Найди то, что любишь и позволь этому убить тебя. Чарльз Буковски
Мин дергает головой, не скрывая раздражения. — Паркур — это целая философия, — цедит он сквозь зубы. — Ха, ну тогда каждый щенок в моей стае — философ. — Кая криво усмехается и облокачивается о стол. Тени от ее рук зябко ежатся, убегают от тусклого света, что льется в умытое дождем окно, и под грохот стальных колес стекают под столешницу. Поезд раскачивается из стороны в сторону, скрипит ржаво, как прогнившая бочка, что катится по каменистому склону холма, и, кажется, вот-вот разойдется по швам, сорвет с себя обшивку, вспорет вены-тросы и падет на изгаженной Паводком обочине очередным безымянным войны. — Паркур — это не просто беготня по крышам. — Мин старается, чтобы его голос не звучал неприязненно, но сегодня Кая раздражает неимоверно, и управлять собой становится все сложнее и сложнее. — Я знаю, что такое твой «паркур». — Кая показывает кавычки пальцами и улыбается так широко, что под глазами собираются морщины. Глаза у нее слегка косят, а их радужка выглядит как расплескавшаяся по ртутной пленке медь. Длинные ресницы изгибаются так, что их кончики касаются толстых век. Полупрозрачные брови игриво дергаются. Волчица провоцирует, но Мин не ведется. Он лишь вздыхает и качает головой. Скорее по привычке, чем из надобности. Спорить с альфой бесполезно. Она буквально выгрызает из оппонента согласие, а Мин не тот, кто глупо подставляется. Четыре года в учебке и желание примкнуть к Легиону научили его выдержке, смирению и покорности. Это, на самом деле, не так уж и сложно, когда в жилах твоего напарника течет волчья кровь. — Да ладно тебе, — тянет Кая и хватает Мина за запястье. Дергает несильно, заставляя посмотреть в лицо. — Я же шучу. Мин поджимает губы; молчит, но не злится: бесполезно. Кая начинает перебирать пальцами, мять миново запястье, царапать его легонько. — Ну же, не будь ребенком! Нам одной дорожкой топать в ад. — Чур, ты впереди! Кая широко улыбается. — Конечно: свой зад я могу доверить только тебе. Мин качает головой и сжимает пальцы Каи в ответ. Они замолкают. Тишина — это то, чего никогда не знал их мир, поэтому они слушают перестук колес и приглушенные голоса из соседних вагонов. Те набиты беженцами и Чистильщиками. Из каждой щели сочится страх и надежда, вера во что-то, чему даже имени нет, и горечь неизбежности. Свет за окном меркнет. Летние дни короткие, слишком короткие, а с наступлением осени и вовсе сменяются мимолетными часами недорассвета. Чистые явно заключили сделку с дьяволом: научного объяснения у происходящего нет. После Паводка мир изменился. После Паводка ночь стала всем. Мин опускает голову на их с Каей сцепленные руки и закрывает глаза. Ладонь у волчицы горячая, отчего его собственная потеет, становится скользкой и липкой. Кая на это внимания не обращает. Ее не смутишь ни потом, ни кровью, ни слезами. Они вместе четыре года. Они рука об руку прошли Чистилище, а теперь им прямая дорога в Ад. Град. Он возникает на горизонте сизой дымкой, синевой зеркальной, бесконечно глубокой, как ночное небо без звезд. От него веет холодом всепроникающим, беспощадным, пронизывающим насквозь, как крик в пустой комнате. Он могильным камнем возвышается над выжженными землями; лишенные окон и стен высотки кренятся к земле под немыслимыми углами, словно изломанные пальцы. В них кроется зло, и это зло им предстоит испытать на себе. Будить задремавшую Каю не приходится. Она тоже чует это и вскидывается, настораживается, навостряет уши, тянет носом спертый воздух купе и, облизнув обветренные губы, поворачивается к окну. Смотрит. Моргает так редко, что Мин едва это замечает. — Срань господня… — выдыхает она и переводит взгляд на Мина. — И мы добровольно на это подписались, — смеется вдруг, да так, что трясутся плечи. Качает головой и ерошит свободной рукой (она все еще сжимает ладонь Мина в своей) короткий ежик волос. Ведет себя как Перерожденный после первого глотка крови. Зрелище не менее жуткое, чем надвигающиеся стены Града. — Все равно подохнем, — говорит Мин, — так хоть парочку ублюдков с собой заберем. — Не надейся: парочкой я не обойдусь. Мин не успевает ответить: дверь со скрежетом отъезжает в сторону и в купе заглядывает командир. До селезенки просвечивает своим рентгеновским взглядом и кивком головы заставляет вскочить со своих мест и вытянуться в струнку. — Так-то лучше, — не разжимая губ, говорит командир и скрывается в полумраке коридора. Мин и Кая одновременно выдыхают и, переглянувшись, идут за ним. В тамбуре их застает дикий ветер и забитые снегом щели. Кая застегивает молнию куртки под самый подбородок и натягивает перчатки: крупная вязка, тонкие нитки — тепла никакого, но привычка и устав твердят, что так положено. Мин повторяет за напарницей. У него за спиной — полупустой рюкзак. Один на двоих спальный мешок, термос, складной нож и бумажный пакет с сухим пайком. Командир ждет их снаружи. До ближайшей станции — два часа езды. Вставать придется здесь и сейчас, на полном ходу. Командир подзывает их жестом: говорить бессмысленно — ветер разрывает любые слова в клочья и развеивает над окровавленной пустошью. В этих местах Паводок оставил особенно глубокий след. Кая протискивается вперед и, получив от командира хмурый взгляд, прыгает. Бегущий вперед поезд тут же скрывает ее из виду. Мин цепляется за край вагона, выглядывает из-за него. Кая взбирается по насыпи, уходя подальше от стального монстра, что с ржавым скрежетом пережевывает рельсы. Мин знает: еще секунда заминки — и командир снимет очки, поэтому отталкивается от края выступа и прыгает. Прыжок заканчивается ролом, отчего сила удара о землю практически не ощущается. Выполнять этот элемент с рюкзаком за спиной оказывается не очень удобно, и термос скрупулезно пересчитывает позвонки, но все кости целы, связки не повреждены, а это главное. Командир приземляется в десятке метров впереди. Кая встает на насыпи — черный подбоченившийся силуэт на фоне багряного неба. Ветер, как флаг, треплет капюшон ее куртки. Мин оглядывается на командира и бегом взбирается на насыпь. Командир догоняет его через секунду. Кая идет к ним. Шаг широкий, твердый и совершенно бесшумный. Глаза в полумраке отливают медью. Волк в ней никогда не дремлет. — До базы полторы мили. Бегом марш, — командир перекрикивает вой ветра и первым срывается с места. Кая лишь плечами пожимает и бежит за ним. Мин, в последний раз оглянувшись на уходящий вдаль поезд, устремляется за напарницей. Пока они добираются до базы — два десятка палаток, огражденных по периметру забором из колючей проволоки — легкие успевают забиться снегом, а обветренные щеки перестают ощущать холод. Вблизи Град кажется еще более покинутым и мрачным, и лишь в уцелевших стеклах отражаются одинокие звезды. Первым, что слышит Мин, останавливаясь посреди разбитой дороги, что ведет к Западным воротам города, — задушенный, сдавленный, вывернутый наизнанку вопль. Он эхом отражается от бетонных стен и обезумевшей пустоты окон и тает в заснеженной темноте. Кая встает по правую руку от Мина и, сжав его локоть шерстяными пальцами, спрашивает: — Что за хрень я только что слышала? Мин качает головой. Он не знает, но боится, что придется узнать. Волчица поворачивает к нему голову, смотрит в скулу горячо и требовательно, но Мин отвечает ей молчанием. — Чего встали, салаги? Еще насмотритесь. Да так, что тошно станет, — командир проходит мимо них, бросая на Каю короткий взгляд. Он как пощечина, и волчица невольно отшатывается от него. Командир сжимает челюсти так, что даже в сумраке видно, как под кожей ходят желваки, отворачивается и идет к пропускному пункту. — Не нравится он мне, — честно признается Кая. Ее шепот мажет по уху, наполняет его своим шипящим теплом и исчезает. — Не связывайся с ним, — Мин говорит, не размыкая губ: фокус, которому его научил друг, которого давно уже нет в живых. — Нужен он мне, — Кая фыркает словно бы безразлично, но Мин-то знает, что за этим скрывается тревога. Неприятности им не нужны. Только не перед испытанием. Слишком долго они выбивали себе право пройти его, чтобы наделать ошибок у самого финиша. Они соприкасаются плечами и в ногу идут за командиром к пропускному пункту. Парень на воротах окидывает их долгим, скептически-насмешливым взглядом, бурчит что-то под нос — смесь английского с языком единства — и дает им пройти. Командир нетерпеливо переминается с ноги на ногу, дожидаясь их у входа в палатку. Край ее отдернут; на припорошенную снежной крупой землю ложится треугольник желтого света. Командир жестом приказывает проходить и ныряет под полог; тот так и не закрывается. Видимо, секретности будущий разговор не представляет никакой. — Рекруты прибыли, — чеканным слогом докладывает командир и, щелкнув каблуками, отдает честь невидимому собеседнику. Мин боится пошевелиться, поэтому видит перед собой лишь расправленные плечи и наголо выбритый затылок со следами неумело выведенной татуировки. По очертаниям шрама Мин угадывает иероглиф. Он не китайский и не корейский, так что его значение остается для него скрытым. В глубине палатки со скрежетом отодвигается стул, кто-то, прочищая горло, встает. Командир делает шаг влево, и Мин наконец-то видит начальника гарнизона. Он выглядит не так, как Мин себе его рисовал: ниже и худее, с бледной, забывшей, что такое солнце, кожей и совершенно гладким, каким-то детским лицом. Глаза-пуговки смотрят едко, пытливо, словно пытаются вычислить, что же у Мина на уме. Тот старается не отвести взгляд. Это сложнее, чем он предполагал. Мужчина вздергивает острый подбородок и, поправив узел галстука, говорит: — Я бы мог поздравить вас с прибытием, но не стану. Здесь некого и не с чем поздравлять. Идет война, рекруты, прямо за этими стенами. И завтра на рассвете вы испытаете все ее прелести на собственной шкуре. Кто выживет — попадет в Легион, кто погибнет — станет счастливым засранцем. Мин прикусывает кончик языка. Начальник гарнизона вызывает у него неопределенные, но однозначно отрицательные чувства. — С вами стартуют еще два отряда рекрутов. Маршруты у всех разные, объединяться запрещено. За отставшими не возвращаться. Укушенных убивать на месте: Перерожденным не место в Легионе. Это вам понятно? — Так точно, сэр! — в один голос отвечают Мин и Кая. — Из дополнительного оружия получите мачете. Потеряете его — заработает штраф. Завтра на рассвете командир Кортни выдаст вам трофеи. Вопросы? — Нет, сэр, нет! — На прохождение испытания у вас шесть дней. Дольше все равно не протянете. На этом у меня все. Рекруты, вольно! Мин и Кая разворачиваются и ныряют в ледяную темноту. Командир задерживается на несколько секунд. О чем они говорят, Мину не интересно. Это вряд ли поможет ему добраться до Восточных ворот живым, а все остальное ценности не представляет. Кая же явно считает иначе: навостряет ушки и, прикусив толстую губу, слушает. Хмурится и цыкает раздраженно, когда голоса смолкают, и на пороге возникает обрисованная желтым фигура Кортни. — За мной, салаги, — говорит он и, не дожидаясь ответа, уходит. Выполнять приказы, как бы унизительно они не звучали, — часть их жизни, поэтому Мин и Кая идут за командиром. Их размещают в наспех сколоченном бараке. В конуре уже приютились трое рекрутов: двое парней и девчонка. Все люди, поэтому появление Каи тут же привлекает их внимание. Девчонка мигом ощетинивается, кривит тонкие губы и забирается на грубо сколоченный стул с ногами. Широкоплечий мальчишка-мулат окидывает волчицу