинант уже и не вспомнит, на какой. Тот день и ночь были настоящим привольем для всего, являясь настоящей и почти полной свободой. Все ловили миг и секунду. Дозорные ликовали. Они встретились не на причале, а в толпе. Росинант случайно задел взглядом людей и заметил ее в середине, выделяющуюся внутренним сиянием. Он подождал несколько минут, пока все чуть разойдутся, и подошел - вернее сказать, подлетел - к ней, ухватив за руку. Бельмере повернулась и, увидев его, солнцем и луной еще более засветилась изнутри. - Я искала тебя... - она говорила приглушенно, перебиваемая неровным дыханием, пытаясь отдышаться; румянец подлил к щекам: - Роси... Бельмере звала его с детской игривостью "Роси", и это было чарующей музыкой для Росинанта. Он не знал, что после это "Роси", звучащее другим голосом, станет пулями на теле и отдаленными рыданьями. Росинант почувствовал, как ее смущение передается ему, и они оба в нескольких секундах стояли, не смея оторвать лица друг от друга и продолжая пытать себя, глядя прямо в глаза. Он взял ее за руку и прошептал так, словно раскрывал государственную тайну, зная, что его казнят после: "Бельмере, там... быстрее...", и они сквозь дозорных, будто вышедших под копирку, скорым шагом направились к выходу. Они быстро направлялись к одному из небольших домов - тоже, как и солдат, сущих копий. Где-то позади остались их узкие, небольшие комнатки с двухъярусными, твердыми, сухими кроватями. Росинант как-то ненавязчиво сравнивал все время эти удобства с удобствами из далекого детства, и потом обессиленно отгонял воспоминания и не мог заснуть. То, что считалось раньше светлым, заслуженно-правым и божественным, превратилось в удушливый кошмар и мелкие панические атаки. Росинант потерял счет, насколько давно... Зайдя за очередной дом, они скрылись в тени его стен, не входя и проведя остаток вечера и всю ночь на улице. Несмотря на темноту, Росинант помнит все с невероятной четкостью и точностью, словно память об этом ему выжгли ярчайшим прожектором. Они вновь курили, уже не боясь, что их заметят - тогда было можно, и в общей шумихе никто бы ничего не запомнил и не разобрал. Вдали гремело веселье. Казалось, что весь мир позабыл о двух юных дозорных, однако именно это и было нужно. Росинант думал, что его мир с гремящим сердцем сейчас находится так рядом и так близко, как не было никогда. И что-то вмиг прилило к сердцу и вспыхнуло в голове: страх из самых недр, который вплоть до этой секунды таился на дне, сокрытый песком и пеплом. Дрожь бежала по телу, и затряслись руки, и сигарета истерично дергалась, мелькая искрой на воздухе. Бельмере повернулась тогда к нему и спросила, что случилось. Она оторвалась от наблюдения картины торжества, и на лице играла и переливалась улыбка, точно еще одна ночная звезда. А Росинант и сам толком не мог понять, что произошло: он минутно посмотрел на нее и внезапно, медля, наклонился к ее лицу и притронулся к губам... И все это было настолько неловко, непривычно, но так по-детски девственно-невинно, что Бельмере рассмеялась ему прямо в губы. Росинант подумал, какой он, черт возьми, дурак, и в самом дичайшем стыду отпрянул от Бельмере, желая, чтобы его расстреляли сейчас же на месте, однако она настигла его руками и прижала в крепких объятьях, убаюкивая и успокаивая, как маленького расплакавшегося ребенка: - Тише, тише, чего ты... дурень... Не так же надо, а, Роси... я не знаю, верно ли, но, по-моему, так... - и она, продолжая шептать, поцеловала его, также, как мать целует ребенка - нежно, ласково, любя, но только - в лоб или щеку. На глазах Росинанта застекленевшей водой застыли слезы. Бельмере не дала им пасть, чуть стряхнув тылом ладони с нижних век. За спиной троекратной оглушительной силой прозвучал салют.***
В ту ночь после затяжного поцелуя ничего не последовало - и не могло бы. Этой феерической мощи достаточно настолько, что до сих пор иногда ощущалось чье-то присутствие на губах. Хотелось ли им обоим большего?.. Он не знал, что случилось с ней после их расставания. Знал лишь, что она продолжала являться самым активным дозорным, продолжала вершить то, к чему стремилась - добро и справедливость; знал, что выдвинулась после побега Шики защищать свой родной край - Ист Блю, если ему будет угрожать опасность; знал, что вернулась туда ради этого, и - больше ничего. Росинант часто глядел в ночное небо, одиноко считая звезды или пытаясь нарисовать созвездия, и перед глазами бежали киноленты их ночей. Воспоминания перебивались сигаретным дымом, восходящим, как и прежде, вверх, и растворяясь в тишине. Он думал о ней, думал о том, чем она, может быть, занимается в этот момент - спит ли, смеется ли, курит или, как он, смотрит ввысь, читая сверкающее васильковое одеяло? Он пытался почувствовать ее за тысячи километров, но ощущал лишь жженный холод и пустоту. Он задавал себе риторически-бессмысленный вопрос, так и остающийся без ответа: "Как ты, Бельмере?", и в голове вновь песенным смехом звучал льющийся покинутым теплом голос: "Роси". Эта ночь зацвела утром. Наступающий рассвет раскинулся горизонтом, и отголоски малиновых оттенков проявились на растущих лучах. Они разбудили Росинанта, задремавшего под догоревшими и истлевшими сигаретами. Он зрел на пробуждающиеся воды, выливавшиеся в ультрамарин с полутенями аметиста, но вместо морского течения он видел ее глаза.