оценивающим взглядом, присвистывает и, обернувшись ко второму парню, подмигивает ему. Кая обводит всех пустым взглядом. К подобному отношению ей не привыкать. Мин цепляет капюшон ее куртки, тянет за него несильно, обращая внимание на себя. — Все под контролем, — одними губами говорит напарница, выдергивает капюшон из рук Мина и, поправив куртку, идет к крайней, однозначно никем не занятой койке. Спать у двери холодно, особенно когда та с трудом закрывается, но Кая волчица: она с детства спит на голом снегу, так что сквозняком ее не испугаешь. Внимание рекрутов переключается на Мина. Того не тянет заводить знакомства. Он уверен, что половина из здесь собравшихся до следующей недели не доживет, а друзей-покойников ему и так хватает. Тишина растягивается и обретает отталкивающие формы. Мин отворачивается от рекрутов и бросает рюкзак на койку, что соседствует с койкой Каи. Кая стаскивает сапоги и вытягивается на жестком матраце. Подкладывает под голову руку и взглядом прикипает к потолку. Смотреть там не на что: грубо обтесанные балки, солома, пучками торчащая из щелей, паутина цвета меди. Кажется, Паводок успел добраться и до пауков. Интересно, думает Мин, сколько из них уже высасывает соки из своих сородичей? Как открывается дверь и в барак входит последний рекрут, Мин не замечает, занятый устройством спального места. Он обращает на парня внимание, только когда тот встает прямо за его спиной. — Дорогу не уступишь? — спрашивает он сиплым голосом. Мин вскидывается скорее от неожиданности, чем от испуга и оборачивается к говорившему. Тут же поднимает взгляд: рекрут на добрую голову выше него. В развороте плеч, в шее, укрытой сетью толстых вен, в плотно сжатых губах и слишком темных глазах читается сила, спорить с которой не хочется. Мин делает шаг к койке, давая парню пройти, и краем глаза замечает, как подбирается Кая. Смотрит она на рекрута, и взгляд ее, пойманный случайно, заставляет еще раз взглянуть новоприбывшему в лицо. — Спасибо, — говорит тот, и это звучит на удивление искренне. Цепляться к Мину он явно не собирается. Мин провожает его взглядом и поворачивается к напарнице, когда рекрут занимает место за столом: спиной к койкам. Кая спускает ноги с кровати. Взгляд блуждающий, потерянный и — неожиданно — испуганный. У Мина сжимается желудок, и это дурной знак. Он сбрасывает рюкзак на пол между койками и усаживается напротив волчицы. Она тут же переводит взгляд на него. — Ты видел? — говорит едва слышно и подается вперед так, чтобы сидящие за столом не видели ее лица. — Что именно? — Этого? — Видел. Кая облизывает губы, локтями упирается в колени и сцепляет пальцы в замок. Все в ее позе указывает на нервное возбуждение. — Клянусь Фенриром, я такого никогда не видела. Мин не понимает. Чувствует - да, напарница права, но в чем — не знает. — У меня от него кишки в узел связались, — добавляет она доверительно и заглядывает Мину в глаза. — Не знаю, что это за херня, но доживаю до рассвета — и валю от этого хрена подальше. Мин невесело усмехается: ее желание осуществится при любом раскладе. Разве что утром случится второй Паводок, и бежать станет некуда, незачем и некому. Компашка за столом засиживается до полуночи. Складывается впечатление, что им спозаранку не в кишащий Перерожденными город идти, а в парк аттракционов на семейную прогулку. Мин прислушивается к себе, стараясь не обращать внимания на всплески веселья за спиной, и надеется, что сон сморит его как можно быстрее. Думать о словах Каи не хочется. От предположений, под которыми нет никакой почвы, раскалывается голова. Во рту пересыхает, но встать и подойти к столу за водой не вариант. Члены каменеют, мышцы голени время от времени сводит легкая судорога. Мин подергивает ногами, пытается улечься так, чтобы тело полностью расслабилось, но не получается. Он перекатывается на левый бок и, сунув руку под подушку, смотрит на спящую напарницу. Рассеянный свет масленки сглаживается черты словно вылепленного из воска лица, добавляет парочку новых штрихов: плавных, подрагивающих неуверенно, — и обрисовывает все это слишком густыми тенями, что делают волчицу похожей на мальчишку. Подростка лет пятнадцати, который большую часть своей жизни провел на улице, в грязи и копоти не угасающей войны. Голодные, впалые щеки, скулы, натягивающие загрубелую, слишком темную для мира без солнца кожу, трещины на губах — настолько глубокие, что никогда не заживают, — все это Мин знает, как последовательность линий в написании собственного имени, но в то же время каждый раз видит их словно впервые. Кая ворочается — свет раздражает ее, — и лицом зарывается в подушку. Сопит как обращенный волк и волоски на загривке: короткие, прозрачно-серые, — ощетиниваются. Мимо коек проходит девчонка. Бросает на Каю беглый взгляд; лицо уродует гримаса отвращения и сочащаяся из всех пор ненависть. Мин закрывает глаза и заставляет себя забыть то, что увидел. Его это не касается. Он слышит, как отодвигается еще пара стульев; приглушенные равнодушием голоса растекаются по бараку. Свет тускнеет. Под веки заползает густая, томная темнота. Мин вздыхает и, носом ткнувшись в сгиб локтя, принимается считать от тысячи к нулю. Последнее, что он помнит, — как на четырех сотнях тридцати девяти вернулась девчонка, и мир полностью погрузился во мрак. Проснулся Мин, как только его плечо тронули чужие пальцы. — Командир явится через три минуты, — уже знакомый сиплый голос касается слуха в ту же секунду, как Мин открывает глаза и рывком садится в постели. — Помятые рожи вызывают у него несварение, так что лучше вам привести себя в порядок. — А ты, погляжу, у нас эксперт, — уровень язвительности в голосе Каи зашкаливает. — Я здесь дольше всех, — спокойно отвечает малый. — Просто прими совет. Рот волчицы искривляется, обнажая крупные конусообразные зубы, но язык она держит за ними. То, что испугало ее вчера вечером, все еще здесь, рядом, все еще беспокоит ее. Парень оставляет их и идет к своим дружкам. Они уже оделись и теперь убирают спальные места. Мин не хочет выделяться и повторяет за ними. Кая обувается, сползает с койки и расправляет складки на покрывале. В жестах ее проглядывает нервозность. — Чего ты? — Мин трогает ее за плечо, заставляя остановиться и посмотреть на него. — Сама не пойму. Но у меня от него вот просто все… обрывается, — она поджимает губы, со свистом втягивая воздух через нос; объяснять дальше явно не хочет и дергает головой, как бы говоря: «Не спрашивай». — Еще минута, и мы его больше никогда не увидим. — А если нет? Вдруг пройдем испытание? Я и дня с ним в одном гарнизоне не протяну. — Нас могут расформировать в разные. — Говорить о том, что они вполне вероятно могут до этого дня не дожить, — дурная примета. К тому же, Мин привык верить предчувствиям, а они говорят, что испытание Градом они пройдут. Командир Кортни появляется на пороге барака ровно через шестьдесят секунд: гладко выбритый, застегнутый на все пуговки-замки-клепки; взгляд цепкий, жесткий, беспощадный, как жернова войны. — Итак, салаги, утро для вас совсем не доброе. С северной стороны в Град вошла колонна Перерожденных с хорошим довеском дампирских птенцов. Детки хотят кушать. Мой совет: не стать их завтраком. А теперь построились! Мин понимает, что стоит впереди всех, и тут же вытягивает руки по швам. За ним пристраивается Кая. Волчице в затылок дышат остальные. По спине пробегает холодок: знакомое волнение, которое пройдет, как только нога ступит на какой-нибудь парапет. Мин сглатывает густую слюну и вздергивает подбородок выше. Пальцы подрагивают, касаясь жесткой ткани брюк. Дыхание напарницы забивается между лопаток. Его тугой комок не дает повести плечами. — Шагом марш! — рявкает командир, и Мин делает шаг вперед. У крохотной, насквозь продуваемой ветром палатки их встречает шрамированный парень с седыми волосами и волчьими глазами. Он поднимает их лишь раз: чтобы посмотреть на Каю и, скривившись, словно от боли, нырнуть под полог палатки. Мин все еще первый в колонне, но перед ним вырастает командир и перекрывает обзор. — Сейчас получите трофеи. Открывать их раньше, чем доберетесь до Восточных ворот, не рекомендую. — Вас понял, сэр! — выпаливает Мин, и остальные повторяют за ним. Возвращается шрамированный. В руках — нечто, вроде подноса, на котором лежат свертки. Каждый с эмблемой учебной части, где проходили подготовку рекруты, каждый — с печатью Легиона, ломать которую раньше срока не стоит. — Подходим по одному и берем свой трофей. Мин чеканным шагом подходит к шрамированному и забирает свой сверток. Он практически ничем не отличается от остальных: та же плотная бумага с багровой меткой, номер части, дата вступления в подготовительный отряд, дата выпуска, личные инициалы. К свертку прикреплен жетон, который Мин видел у старших. На нем выбьют его легионный номер, если Мин, конечно, пройдет испытание. Стоит Мину отойти в сторону, как его место занимает Кая. Она не глядя хватает трофей и пристраивается рядом с Мином. Задевает его плечо своим плечо и, потирая затылок, цедит: — Эта змея едва под шкуру мне не забралась. Смотрит волчица на девчонку, что замыкает колонну. — Заметил. Ты ей не нравишься. — Нашел, чем удивить, — Кая подкидывает сверток на ладони. Он единственный отличается от остальных: эмблема на нем зеленого цвета, а на жетоне отпечатан силуэт волка. Кая цепляет его за цепочку, наматывает на палец и подносит к глазам. Улыбается вполне искренне, но на вопросительный взгляд Мина лишь качает головой. — Удачи, — перед ними вырастает уже знакомый рекрут, и улыбка мигом сходит с лица волчицы. Взгляд ее преображается. Рекрут это замечает и делает то, что Мин на его месте делать бы не стал: он заглядывает Кае в глаза. Та, однако, теряется. Рот приоткрывается, но кроме облачка пара из него ничто не вырывается. — Э-м, ну… спасибо? — Мин отвлекает внимание на себя. Парень еще секунду смотрит в лицо волчице, а затем к нему подходит мулат и отводит его в сторону. В последний миг Мин опускает глаза на сверток в руках рекрута. Вместо инициалов на нем значится полное имя: Сэ Хун. Это кажется странным, но Мин тут же выбрасывает это из головы: им все равно не по пути. — Ворота откроются в шесть часов ровно. У вас будет пятнадцать минут, чтобы уйти как можно дальше. — Командир выстраивает их на той самой дороге, по которой они пришли в лагерь. Ворота кажутся незамысловатым барельефом, высеченным в монолитном камне стены. Подход к ним разбит. В колдобинах и ямах черным льдом застыли вода и грязь. Местами их усеивают белесые трещины, местами — тускло мерцающие звезды. Температура воздуха понижается, и выпавший ночью снег скрипит под подошвами сапогов. Мин натягивает на голову капюшон и завязывает шнурки под подбородком. Становится немного теплее. Кая запускает руки в карманы куртки. Правый заметно оттопыривается: сверток. Туда помещаются лишь пальцы — на две фаланги, — но волчица редко мерзнет, так что это, скорее, спасение от нервов, чем от холода. Вдоль ряда проходит мальчишка, на вид не старше их самих, и раздает по мачете на пару. Мин принимает оружие, вертит его в руках и оглядывается на напарницу. Та дергает плечами, но Мин продолжает смотреть, и она забирает у него нож. Вскидывает его на ладони, приноравливаясь, замахивается на пробу. Девчонка из конца ряда смотрит на нее с ненавистью. Кажется, секунда — и отсечет волчице голову. Кая, к счастью, этого не замечает. — По моей команде, — выкрикивает командир, и все подбираются, готовые в любую секунду стартовать. Ноги наливаются свинцом, желудок опускается, а сердце скачет как ополоумевшее. Рюкзак весит в два раза больше; лямки врезаются в плечи. Мин вдыхает сквозь зубы, отчего немеет рот, а глотка словно инеем обрастает, и взглядом прикипает к воротам. Кая выходит вперед на полшага. То же самое делает и девчонка. У обоих в руках угрожающе поблескивают мачете. Время замирает. Мин чует его вязкое, издевательски-неторопливое движение кожей. Под мышками и над губой проступает неприятный, холодный пот. Кая покрепче сжимает рукоять ножа. Она смотрит только перед собой. Ей не нужно оглядываться на Мина, чтобы знать: он рядом. Ворота открываются с протяжным скрежетом. Земля мелко содрогается, лед в лужах трескается. Из темных глубин Града доносятся звуки, опознать которые невозможно. — Пошли! — перекрикивая их, командует Кортни, и рекруты срываются с места. Волчица тут же вырывается вперед. Мин, ловко минуя оледеневшие участки дороги, пристраивается у нее за спиной. До ворот остается не больше сотни метров, когда девчонка обгоняет его и бросается вбок. Мин настолько увлечен дорогой, что не сразу распознает ее маневр. Понимает, что она задумала, только когда она удобней перехватывает мачете и заносит его для удара. Мин срывается на предупреждающий крик, но ветер уносит его вбок и за спину. Девчонка замахивается, и в этот миг волчица оборачивается. Она бежит слишком быстро, и скользкая земля под ногами затрудняет маневренность. К тому же, она явно не ожидает удара в спину, поэтому лишь удивленно открывает рот, когда видит направленное на нее оружие и ярость, уродующую лицо девчонки. Откуда появляется Сэ Хун, Мин сказать не может. Он вдруг выныривает из снежной кутерьмы и толкает девчонку в спину. Та спотыкается и кубарем летит к обочине. Ее вопль сметает стальной грохот полностью открывшихся ворот. Кая ошалело смотрит на Сэ Хуна, но тот на нее даже не оглядывается. Вырывается вперед, и спустя десяток секунд Град заглатывает его долговязую фигуру своим кровавым ртом. Первые полчаса, проведенные в стенах города, Мин помнит смутно. Сразу за воротами они с Каей сворачивают в невзрачный проулок. Мин «андербаром» пролетает под ограждением, похожим на широкую лестницу, а Кая взбирается на самый его верх и, оглядевшись, поистине волчьим прыжком покрывает расстояние, которое успел преодолеть Мин. Дорог, как таковых, в Граде нет. Разбитый асфальт скалит гнилые зубы; покрытые коркой льда камни и обломки стен представляют собой труднопреодолимые препятствия. Мин пару раз поскальзывается, делая упор для «кэт липа». Кая скрежещет когтями, оставляя после себя следы, которые не смыть ни одному дождю. Мачете она крепко держит в зубах: полутрансформировавшиеся руки-лапы способны лишь хватать и рвать. Пару раз они замечают Перерожденных: те или спят, или, прижавшись к разрушенным стенам, занимаются чем-то своим, вампирским, для человека непостижимым. Мин старается не присматриваться, отчего всю дорогу смотрит себе под ноги. Все, что происходит спустя тридцать минут бега по залитому грязью и кровью лабиринту улиц, Мин уже вряд ли сможет забыть. Им дорогу преграждает обрушенная башня. Под подошвами скрипит стеклянная мука, груды искореженного металла и бетона громоздкими пиками возвышаются по обе стороны от дороги. Кто-то явно старался расчистить путь, но получилось плохо. Кая притормаживает и, руками упершись в колени, дышит часто и громко. Мин прижимает ладонь к груди и, надув щеки, переводит дух. Под грохот обезумевшего сердца оглядывается по сторонам. Район выглядит как коробка, в беспорядке заполненная костяшками домино. Здесь светлее, чем в той части города, которую они уже преодолели. Должно быть, из-за большого количества пустующих участков земли. Каркасы некоторых высоток уцелели и теперь напоминают вольеры для исполинских змей. На нескольких этажах сохранились и стекла, которые черными лужами отражают влажно-серые руины домов и начавшее светлеть небо. В отдалении слышится уже знакомый вопль, стремительно переходящий в призрачное эхо, и спины касается чей-то взгляд. Мин оборачивается рывком и машинально вытягивает руку, чтобы ухватиться за плечо напарницы. В десятке метров от них, из-за груды мусора показываются трое Перерожденных. Их обескровленные лица меловыми пятнами выделяются на темном фоне стен. Еще двое кровососов выползают из-за лежащего на боку фургона. Один из них — Чистый. Мин не может ошибиться: на парне черный плащ с широким капюшоном, который полностью скрывает чувствительные к свету глаза и кожу. Откуда появляются еще шестеро, Мин сказать уже не может. Он сжимает пальцы на плече волчицы и толкает ее вперед. Кая дергает головой, оглядывается назад и, поминая Фенрира, бросается к преградившей им путь башне. Внутри их встречает кошмар: разбитые, изломанные, пронизанные стальными иглами арматуры полы и стены и кишащие Перерожденными углы. Кая выпускает когти и бросается к ближайшей стене. Мин выбирает ту, что находится ближе всего к другой стене и подальше от безмолвно глазеющих на него кровососов, берет пару шагов разгона и отталкивается от стены. Набирает высоту и, развернувшись на сто восемьдесят градусов, хватается за край противоположной стены. Упирается в нее ногами для толчка и, развернувшись в воздухе, прыгает на соседнюю стену. Он использует «кэт ту кэт» еще два раза, изранив все руки об арматуру, и оказывается на третьем этаже. Там он из «кэт липа» переходит в «кэт баланс», перебегает к краю стены и запрокидывает голову. Над ним зияет широкая щель. Часть стены провисает над пропастью в три этажа. Что скрывает за ее краем, Мин со своего места сказать не может. Он выпрямляется, балансируя на узком выступе стены (которая когда-то была полом), и вытягивает шею. Первое, что он замечает, — темная фигура Каи. Она сидит на корточках, на стыке трех стен и вертит головой. Мачете лежит на коленях. Мин цепляется за край стены, подтягивается и за пару секунд оказывается рядом с подругой. Прислушивается, но все тихо. Перерожденные слишком неуклюжие, чтобы бегать по стенам. — Выбор небольшой, — говорит Кая. — Вон дверь, — она указывает на дверь слева от себя, — и вот дверь, — задирает голову и смотрит в нависшую над ними черноту. Мин ничерта в ней не различает, но напарнице и ее ночному зрению доверяет. — Второй вариант опасный: мало ли что сверху, — говорит он. — Тогда пошли. Кая берет в руки мачете и уже собирается встать, но Мин ловит ее за локоть и усаживает обратно на пол. — Пять минут ничего не решат, а мне нужно передохнуть. Хорошо? Кая пожимает плечами: привал так привал. Мин стаскивает с плеч рюкзак, вынимает термос и, свинтив крышку, плескает в нее немного теплой воды. Протягивает Кае. Та отрицательно мотает головой: — Еще не хочу. Мин не настаивает: воду нужно беречь, да и волчица не раз демонстрировала свою способность выживать в самых экстремальных условиях. Пять минут растягиваются на полные десять, а затем Кая нарушает тишину. — Что это, мать его, вообще было? У ворот? — спрашивает она. Мин качает головой. — Понятия не имею. Но эта девчонка явно имеет на тебя зуб. — Я впервые ее вижу. — В наше время это никого не останавливает. Они снова замолкают, но на этот раз — всего на минуту. — Видел, что он сделал? — голос Каи звучит тише. Так, словно она делится с Мином самым сокровенным. — Спас тебе жизнь? — Вот именно. И это выносит мне мозги даже больше, чем психопатка с мачете, — Кая сжимает кулаки так сильно, что трещат суставы. — И у меня один вопрос: что, Фенрир всех подери, происходит? — Знаешь, мы вроде бы как в одной команде… Я, ты, этот Сэ Хун… — Сэ Хун? Когда ты, блин, узнал его имя? — На трофее прочел. Это неважно. Важно то, что этот парень, судя по всему, на нашей стороне. — О чем и речь. Это до усирачки странно: он весь вечер проторчал в компании бешеной и ее дружков. С чего вдруг ему мою шкуру спасать? — Может, ты ему понравилась? — Мин впервые за сутки улыбается, за что получает тычок под ребра. — Мозги последние потерял?! — Да всяко бывает… — Мин примирительно поднимает руки. Сейчас не время и не место для подобных стычек, хотя в бытность их кадетами они часто поддевали друг друга подобными шуточками. Кая фыркает и поднимается на ноги. Берет мачете в зубы и, держась стены, мелким шагом добирается до двери. Толкает ее. Она слегка приподнимается и снова падает. — Ага, значит, наружу, — воодушевленно комментирует волчица и толкает дверь смелее. Она распахивается настежь, и Кая тут же прижимает ладонь к нижнему ее краю, не давая закрыться. Вынимает мачете изо рта и говорит: — Ох, хреново: там, — она кивает на дверной проем, — коридор. Но дверей много. За ними должны быть помещения с окнами, — снова вгрызается в рукоять зубами и, упершись руками в косяк, подтягивается. Еще один рывок — и она полностью исчезает из виду. Мин закидывает рюкзак на спину и идет за напарницей. Угол подъема оказывается не слишком крутым, и они быстро добираются до ближайшей двери. Она открывается на них, и Мин едва успевает спрятать лицо, когда им на головы обрушивается стеклянный град. Одежда спасает от порезов, и Мин наконец-то понимает, зачем нужны негреющие рук перчатки. Он первым пробирается в комнату. Как и в предыдущих помещениях, в ней практически нет мебели. Один изломанный стеллаж и пара стульев у двери — вот и все, чем их могло пришибить. — Хорошо. У нас есть выход. Какова вероятность, что внизу нас не ждут кровососы? — Кая отряхивает куртку от осколков. Цыкает, когда режет палец, и тут же сует его в рот. Облизывает хорошенько: волчья слюна — лучший антисептик и заживляющее средство, с которым Мин знаком. Они пристраиваются у стены и ждут, пока ранка затянется. Оба знают: и капли крови будет достаточно, чтобы свести с ума половину района. Когда порез заживает, Кая выпускает на правой руке когти, в левую берет мачете и начинает подъем. Через каждый метр останавливается и делает надрез в линолеуме. Мин дожидается, когда она преодолеет половину пути, и, используя дыры в покрытии как опору, поднимается следом за напарницей. У широкого, в пол, окна они останавливаются и осторожно выглядывают наружу. За то время, что они поднимались, рассвело достаточно, чтобы осмотреться. Кая, цепляясь за раму, выбирается наружу по пояс и принимается вертеть головой по сторонам. Мин дает ей две минуты, а затем нетерпеливо дергает за штанину. Он ненавидит быть пассивным игроком в команде, но у волчицы есть ряд преимуществ, и не пользоваться ими глупо. — Улицу отсюда нихрена не видно, но, думаю, эти твари давненько проложили себе наземный путь и теперь дожидаются нас внизу. Стекол с этой стороны не очень много, каркас надежный. Предлагаю подняться по наружной стене до многоэтажки, что на соседней улице, или же спуститься к основанию этого монстра. Но там, наверное, вообще не пройти. — Думаешь? Кая поджимает губы. Снова высовывается в окно, смотрит с минуту и говорит: — Они лежат едва ли не друг на друге. Вот эти громадины. Спускаться, конечно, будет сложно, зато Перерожденным нас не достать: руки не из того места растут. А беты в такой дыре не водятся: все на передовой. — Я видел одного среди тех, что загнали нас сюда. Кая облизывает губы и бросает еще один взгляд за окно. — Мин, это же свалка для отбросов войны. Непригодный материал. Ссылать сюда бет не станут. Может, пару-тройку омег для поддержания порядка, не больше. Мин видит, что Кая пытается убедить в этом себя. Он понимает ее страх: встретить Чистых в первый час пребывания в Граде, у Западных ворот, в каком-то полукилометре от гарнизона Чистильщиков — не к добру. Встает закономерный вопрос: если Чистых так просто встретить на окраине, то какова вероятность столкнуться с ними в сердце Града? — Значит, — начинает Мин, взвешивая каждое слово, — спустимся к подножию башни. У нас есть преимущество в скорости и ловкости. Если понадобится, будем продвигаться по таким вот зданиям. Идти по крышам, конечно, сложнее и дольше, но безопасней. Кая согласно кивает. — Значит, спускаемся? — Значит, спускаемся. Они, не сговариваясь, выбираются наружу. Мин разворачивается спиной к окну и смотрит вниз: туда, где темнота пожирает фундамент рухнувшей башни. По предварительным прикидкам, они находятся на двенадцатом-тринадцатом этаже, а это значит, что их ждет стометровый спуск. Мин видит, что крутизна стен неравномерная. Метрах в сорока внизу виднеется глубокий разлом. Каркас искорежен, во все стороны торчат стальные прутья арматуры. Все, что ниже, не просматривается, но над изломом, словно спина доисторического кита, вздымается вторая башня. Мин ловит взгляд напарницы, получает утвердительный кивок и разжимает пальцы, начиная скольжение вниз…***
Эти твари повсюду. Каждый квадратный сантиметр кишит Перерожденными и рвущими голодные глотки дампирятами. Дети, взрослые, старики — все тянут к ним черные руки, хватают за одежду, полосуют ее серповидными ногтями. Мин бежит, не разбирая дороги. Взлетает на стены, прыгает с одной преграды на другую, балансирует на тончайших перекладинах, разбивает уцелевшие стекла, бросая тело вперед ногами. Проскальзывает в, казалось бы, непролазные дыры, стесывая кожу на плечах и ребрах. Кая то и дело пускает в ход мачете. Ее рык тонет во влажных хрипах и стонах. Скрежет металла о кости, когтей о камни прошибает насквозь. Мин трясется, как проклятый, ладонями сечет искрящийся снегом, горячий от брызг крови воздух, но бежит, бежит так, как никогда не бежал. Когда они выбираются из этого ада, когда в спину перестают хрипеть и стонать, Мину кажется, что он оглох и ослеп. Какое-то время он несется вперед по инерции, ничего не видя и не слыша, а затем налетает на бетонную стену и, уже падая, понимает, что не поднимется. Он валится на спину, группируясь и не давая затылку удариться об острые камни. Где-то неподалеку кашляет Кая. Надрывно, выворачивая внутренности наизнанку. Мин со свистом выдыхает и поворачивает голову набок. Видит заляпанные грязью ботинки напарницы, почерневшие от воды и крови брюки, пальцы, вцепившиеся в согнутые колени так, что, кажется, вот-вот их раздавят. Перетянутые кожаными ремешками запястья. Открытый рот: синий от холода, с белыми чешуйками отслоившейся кожи. Густая слюна капает под ноги. Глаза зажмурены, ресницы влажно блестят. Лицо мокрое от пота и мигом тающего снега. Вены у виска и на затылке вздулись. Широкое лезвие мачете ловит дрожащие отблески неба и пустых окон. — Порядок? — хрипит Мин чужим голосом и получает в ответ утвердительный кивок. Иначе и быть не может. Все пучком. Их просто едва не порвали кровопийцы, с кем не бывает? Мина пробирает на смех. Он зажимает рот ладонями — одна на другую — и, сотрясаясь всем телом, перекатывается на бок. Мышцы ноют, суставы, кажется, вывихнуты все до единого. Правая часть лица пылает: ссадин на ней не сосчитать. Кая поднимает голову, смотрит на Мина и криво усмехается. — Чего ты? — спрашивает одними губами. Мин зажмуривается, подтягивает колени к груди и лежит так с минуту, успокаиваясь. После всего случившегося сложно поверить, что они все еще живы. Кая выпрямляется и, пошатываясь, идет к Мину. В полуметре от него останавливается, вертит головой по сторонам, но кровососов поблизости не видно, и она садится на корточки. Запускает руку Мину за спину, выдергивает из рюкзака термос и, свернув крышку, делает большой глоток воды. Блаженно, через рот, выдыхает и прикрывает глаза. — Фенрир помоги, реально подыхаю, — бормочет едва слышно и падает на задницу. Мин забирает у нее термос, отпивает и себе немного и садится прямо. Внутри все так напряжено, что кажется: подуй сейчас ветер, и разлетится на части. — Убираться надо отсюда, — говорит Мин, хоть это и так очевидно. — Где мы сейчас? — Где-то у южной стены. Точно помню, пробегали мимо храма. — Мы еще в своем секторе? Мин отрицательно качает головой. — Надо возвращаться. Пересечемся со второй парой — раскланяться по-тихому не получится. Мин согласен. Встречаться с другими рекрутами не хочется. Особенно с вооруженными и неуравновешенными. Мин прячет термос в рюкзак, поднимается и, отряхнув одежду, внимательно осматривает проулок, в котором они остановились. Он светлее и чище тех, по которым они бежали последние полчаса. Стены домов практически не разрушены, но окна стоят пустые. Мин выбирает трехэтажное здание и, отдав рюкзак волчице, вбирается на крышу. В их зону ведут несколько неплохих дорог, но идти по ним, значит, подвергнуться неоправданному риску. Мин просиживает на крыше десять минут. По его прикидкам, самым надежным будет путь, который и путем-то сложно назвать. Местность словно перерыта огромными червями, а где-то посредине и вовсе проваливается в щербатую темноту многоярусной парковки. Она явно не была достроена, а после Паводка и вовсе пришла в упадок, но выглядит достаточно светлой и просторной, чтобы Перерожденные чувствовали себя там неуютно. Спустившись, Мин вооружается мачете и рисует карту ближайшего района в грязи. Кая внимательно следит за его действиями, уточняет, где и какой высоты встречаются преграды, а где могут прятаться вампиры. Таких мест не так уж и много, и, если что, от погони можно уйти. — Остальные дороги слишком… привлекательные, — говорит Мин. — Мы там как на ладони. — Мне не нравится эта парковка… — растягивая слова, говорит Кая. — Нехорошо мне становится, когда о ней думаю. Мин знает: чутье у волчицы развито лучше, чем у него, но прочие варианты выглядят еще хуже. — Доберемся до нее, а там решим. Может, ее можно обойти. С крыши всего не разглядишь. — Угу, — Кая соглашается, потому что у нее нет выбора, и от этого Мин чувствует себя паскудно. Если что-то пойдет не так, виноват в этом будет он. Все летит к чертям, когда они оказываются у сетчатых ворот, что ведут на участок парковки. Мин двумя рывками поднимается на ограду, переваливается через перекладину и уже протягивает руку, чтобы ухватиться за сетку для переворота, когда видит их: девчонку с мачете и ее напарника — мулата со стальными плечами. Выглядят оба так, словно только что вернулись с того света. Они замечают Мина и на миг притормаживают. Этого промедления достаточно, чтобы вцепится в сетку пальцами и перекинуть ноги через забор. Оказавшись на земле, Мин оборачивается и видит, что пара бежит к ним. Оставаться поболтать нет никакого желания, тем более что Кая уже ушла вперед и теперь нервно жестикулирует, пытаясь что-то ему сказать. Мин бежит к ней. Он слышит, как кто-то с разбегу берет ворота. Исходя из того, как натужно они скрипят, он решает, что это мулат. Девчонка кричит ему в спину. Что-то невнятное, но полное ярости и такой жгучей ненависти, что Мин понимает: догонят — убьют. Кая тоже что-то выкрикивает и бросается к зданию парковки. Нижние этажи оказываются полностью забаррикадированными: ни окон, ни дверей. Кто-то явно использовал это место как убежище. Кая делает полукруг, жестом показывает, что входа нет, и выбирает одну из ближайших баррикад. Она достигает четырех метров в высоту и выглядит шаткой: бетон крошится, камни осыпаются, грозясь разбить голову и отдавить руки. Мин, не сбавляя скорости, взбегает на соседнюю баррикаду и в два рывка добирается до вершины. Дальше — лишь голые стены и наспех заложенные окна. Камни прилегают друг к другу неплотно: их можно использовать как опору. Кая пускает в ход волчьи примочки; Мин — по старинке — силу рук и тупое упрямство. Напарница добирается до цели первой и скрывается в окне четвертого этажа. Мин уже цепляется за край своего окна, когда в стену над его головой прилетает камень. То, что мулат оказывается мазилой, радует так, словно Мин выиграл билет в счастливую жизнь. Он сжимает зубы и, упершись стопами в стену, толчком перебрасывает себя через подоконник. Над головой пролетает еще один камень и, ударившись об пол, разлетается на куски. Мин перекатывается через плечо, оглядывает широкое помещение парковки и видит Каю: та, оборачиваясь каждые две секунды, несется в противоположный конец зала. В окно влетает еще один камень. Ждать, когда за ним вкатится и сам метальщик, Мин не собирается и, уйдя с траектории движения снарядов, устремляется за напарницей. Все, что происходит дальше, похоже на дурной сон. Темнота словно выплевывает из себя четыре корявые фигуры, и те диким зверьем бросаются врассыпную. Они бегут с невообразимой скоростью, используя и руки, и ноги. Мин кричит Кае в спину не останавливаться, и напарница, не будь дура, слушается. Ее ноги едва соприкасаются с полом, но это не спасает от того, что происходит в следующий миг. Стоит ей ступить на нечто матово блестящее, похожее на брезент, как раздается сухой треск, словно кто-то крошит в кулаке галетное печенье, и Кая, истошно завопив, исчезает из виду. Мин тоже кричит — от ужаса — и летит прямиком к зияющей в полу дыре. Твари, издавая немыслимые звуки, бросаются наперерез. Мин — безоружный, с выдернутым из груди сердцем — мчит вперед, плюнув на то, что сейчас, скорее всего, свалится с разодранной глоткой и выпотрошенным брюхом. Хуже ему от этого не станет: если напарница погибла, ему эта жизнь и даром не нужна. Когда до дыры остается не больше десятка шагов, его буквально сметает с ног и бросает о бетонное крошево пола. Мин кубарем летит прочь от ямы, к одной из колонн перекрытия. Поднятая в воздух пыль забивает глотку, попадает в глаза и тут же выедает их слезами. Мин жмурится, трясет головой как мокрая псина, кашляет до рези в груди и между делом пытается встать. Твари визжат поодаль. Их голоса словно натыкаются на невидимую преграду, которая не дает им приблизиться к Мину ни на шаг. Он цепляется за колонну разбитыми пальцами; встает. Приваливается к ней спиной и, сплюнув вязкую слюну под ноги, смотрит перед собой. Поверить в то, что он видит, практически невозможно. Две из четырех тварей валяются в пыли: черные от крови. Сучат ногами в предсмертной агонии. Две другие, тявкая и визжа, прыгают вокруг человека, в котором Мин не сразу узнает Сэ Хуна. Град потрепал и его, хоть и не так сильно, как их с Каей. Мысль о напарнице заставляет похолодеть. Взгляд невольно перемещается к дыре. До нее метра четыре, не больше. Мин облизывает губы и, стараясь не делать резких движений, подбирается к самому краю дыры. Ложится на живот и заглядывает внутрь. Чернота тут же поглощает все его мысли и чувства. Она настолько плотная, настолько осязаемая, что кажется живой. Мин продвигается еще немного вперед, перевешивается через край, но позвать волчицу не решается. Он понятия не имеет, что скрывает в себе эта чернота. Он поворачивает голову, смотрит на Сэ Хуна, который уложил еще одну тварь и теперь, держа окровавленное мачете в отведенной в сторону руке, отступает к дыре. Тварь ползет за ним на брюхе. В ее глазах больше нет лютой злобы. Только покорность. Жуткая, практически людская покорность. Мин застывает. Дышит с присвистом, слишком громко, до вибрирующего эха под кожей и пытается проглотить ком растерянности, что стал поперек горла, но ничего не получается. Сэ Хун подходит к самому краю дыры, и Мин вдруг осознает с болезненной ясностью, что он собирается сделать. Голос хрипит и едва не рвет связки, когда Мин выкрикивает отчаянное, практически умоляющее: «Она внизу!» Сэ Хун вздрагивает; пальцы крепче сжимают рукоять ножа. Шея и плечи напрягаются, но он не оборачивается, не разрывает зрительную связь с тварью. Должно быть, именно это удерживает ее от нападения. Время будто останавливается — на долгий-долгий миг, — а затем срывается с цепи и смывает своим течением границы осознанного. Сэ Хун резко наклоняется вперед, отводя руку с мачете за спину, и шипит коброй два тягучих, пробирающих насквозь слова на проклятом вампирском наречии: «Домой, Сая». Тварь взвизгивает, взвивается в воздух и, прихрамывая, убегает прочь, в ту темноту, которой здесь дышат стены. Рука, сжимающая мачете, плавно опускается. Голова чуть поворачивается, и Мин видит бледный профиль словно впервые. Видит его обнаженным, оголенным до последнего нерва. Видит глаза, слишком темные для человека, глаза, за чьей непроницаемостью скрывается совсем не человеческая душа. Видит обескровленные губы, рану под ними: прокусил, должно быть. Видит багровый провал рта. Видит кончик языка — бледно-алый, блестящий, — который пробегает вдоль верхнего ряда зубов. Они слишком белые, слишком крепкие и красивые для человека. Мин должен был обратить на это внимание, но, черт возьми, у него нет привычки заглядывать незнакомцам в рот! Незнакомцам, живущим под одной крышей с Чистильщиками. — У меня есть оружие, и я только что спас тебе жизнь. Предлагаю меня выслушать, — говорит Сэ Хун. Голос его все такой же сиплый, неуловимо мягкий в нижних регистрах. — Моя напарница там, внизу. Мне плевать, что ты скажешь. Понимаешь? Сэ Хун кивает. — Мне нужно туда. — Я проведу тебя. В бункер есть вход со двора. Если его не засыпало. Мин кусает язык. Глаза жжет, а грудь сжимает так, словно все ребра разом уменьшились в размерах. Сэ Хун поднимается, и Мин повторяет за ним. Его трясет, но он быстро справляется с этой дрожью. — Жасмин и Коул дали деру, — Сэ Хун сплевывает в пыль и, обтерев лезвие ножа о штанину, идет к окну. Он явно говорит о девчонке и мулате. Поблизости их не видно, да это и не удивительно: при виде подобных тварей любой спасует. — Где твой напарник? — отчего-то спрашивает Мин. Это должно волновать его меньше всего, но язык с трудом находит связь с мозгом. — Ему не повезло, — сухо бросает Сэ Хун и останавливается у окна. Взбирается на него, замирает, словно прислушиваясь, а затем разворачивается к пустоте спиной и, оттолкнувшись от рамы свободной рукой, прыгает. Мин оказывается у окна как раз вовремя, чтобы увидеть, как Сэ Хун приземляется на слегка согнутые ноги. Мин не решается повторить за ним и спускается двумя прыжками: с окна на баррикаду, и с баррикады — на землю. — Надеюсь, байки о волках не врут, — уже пробираясь сквозь заросли полумертвых деревьев, говорит Сэ Хун. Неподатливые ветки он рубит мачете и швыряет себе под ноги. Мин держится в трех шагах позади и поминутно оглядывается по сторонам, но все тихо. Несмотря на ползучие тени от бесконечных веток, в рощице слишком светло для кровопийц. По крайней мере, для большинства из них. — Если я помню верно, снаряд пробил и нижние этажи, вплоть до подвала, но не детонировал. Дыра глубокая, метров восемнадцать; что внизу — не знаю. — Кая умеет приземляться. Если внизу нет ничего, кроме обломков, то она в порядке. — Камни — не единственное, чем забиты здешние подвалы, — Сэ Хун оборачивается, чтобы посмотреть на Мина. — Перерожденные? — Вроде бы нет. Здание закупорено, о ходе они вряд ли знают, а сигать в дыру не станут. Они выбирают места попроще: норы, ямы, щели. Метро кишит ими. — Тогда что? — Действительно хочешь знать? Этому кадетов не учат. Никто не пойдет в легионеры, если станет известно, что Перерожденные и полукровки — не единственные творения Чистых. — Ты же не кадет, верно? — Верно. — Ты говорил с этой тварью на вампирском наречии… — Говорил. — Мне придется снести тебе голову? — Надеюсь, обойдемся без этого. — Но ты же не человек. — Отчего же? — Сэ Хун снова смотрит на Мина. Лицо серьезное, взгляд цепкий, как стальной крючок: под ребра — и наизнанку, пока не вывернет самый последний уголок. — Дампир? — Мин практически не слышит собственного голоса. — Будет лучше, если вы меня выслушаете. Без меня вам не выбраться. Богом клянусь, или кто там за все это отвечает. Мин тяжело сглатывает. Его знобит. Волнами: одна за другой, одна за другой, от макушки до кончиков пальцев на ногах. Мин никогда не видел взрослых полукровок и тем более — не говорил с ними. Все, что он знает о них из коротких лекций по физиологии и истории происхождения видов — это то, что они лучше других вампиров переносят солнечный свет и могут долгое время обходиться без крови. Уровень их интеллекта, физические способности и прочие особенности к данному моменту практически не изучены. Все особи, которых удалось захватить легионерам, принадлежат ко второму поколению: дети от трех до десяти лет. Все, как один, невменяемые. Мин невольно вспоминает одного из этих птенцов, его пустой, словно под сильным наркотиком, взгляд, и поводит плечами. Поверить в то, что парень, идущий впереди него, из этого племени — немыслимо сложно. Осознать, что он кровопийца и все еще дышит одним с Мином воздухом — за гранью реального. — Здесь, — Сэ Хун останавливается и носком ботинка пинает мшистый горбик. — Помоги расчистить. Мин переступает с ноги на ногу. Дампир это замечает и раздраженно добавляет: — Собираешься пялиться мне в спину или спасать напарницу? Кто-то, если ты не заметил, — Сэ Хун опускается на корточки и принимается водить рукой по мху, что-то выискивая, — накрыл дыру брезентом, чтобы не было видно. Это называется ловушкой. Хочешь узнать, зачем ее поставили? Мин мотает головой и присоединяется к дампиру. Мозг воспалено пульсирует, не давая сосредоточиться на происходящем. Реальность превращается в испорченный кисель. Мин увязает в нем, хлебает огромными глотками и понимает, что не выплывет. Воздуха не хватит. Последние его частицы наглухо закупориваются внутри и практически не горят. Мин задыхается. В себе. Собой. И это — до одури — страшно. Мин падает на колени, пальцами впивается в мох. Перед глазами все дрожит и двоится. — Эй, кадет: не смей ломаться, — лицо полукровки возникает прямо перед лицом Мина. Взгляд суровый, жесткий, как наждак. — Я… — Мин тяжело выдыхает. Тиски, сдавившие грудь, исчезают, — в норме. Сэ Хун еще несколько секунд сверлит его взглядом, а затем возвращается к своему занятию. За пять минут они очищают большую часть крышки и совместными усилиями ее поднимают. Из отверстия люка разит так, что Мин поспешно прикрывает нос рукавом куртки; на глазах выступают слезы. — Многие до выхода так и не добрались, — полушепотом говорит Сэ Хун и, сунув нож за пояс брюк, первым прыгает в дыру. Мин оглядывается по сторонам и себе спускается в темноту. Внизу его едва не тошнит. Запах становится плотным, упругим, непробиваемым. Мин дышит ртом и через раз и старается не думать о том, что чавкает, хлюпает и хрустит под ногами. — Держись левой стороны, — говорит Сэ Хун. Мин тут же вытягивает руку и ладонью упирается в стену. Она холодная и скользкая. Они идут минуты две, а затем оказываются перед земляными ступенями, что ведут к узкой дыре в стене. Она завешана драным тряпьем и завалена листами полусгнившей фанеры. Сэ Хун отодвигает их в сторону, стараясь шуметь как можно меньше, и оказывается на подземной парковке. Мин не отстает. Здесь пахнет получше, чем в тоннеле, да и света, что льется из дыры в потолке, достаточно, чтобы передвигаться, не опасаясь за целостность костей. Паркинг огромный. Три из четырех стен теряются во мраке. Каи нигде не видно. Сэ Хун проходит к освещенному участку зала, носком ботинка ворошит мусор и жестом подзывает к себе Мина. — Ни тела, ни крови, — говорит дампир шепотом. — Но… — он взглядом указывает в бок, и Мин видит вполне отчетливые следы, оставленные на пыли подошвами армейских сапог. — Потолок слишком высокий: забраться на следующий этаж через дыру невозможно. Даже если ты оборотень. Она где-то здесь, прячется… «…и это странно», — мысленно заканчивает Мин. Они сейчас как на ладони: если Кая поблизости, она должна их видеть. — Не нравится мне это… — говорит Сэ Хун и качает головой. Уходит с освещенного участка и двумя пальцами манит Мина за собой. — Сейчас разделимся и прочешем все углы. В шоковом состоянии она могла какое-то время оставаться на ногах, а потом вырубиться. Другие варианты выглядят менее радужно, поэтому Мин выкидывает их из головы. Он выбирает южное направление и двигает туда, где, по его прикидкам, должен находиться пандус. Он завален камнями и строительным сором. Ничего, что бы напоминало лаз, в нем нет. Мин поворачивает направо и, держась стены, доходит до угла. Отвратный запах, что преследовал его в тоннеле, возвращается. Тьма здесь не настолько плотная, и глаза быстро к ней привыкают. Мину хватает пары секунд, чтобы обнаружить источник вони. Истлевшие практически до костяка останки свалены в несколько небольших куч. Черепа, грудные клетки, тазовые кости — все перемешалось так, что уже не разобрать, где чье. Мин сглатывает комок слизи, скопившейся в глотке, и отводит взгляд в сторону. Это не просто несчастные, уснувшие и не проснувшиеся. Это то, что осталось от пиршества Перерожденных. Кая вряд ли станет прятаться в таком месте, хотя для убежища лучшего и не найти: смрад перебьет самый сильный запах, а темень и груды костей скроют от любых глаз. Мин уже решается проверить ближайшую гору останков, когда из-за спины доносится звук глухого удара, а за ним — словно запоздалое эхо — раздается утробный рык. Мин рывком разворачивается и видит, как, поднимая в воздух облака пыли, на освещенный участок пола валятся двое. От скрежета металла об металл кожа покрывается мурашками. Из горла вырывается вопль, но он настолько жалкий, что его тут же раздавливает темнотой. Мин бросается к дерущимся. Ноги, кажется, живут отдельной жизнью: он перестает их чувствовать. В одной руке Кая сжимает мачете, второй — трансформировавшейся — пытается дотянуться до лица дампира. Тот отразил удар ножа и теперь извивается под волчицей, стараясь сжать ее бока коленями. Неожиданно, но у него это получается, и Кая оказывается на спине, а ее мачете летит Мину под ноги. Сэ Хун сцепляет пальцы на ее горле, заставляя запрокинуть голову так далеко назад, что, кажется, шея вот-вот сломается. Кая не сдается. Цепляется за плечи дампира, впивается в них когтями, вырывая из его груди раздраженные рыки, толкается, пинается. Ей даже удается скинуть Сэ Хуна с себя, но тот оказывается у нее за спиной и, взяв в захват, прижимает к себе. Сгибом локтя давит на гортань, и Кая прекращает извиваться. Когтями беспомощно царапает пол и затихает. Мин переходит на шаг. Он видит, что дампир не собирается причинять волчице вреда. Что бы им ни руководило, но их смерть в его планы точно не входит. — Т-ш-ш, хорошая девочка. Сейчас ты пообещаешь мне не делать глупостей, и я тебя отпущу. Идет? — голос полукровки дрожит, но хватка уверенная, сильная: не вырвешься. Кая переводит взгляд на Мина. Налитые кровью глаза швыряют в него один немой вопрос за другим: «Какого лешего здесь происходит? Ты на его стороне? Серьезно?» Мин поднимает руки, призывая волчицу успокоиться. — Все в порядке. Он с нами, — говорит он негромко, не веря самому себе. Кая дергает ногой, как капризный ребенок, закрывает глаза и цедит сквозь зубы: — Можешь убрать клешни: я не буду марать о тебя руки, кровосос, — последнее слово она произносит с нажимом, показывая, как сильно презирает и ненавидит весь его род. Сэ Хун ослабляет хватку, и Кая тут же откатывается к Мину. Слепо хватает нож и вскидывает его перед собой. Подымается. Делает шаг влево. Еще один и еще, пока не встает к дампиру, что все еще сидит на полу, лицом. Протягивает свободную руку к темноте и дергает нервно запястьем, говоря: — Иди ко мне. Мин недоуменно пялится на напарницу. Сэ Хун тоже в замешательстве, но длится оно пару секунд, а затем он вдруг улыбается и, качая головой, встает на ноги. Смеется негромко и говорит, глядя на Каю с прищуром: — А я, значит, кровосос… — Он ребенок! Лу, иди сюда. Они тебя не тронут. Лу? — Дура, он света боится, — дампир снова становится серьезным. Мин ничего не понимает. Смотрит то на волчицу, то на полукровку и пытается разобраться в происходящем самостоятельно, но на уме лишь одна мысль, и она не нравится ему до колик в животе. Взгляд невольно смещается влево, на вытянутую к темноте руку Каи. Ладонь жутко исцарапана; раны кровоточат. Дампир на это, кажется, не обращает внимания, и это однозначно очко в его пользу, чего не скажешь о том, кто прячется от них в глубине зала. Поначалу Мину кажется, что тихий, протяжный скулеж ему послышался, но он повторяется — отчетливый в своей болезненности, — и все внутри переворачивается. Мин понимает, что сейчас увидит, но все равно не готов к этому. Когда темнота расползается мокрой бумагой и на размытой ее окраине нарисовывается бледная фигурка: тонкая, хрупкая, изнеженно-ломкая, как стебель мака, — Мин перестает что-либо соображать. Инстинкты, вышколенные годами тренировок, кричат: «Убей!» — но ноги прирастают к полу, а горло словно леденеет, не давая сглотнуть слюну, которой в одночасье наполняется рот. Мальчик (подобное определение подходит ему лучше, чем вампир) не просто Чистый — он альфа. На это указывает все: прозрачная кожа, изящная шея, переходящая в узкие плечи и венчающаяся золотоволосой головкой; бледный, практически белый рот, разделенный черным изломом не рожденной улыбки, и глаза того цвета, который бывает лишь у крови. Мальчик дрожит, обняв себя за плечи, и слегка приоткрывает рот, словно силится что-то произнести, но не может: то ли слова забыл, то ли язык отняло. Кая делает еще один шаг навстречу. Мальчик моргает и переводит взгляд бездонно-горьких, совсем еще детских глаз на Мина. Смотрит не дольше секунды и оборачивается к дампиру. — А я тебя знаю, — говорит тот и опускает мачете на пол. Выпрямляется, показывая мальчику, что безоружен. — Можешь меня не бояться. Вы все можете меня не бояться, — он смотрит на Каю, но она отворачивается от него. Подходит к мальчику, кладет ладони ему на плечи и что-то говорит: так тихо, что Мин слышит лишь невнятное бормотание. Мальчик кивает и опускает голову. У Мина к напарнице бездна вопросов, но чутье подсказывает: сейчас не время их задавать. Нужно выбираться из этого склепа, и как можно скорее. — Пора сваливать отсюда, — словно забравшись ему в голову, говорит Сэ Хун и, подхватив мачете, идет к лазу. — Кто бы ловушку ни выставил, он вернется, чтобы ее проверить. И Лу это подтвердит. Да, Лу? — дампир оборачивается на ходу, чтобы посмотреть на мальчика. Тот вздрагивает, словно ему под рубашку сунули ледяную руку, и, открыв рот, смотрит на Каю. — Мин, нужна твоя помощь. Он ранен. Без крови альфы не регенерирует. Меня немного помяло: на горбу сама его не дотащу. — Я должен его понести? — голос Мина срывается. Неужели она попросила его об этом? — Самую малость. Хорошо? — волчица заглядывает ему в глаза. — Я же твоего кровососа не пришила… Мин порывисто выдыхает. Он понимает, что напарница блефует. Пять минут она назад она была достаточно здорова, чтобы напасть на дампира, а сейчас не может поднять сорокакилограммового мальчишку? Мину есть, что сказать по этому поводут, но он лишь закусывает щеку и дерганым шагом подходит к напарнице. Снимает рюкзак и перекидывает его ей. Присаживается спиной к мальчику. — Ему можно доверять, — говорит Кая. Мин напрягается, а в следующую секунду приглушенно охает: мальчик оплетает его шею ледяными руками и сжимает бока коленями. Он практически невесомый, но ощущать его кожу собственной кожей — нечто, к чему Мин вряд ли сможет привыкнуть. Он выпрямляется, подхватывая мальчика под колени, а тот носом утыкается ему в шею и жадно вдыхает его запах. У Мина темнеет перед глазами. Казалось, он натерпелся достаточно страхов, чтобы быть готовым ко всему, но в этот миг он понимает, что ошибался. Чувство, захлестывающее его грудь, несравнимо ни с чем. Мальчик выдыхает толчками и начинается дрожать. Мин напрягается, но Кая трогает его за локоть, сжимает его несильно, и Мин сдвигается с места. Они быстро минуют тоннель, но заминаются у люка. — Там слишком светло для него, — говорит Сэ Хун и, ничего не добавляя, снимает куртку и отдает ее мальчику. Тот берет с опаской, глядя дампиру в глаза. Это длится секунду, а затем дампир переводит взгляд на Мина. — Я подсажу тебя, — говорит он, — потом мы подсадим мальчика. Убедись, что поблизости нет Жасмин и Коула. Мин соглашается с его планом, и через минуту оказывается наверху. Быстро осматривается, но кругом царит все та же звенящая не-тишина. Кая и Сэ Хун сообща поднимают мальчика. Мин хватает его за руки и вытягивает на поверхность. Следует минутная заминка, сопровождаемая глухим рычанием и парочкой крепких слов, и Кая выползает из люка. — Еще раз тронешь мою задницу, и, Фенриром клянусь, я снесу тебе башку, — цедит волчица, обращаясь к отверстию в земле. В ответ доносится довольно вежливое: — Было бы неплохо, если бы мне помогли. Мин понимает, что Кая скорее отгрызет себе руку, чем протянет ее дампиру, и занимает ее место у люка. Как только полукровка присоединяется к ним, Мин захлопывает крышку, берет Лу на закорки и следом за напарницей ныряет в переполненную живыми тенями рощу.***
Сэ Хун знает месторасположение всех вампирских ловушек, убежищ и логов. Он ведет их кривыми улочками и разбитыми проспектами, сквозь пустые чрева давно полегших зданий, по огромным грудам камней и бетона. К вечеру, который наступает во втором часу дня, поднимается ветер. С низкого неба срывается снег. Пахнет гарью, песком и кровью. В отдалении слышатся уже знакомые вопли и крики. Сэ Хун редко оборачивается, говорит отрывисто, полушепотом. Его движения собранные, хорошо слаженные и спокойные, но в местах креплений, там, где шарниры, потираясь друг о друга, соприкасаются, притаился страх. Да, дампир знает эти места, но они так же опасны для него, как и для всех остальных. Чистый практически не шевелится. Временами Мину кажется, что он спит. Его дыхание выравнивается, щекоча кожу за ухом, голова тяжело опускается, а руки уже не так крепко обхватывают плечи. В такие мгновения Мин готов поверить, что несет на спине обычного мальчика. Готов, но не до конца. Потому что позади него, прикрывая их с тыла, идет Кая, и тревожные взгляды, которые она бросает на Мина, говорят о том, что забываться не стоит. — Центр, — оповещает Сэ Хун, когда они пробираются под разрушенной развязкой и оказываются в районе, который в былые времена служил зоной отдыха. — До Цитадели две мили по прямой. Перерожденных здесь меньше: они в основном кучкуются у ворот, зато полукровок и Чистых навалом. Теплые здесь долго не живут, — дампир сворачивает в выложенный камнем заулок. Мин идет за ним, стараясь ступать как можно тише. Шагов волчицы неслышно. — Сюда. Они снова поворачивают и оказываются в заросшем диким виноградом дворов колодце. Сэ Хун не останавливается, пока не поднимается на крыльцо нетронутой разрухой пятиэтажки. Дверь заперта, но у дампира есть ключ. Он отпирает им замок и пропускает Мина вперед. Кая замирает на пороге. — Я тебе не доверяю, — выплевывает она дампиру в лицо. Тот отвечает вполголоса: — И правильно делаешь. Кая обходит его, цепляя предплечье плечом. Прежде чем дверь закрывается, погружая площадку во мрак, Мин замечает, что полукровка улыбается. Они поднимаются на последний этаж. Дверь, ведущая на мансарду, тоже заперта, но и от нее у Сэ Хуна есть ключ. Внутри царит звенящая тишина, припудренная густой, пахнущей сухой травой пылью и воспоминаниями, которые оживают, стоит лишь задеть тот или иной предмет. Мин опускает мальчика на узкий, продавленный диван, и вампир тут же сворачивается на нем клубочком. Красивое лицо искажает гримаса боли. В заколоченные окна просачиваются узкие полосы угасающего света, но и их достаточно, чтобы мальчик страдал. Мин оглядывает комнату в поисках каких-нибудь тряпок, чтобы завесить окна, но кроме брошенного на кривоногом кресле одеяла, расстрелянного молью, ничего подходящего не видит. — Смеркается уже. Потерпи немного, — шепчет Кая. Мальчик скрючивается еще сильнее и из последних сил натягивает куртку на голову. Какое-то время не слышно ничего, кроме звуков города, а затем с дивана доносится безуспешно подавляемый всхлип. — Здесь безопасно, но лучше подстраховаться. Помоги сдвинуть мебель к двери, — Сэ Хун кивает на комод, и Мин тут же откликается. Ему нужно чем-то занять себя, чтобы не слушать, как горько плачет мальчик. Пока он пихает комод к двери, дампир запирает ее на все замки-засовы и подвигает к ней тяжелый письменный стол. Опрокидывает его набок, крышкой к выходу, прижимает к двери так плотно, как только это возможно и на пару с Мином приваливает к нему комод. — По крайней мере, будет время выбраться в окно, — потирая ладони, говорит Сэ Хун. — Если ты нас раньше не сожрешь, — бросает ему в спину Кая. Взгляд нечитабельный, но пронизывает насквозь. Сэ Хун поворачивает к ней голову, но вместо того, чтобы ответить резко, спрашивает: — Что я тебе сделал? Кая открывает рот, чтобы плюнуть в него еще одной едкой фразочкой — Мин слишком хорошо ее знает, чтобы ошибиться, — но неожиданно меняется в лице, кривится, словно разболелся зуб, и опускает глаза в пол. Мин видит, чувствует чем-то глубинным, что давно живет у него под кожей, что сейчас в напарнице борются человек и волк. И именно второй заставляет ее прикусить язык и отступиться. По своей природе она такая же, как и дампир: и человек, и монстр, — и не ей осуждать его. — Располагайтесь. Нам есть, о чем поговорить, — Сэ Хун снимает дырявое одеяло с кресла, встряхивает его и расстилает на полу. Туда же сбрасывает подушки. Мин скидывает пропитавшуюся потом и кровью куртку, стаскивает сапоги и только сейчас осознает, что стер пятки едва ли не до кости. Морщится и берется за портянки. Кая падает рядом с ним, вынимает из рюкзака термос и пакет с едой — нарезанный прямоугольниками хлеб, который можно есть на ходу, — сует их под бок Мину и растягивается на одеяле, используя рюкзак вместо подушки. Нож кладет поперек живота, острием от себя. Пальцами бездумно поглаживает рукоять. Полукровка устраивается перед ними и вынимает из кармана трофей. — Начну с этого. Вы знаете, что в нем? — спрашивает он, глядя то на Мина, то на Каю. Мин косится на подругу. На самом деле, они никогда не задавались этим вопросом. Всему свое время, говорили старожилы, и они довольствовались этим. Это было удобно. Когда вся твоя жизнь — сплошная проблема, создавать новые не хотелось. — Нет, — Мин отвечает за обоих. — Тогда смотрите, — Сэ Хун ломает печать и ловко расправляется с бумагой. Внутри оказывается черный пакет. Полукровка открывает его и вытряхивает на ладонь это. Кая рывком садится. Смотрит дампиру в руки, в лицо, снова в руки. — Срань господня… — выдыхает задушенное. — Человеческое? — Оно самое, — Сэ Хун встает и подходит к дивану. Кая успевает крикнуть: «Что ты уду…», — как полукровка приподнимает куртку и, взяв мальчика под локоть, заставляет его сесть. — Ему нужнее, — говорит дампир и отдает сердце Чистому. — Не смотрите. Отворачивается первым и, отерев ладони о брюки, возвращается на свое место. Мин огромным усилием воли заставляет себя отвести взгляд от мальчика, который виновато-голодными глазами смотрит на сердце. — Теперь я говорю, а вы, по возможности, не перебиваете. Мин кивает, и то же делает Кая. — Меня действительно зовут Сэ Хуном, я дампир первого поколения. Мой отец Чистый, мать — человек. Меня растили для личного пользования альф. Я — погонщик Шакалов. Шакалы — это те твари, которых вы сегодня видели на парковке. Они — то, что получается, если скрестить Перерожденных второго и третьего поколений. Шакалы охраняют Цитадель и Восточные ворота. Войти в город можно, выйти — только если у тебя есть трофей. Изначально в сверток клали бычье или свиное сердце, реже — собачье, но все изменилось, когда Кортни завербовали. Видели у него на затылке шрам? Кая мотает головой отрицательно, тогда как Мин говорит негромкое: «Да». — Это метка. Вот такая, — Сэ Хун оттягивает ворот кофты и показывает татуировку: уже знакомый Мину иероглиф, набитый под левой ключицей. — Это значит, что ты — собственность Цитадели. Не знаю, что именно привело Кортни к Тео и Яну, но они заключили сделку. Гарнизон закрывает глаза на то, что в Град стекаются не только Перерожденные и дампиры, а Чистые держат свою шваль на коротком поводке. И все идет по плану, пока Легион не решает использовать Град как арену для последнего испытания. Альфам не нравится, что по Граду шляются рекруты, которые могут увидеть то, что видеть им не стоит. К примеру, что Цитадель — это центр, из которого альфы руководят передовыми отрядами бет и омег. Легионеры и оборотни ищут их за Большими озерами и на Аляске, а они преспокойно вьют гнездышко у них под боком. Место выгодное: больше ресурсов, меньше затрат. Железнодорожное сообщение. Много, очень много пищи. Терять Град альфы не хотят. Поэтому кадеты — помеха. Ее нужно устранить, но так, чтобы не возникли вопросы. Достаньте трофеи. — Где гарантия, что ты говоришь правду? — Кая говорит неуверенно. Мин видит: напарница растеряна не меньше его. Кое-что в истории дампира не сходится, но Мин решает дать ему возможность договорить. — У вас в карманах. Дай мне свой трофей, — Сэ Хун протягивает руку к Кае. Волчица колеблется. — Ну же, это важно. Кая вынимает трофей из кармана и вкладывает его в ладонь дампира. Тот ломает печать и распаковывает сверток. Переворачивает его кверху дном, и на одеяло высыпается дюжина грязных камней. — Вот ваш пропуск в Легион. Мин хватает рюкзак, вытряхивает его содержимое и вскрывает свой трофей. Камни. Голые камни. — Даже если вы доберетесь до ворот, вам нечем будет отвлечь Шакалов. — А ты? Ты-то что забыл среди рекрутов? — губы Каи дрожат; в глазах стоят злые слезы. — А я гарантирую, чтобы до ворот добрался нужный кадет. Кая с ревом хватается за нож, но Мин, весь день готовящийся к этому, реагирует молниеносно. Он перехватывает напарницу поперек груди, сжимает ее так, что трещат ребра, и валит на пол. Кая закрывает лицо руками и замирает. — Я знаю другой путь. Я проведу вас мимо Цитадели и шакальих постов, — Сэ Хун говорит слишком тихо и слишком мягко, и это настораживает. Мин знает, что за подобной благотворительностью всегда скрывается расчет. — И что мы будем тебе должны? — Я ненавижу это место. Ненавижу эту жизнь. Я хочу уйти отсюда. Хочу добраться до волчьей колонии, что в горах, и осесть там. Это единственное безопасное место на Земле. Но мне нужен пропуск. И это она, — Сэ Хун поворачивается к Кае. — Альфа. Если она за меня поручится… — Мечтай. Я никогда, слышишь, никогда не позволю такому, как ты, переступить порог резервации, — Кая садится прямо. Щеки пылают, губы дрожат. В ней клокочет ненависть: кристально-чистая, звериная. — Я не пью кровь, не боюсь солнца, и меня можно убить самой паршивой пулей. Моя мать была человеком. Они заставили меня пить ее кровь и есть ее плоть. Мне было пять. Пять лет, волчица. Ты можешь себе это представить? Закрой глаза и представь, как в глотку течет кровь твоей матери. Представь, я сказал! — Сэ Хун с грохотом впечатывает ладонь в пол, а Кая дергается так, словно он ударил ее по лицу. Отворачивается, зажмуриваясь, и закусывает кулак. Становится так тихо, что слышно, как по жилам бежит кровь. Воздух звенит тревожно. Сэ Хун дышит часто, яростно раздувая ноздри; радужка меняет цвет на прозрачно-алый. Длится это всего секунду, но и этого достаточно, чтобы внутри что-то заскулило от страха. — Он говорит правду, — доносится с дивана нежный шепот. — О Цитадели и о договоре с Чистильщиками. Моя семья перебралась с Гудзона в Град год назад. Там слишком, слишком холодно… — голос надламывается и затихает. Мин оборачивается в тот миг, когда мальчик соскальзывает с дивана и на четвереньках подползает к ним. Сминает край одеяла и, пытаясь запахнуть куртку поплотнее, садится на колени. Рот, подбородок и пальцы в крови. Несколько густых капель чернеет на голых коленях. — Чистильщики закрывают глаза на вылазки Чистых. В Цитадели всегда есть… свежая… пища, — мальчик смотрит Мину в глаза. Он, черт бы его побрал, смотрит прямехонько в душу, а Мин не может даже моргнуть. Эта кровавая бездна, заполненная раскаянием, болью и смятением, затягивает его в себя. Мин надрывно, на изломе, вдыхает, и легкие мигом обжигает запахом молока, грязи и крови. Мальчик вздрагивает и накреняется вперед, отчего его глаза оказываются еще ближе. Мин застывает каменным изваянием и уже не дышит. — Ни у вас, ни у меня нет выбора. Конечно, если вы не хотите подохнуть, — говорит Сэ Хун. — Я не хочу. Я боюсь умирать. А здесь нет жизни. Это ад, и мы все мертвы. Спросите у него, как это. Вечный холод, вечная жажда, боль такая, что ломает в тебе самые крепкие стержни. Посмотрите: он же замерзает у вас на глазах! Ему нужна кровь, чтобы дышать, нужно тепло ваших тел, чтобы согреться. Обними его или он сейчас потеряет сознание! Мин не сразу понимает, что Сэ Хун обращается к нему. — Что? — глупо переспрашивает он и тут же понимает: мальчик тянется к нему за теплом. Мин снова видит перед собой широко распахнутые глаза и едва успевает поймать льнущее к нему тело. Он обхватывает поникшие плечи одной рукой, второй зарывается в длинные волосы, сжимает их бездумно. Мальчик всхлипывает в вырез миновой кофты и с ногами забирается ему на колени. Обнимает за пояс тонкими руками, прижимается так, что его дрожь становится дрожью Мина и бормочет что-то на своем, вампирском: отрывистом и грубом, но неумолимо притягательном языке. — Он сбежал из дому, — говорит Кая. — Сказал, что не выдержал ужасов, что там творятся. Нарвался на банду Перерожденных, они загнали его на парковку. Сбросили в дыру, закрыли ее и ушли. Он выбраться не мог из-за ноги, — она подбородком указывает на отекшую, багрово-синюю лодыжку. — Сидел там, забившись в темный угол, и медленно подыхал без еды и тепла. А потом я на голову свалилась. Фенрир видит, не знаю, что со мной не так, но… Он же, мать его, ребенок, — Кая качает головой и отворачивается. — Не могу я на него руку поднять. Это… это же хрень собачья, понимаете? Вот так… с ребенком. — Ее взгляд блуждает по комнате, пока не наталкивается на дампира. Секунду или две Кая борется — Мин видит это по ее осунувшемуся лицу, — с собой, а затем поднимает глаза выше и позволяет полукровке заглянуть в них. В этот миг между ними что-то происходит. Что-то такой силы, что оно разрушает обоих. Мальчик, наверное, тоже это чувствует. Он приподнимается и, повернув голову в другую сторону, носом утыкается Мину в шею. Выдыхает — обжигающе горячо — через рот и ладошками забирается Мину под кофту. Прижимает их — едва теплые — к пояснице, надавливает на напряженные мышцы подушечками пальцев, и это приковывает к себе все мысли. Мин опускает голову и прикрывает глаза, когда волосы мальчика начинают щекотать губы. — Забирай одеяло и ложись на диван, — говорит Сэ Хун словно из другой Вселенной. Мин кивает на автопилоте и так же автоматически поднимается, подхватывая мальчика на руки. Тот потирается о его плечо подбородком, а затем жмется к его шее ртом. Это не поцелуй, но очень-очень близко. Они укладываются, как можно плотнее завернувшись в одеяло, и мальчик тут же засыпает. Тьма сгущается. Накатывает необъяснимая тоска и чувство безысходности. Сэ Хун вызывается дежурить первым. Кая не спорит. С ногами забирается в кресло, обнимает себя за плечи и тоже засыпает. Дампир усаживается на пол перед баррикадой; мачете кладет на колени. Долго смотрит в одну точку; не моргает. Мину не спится. От лежания в одном положении члены быстро затекают, но пошевелиться он не решается. Мальчик спит крепким, практически здоровым сном. Мысль о том, что в любую секунду он может вскрыть ему вены зубами, напрягает. Мин пытается отрешиться от этого, переключить сознание на что-нибудь радостное, но понимает, что в их мире это понятие давно устарело. Мир, хлебнувший столько горя, уже не пригоден для радости и веселья. Мину нужно сорок минут, чтобы кое-как расслабиться и окунуться в дремотный, очень хрупкий сон. Пару раз он обрывается, и Мин проваливается в реальность, но она оказывается слишком слизкой и непостоянной, и он возвращается в сон. Тот продолжается с точки обрыва, гонит дальше, меняя гротескные декорации с безумной скоростью. Мин не успевает ухватиться за один сон, как его вышвыривает в другой, еще более дикий, чем предыдущий. Когда он просыпается в очередной раз, то едва раздирает веки. Во рту сухо, а затылок ломит так, словно по нему приложились бейсбольной битой. У Мина есть, с чем сравнивать: на тренировках случалось и не такое. Он невольно вспоминает полосу препятствий и лабиринт, в котором провел самую жуткую (как он думал до этого дня) неделю в своей жизни. Он сломал все ногти, взбираясь по бесконечным стенам, и едва не свернул шею, неудачно выполнив «гэп». По сути, это был тупейший в его жизни «блайд», потому что он понятия не имел, как и где будет приземляться. Оставалась крохотная надежда, что за стеной, которую он собирался преодолеть, не раскинулась бездна. Надежда себя оправдала, а вот стена подвела, раскрошившись под пальцами, когда Мин ухватился за нее рукой, чтобы выполнить «180» и перейти в «кэт лип». Падать с такой высоты, не имея возможности сгруппироваться, оказалось оглушительно больно. Мин прокручивает в голове все эти кадры, а когда открывает, наконец, глаза, то видит перед собой лицо мальчика. Он не спит: смотрит на него из темноты своими блестящими глазами и осторожно, боясь разбудить, дышит через рот. От него густо пахнет молоком. Этот запах — самый приятный, что Мин ощущал за последние лет десять. С того момента, как его-подростка вытащили из осажденного Перерожденными города и кинули в самую гущу войны. Он потерял друга и наставника, обзавелся врагами и жутким желанием выжить. Любой ценой. — Расскажи что-нибудь: не могу уснуть… — мальчик облизывает губы и, шевельнувшись, придвигается еще ближе. Мин, затаив дыхание, смотрит на него. — Пожалуйста… — добавляет мальчик. Его глаза отвечают той же искренностью, что и голос. Мин оборачивается через плечо. На посту все еще дампир. Он поднимает голову и прикладывает палец к губам, показывая, чтобы говорили тише. По каким-то своим причинам он не хочет, чтобы Кая проснулась. Мин и не думает возражать: крепкий сон напарницы для него важнее, чем недосып кровососа. — Расскажи о себе… чуть-чуть… Мин… — Лу вжимается ртом Мину под челюсть, туда, где кожа особенно тонкая и чувствительная. Под ней отчетливо бьется жизнь, но Чистого это, кажется, совершенно не волнует. Или же его выдержка намного крепче тела. — Что тебе рассказать? — Мин поворачивается к мальчику лицом, заставляя того слегка отпрянуть. Он говорит, едва открывая рот, и слов практически неслышно. — Что-нибудь. Просто говори… — Лу щекой прижимается к плечу Мина и закрывает глаза. Тьма накрывает его лицо плотной вуалью. Мин не знает, о чем говорить, и начинает рассказывать то, что вспомнил, проснувшись. Лу, кажется, его не слушает, но Мин ловит себя на том, что не может остановиться. Он говорит и говорит: сонным, немного одурманенным голосом, — и все смотрит мальчику в лицо. — Что значат все эти слова? — неожиданный вопрос забивается в складки одежды и сквозь них щекочет кожу. — Это какие-то трюки? — Типа того. Когда мне было столько же, сколько сейчас тебе, и мир еще не сошел с ума, я увлекался паркуром. Это такой вид спорта. Это началось осенью, на ярмарке. Я увидел трейсеров в ярких футболках: желтых, оранжевых, зеленых. Они бегали, прыгали, брали самые высокие преграды и взбирались по стенам как пауки. Помню, меня едва не стошнило от волнения, когда я подошел к одному из этих парней и попросил научить меня бегать по стенам, как в той игре, «Кредо убийцы». Ты о ней, наверное, не слышал, но в мире людей она была популярной. — Я практически ничего не знаю о людях. Говори еще… — Лу трется о ключицу Мина носом, и это сбивает с мысли. — Помню, — он запинается, но все же заставляет себя продолжить, — тот парень спросил меня, готов ли я изменить свою жизнь. Этот вопрос испугал меня. Я понятия не имел, что беготня по крышам и выполнение замысловатых трюков — это не просто крутое увлечение или опасный спорт: это стиль жизни. Это… это своеобразная религия. Он сказал, где их можно найти, и предложил хорошенько подумать. Я думал неделю, а потом пришел на сборы. Это был тот самый шаг, который переворачивает твою жизнь. А спустя полгода ее уничтожил Паводок. — Почему вы называете наше восстание Паводком? — Потому что человечество утонуло в крови. Это был самый настоящий Багровый Паводок. Ты видел землю за стенами Града? Она никогда не просыхает. Ты видел росу, что выпадает на уцелевшие растения? Она алая. Всюду кровь. Ее так много, что нам приходится ею дышать. Вы убиваете нас, режете как свиней, не брезгуете ни стариками, ни детьми, а мы не можем это предотвратить. Вы уничтожили наше оружие, заставили собственноручно разрушить тысячи городов, забрать миллионы жизней в надежде спасти миллиарды. И что мы имеем сейчас? Десятки миллионов беженцев, садящихся на поезда в «никуда»… Мальчик молчит. Не слышно даже, как он дышит. Мин начинает жалеть о сказанном, как только произносит последнее слово. Это звучит как упрек, как чертово обвинение, выдвигать которое он не имеет права. Не этому ребенку, уж точно. И он уже открывает рот, чтобы извиниться, как слуха касается полное слез «прости, пожалуйста, я ничего об этом не знал». — Нам… — добавляет он глухо, — рассказывают другие истории. Рассказывают, что перевертыши вытравили нас из-под земли, под палящее солнце, что люди сами шли к нам и просили обратить их. Рассказывают, как на наши головы начали сыпаться бомбы, а потом пришли Легионеры и уничтожили тех, кто сумел пережил налет. После этого мир изменился. Планета встала на нашу сторону. Настала ночь, и мы смогли выйти на поверхность и нанести ответный удар. Мин слушает мальчика внимательно. Конечно, он не впервые сталкивается с подобной версией событий, но слышать ее, рассказанную в насмешливо-презрительном тоне на лекции по истории Паводка, и из уст Чистого — не одно и то же. — Война строится на лживых, искаженных фактах. Каждая сторона придумывает историю, в которую со временем и сама начинает верить. Каждому Чистому следовало бы задуматься, а откуда взялись Шакалы или дампиры первого поколения, если все эти годы вампиры жили в изоляции, глубоко под землей? Мальчик долгое время не отвечает, и Мин уже решает, что он уснул, как его бледное лицо вдруг возникает прямо перед его носом, а рот открывается, отпуская на волю страшные слова: — Там, глубоко под землей, у нас были фермы, где разводили людей. И мы пили их, пили жадно, до самого дна. А потом съедали их легкие, печень, сердца и мозги. Нам говорили, что они ничего не понимают. Что им… не больно. Они врали, но я понял это уже здесь, в Цитадели, когда к нам стали приводить Теплых. Людей солнца. И они кричали. Они так громко кричали… Мин, не задумываясь, прижимает ладонь к щеке мальчика. Она холодная и мокрая от слез. — Меня сейчас стошнит… — мальчик высвобождается из объятий Мина и, свесившись с края дивана, рвет. В воздухе повисает медно-кислый запах. Кая вскидывается в своем кресле, а дампир отлипает от комода и скользит к дивану. Обхватывает лицо мальчика ладонями, заглядывает в него, что-то выискивая, стирает с губ кровь и говорит: — Дайте ему воды. Кая тут же оказывается на ногах и бросается за рюкзаком. — А сейчас, — Сэ Хун ладонью проводит по волосам мальчика и позволяет Мину его усадить, — я сделаю то, что вам не понравится. Но иначе через час здесь будут все Перерожденные Града. Мин успевает отвернуться до того, как дампир начинает есть рвоту мальчика. — Да чтоб меня, — Кая резко выдыхает и вслепую протягивает Мину термос. Лу трясет, и вода большей частью разливается по его груди и коленям. Мин обтирает его лицо и шею углом одеяла и старается не вслушиваться в звуки за спиной. Когда все это заканчивается, Сэ Хун молча просит стакан воды и себе. Кая смотрит на него искоса и качает головой. Мин думает, что банального «спасибо» за очередное спасение их шкур будет недостаточно. За них всех говорит Лу. Он плотнее запахивается в куртку Сэ Хуна и говорит: — Спасибо, что ты человек.***
Дежурство Мина приходится на предрассветные часы. Сна ни в одном глазу, но пялиться в темноту утомляется, поэтому первые проблески рассвета он встречает с неподдельным воодушевлением. Даже дышать — и то становится легче. Сэ Хун, Лу и Кая устроились на полу. Мальчик спит посредине, лицом зарывшись в горячую грудь волчицы. Та сквозь сон гладит его по волосам. Лицо у нее умиротворенное; близость полукровки ее явно не беспокоит. Сэ Хун спит чутко, просыпается от каждого шороха и хватается за нож. Взгляд у него при этом безумный и настолько испуганный, что Мину становится не по себе. Он задается вопросом: каких ужасов натерпелся этот парень, что даже во сне не находит покоя? Мальчик просыпается, когда свет в комнате становится слишком ярким. Он болезненно морщится и забивается под стол, прячась у Мина за спиной. Тот улыбается, представляя лицо напарницы, когда она проснется в объятиях дампира. Но Кая, на удивление, ведет себя спокойно. Открыв глаза, она минуту или две смотрит перед собой, в лицо спящего полукровки; хмурится и ребром ладони трет кончик носа. Шмыгает, и этот звук будит Сэ Хуна. Он мгновенно открывает глаза, но, увидев перед собой Каю, снова их закрывает и заметно расслабляется. — Долго еще собираешься дрыхнуть? — бурчит она, но не поднимается. Выжидает. — Еще не время, — сонно тянет Сэ Хун. — Пойдем, когда полностью рассветет. Чистые не выносят дневной свет. Для них он как полуметровая заноза в заднице. — Ох, я их понимаю. — Это был намек? — Как догадался? Сэ Хун лишь смеется в ответ и перекатывается на спину. — Когда-нибудь ты научишься видеть не только то, что на поверхности, — говорит он. Кая молча проглатывает слова дампира, дергано запахивает куртку, застегивается по самое горло и встает. Сует руки в карманы и взглядом бросает в Мина раздраженное «что?» Ему нечего ответить: он чует за спиной мальчика, который своим дыханием останавливает его сердце. Они едят подсохший хлеб, запивают его остатками воды и, обмотав Лу одеялом, спускаются вниз. Сэ Хун, как и прошлым вечером, идет впереди, а Кая прикрывает тыл. Мальчик время от времени заговаривает с Мином: шепотом, на ухо, — но большей частью спит. Сэ Хун не соврал: чем ближе они подходят к Цитадели, тем реже мелькают скрюченные фигуры Перерожденных и тем чище становятся улицы. Дома заново оштукатурены, практически во всех окнах есть стекла. На некоторых подоконниках стоят керамические и пластиковые горшки, правда, цветы в них давно погибли. — Мы обойдем Цитадель с востока и двинем на север. Если что-то пойдет не так или со мной что-то случится, — ориентируйтесь вон на ту башню, — Сэ Хун рукой с мачете указывает на возвышающуюся над Градом телебашню. Стальная конструкция ржавой иглой протыкает низкое небо и, кажется, вот-вот осыплется на город трухой. — Под ней, у восточной опоры, есть люк. По крайней мере, был. Лет пять назад. Но вряд ли с ним что-то случилось за это время: в той стороне практически никто не бывает. Люк ведет в подвальное помещение; из него есть ход в канализацию. Его явно проделали уже после того, как город захватили. Скорее всего, его использовали Легионеры, чтобы выводить из Града беженцев. Мои Шакалы нашли его случайно. До Паводка город был намного больше. Пригород разрушили бомбежками, но канализационная система не пострадала. Мы выберемся у железной дороги и сядем на товарняк, который пройдет мимо Града завтра в полдень. — Давно все это продумал? — спрашивает Кая. На этот раз она не издевается. — Давно. — Допустим, мы прошли Цитадель и выбрались через нужник там, где ты сказал. Какова вероятность, что нас не снимут с поезда? Товарники ходят под конвоем Чистильщиков, — Кая равняется с Мином; глаз с полукровки, идущего в двух шагах впереди, не спускает. — Ее нет. Но другого способа добраться до гор я не знаю. Поезда с беженцами ходят раз в две недели, и под завязку набиты Легионерами. Если с Чистильщиком можно договориться, то с златозадыми мудаками - нет. — Эй, подбирай выражения! Если бы не они, человечество уже давно пошло на корм Чистым! — Предлагаешь пресмыкаться перед теми, кто, не моргнув глазом, снимет мне башку? Серьезно? Ни один Легионер не станет меня слушать. Я для него — кусок гнилого мяса. Так что я оставляю за собой право выражаться в их адрес так, как пожелаю. — Надеюсь, ты сдохнешь где-нибудь по пути. — Надеюсь, ты ошибаешься. — В голосе Сэ Хуна — сдавленном и тихом — мелькает тень обиды и боль настолько едкая и жгучая, что опаляется собой всех. Мин оборачивается к напарнице и укоризненно качает головой. После всего, что случилось этой ночью, она не имела права говорить такое. Кая его взгляд игнорирует и, отстав на пару шагов, снова замыкает шествие. Стая Шакалов появляется в тот миг, когда кажется, что все опасности остались позади. Они возникают прямо посреди улицы, как по команде, и Мин понимает, что их ждали. Сэ Хун слишком спокойным для сложившейся ситуации голосом говорит, чтобы все возвращались в проулок, из которого они минутой ранее вышли, но стоит Мину оглянуться назад, как он понимает, что ловушка захлопнулась. Улицу заполняют беты. Одежда на них одного кроя: сплошь кожа и металлические клепки. Лица под полами капюшонов довольные настолько, что Мин понимает: парни давненько мечтали об этой встрече. — Судя по всему, меня пасли, — подытоживает Сэ Хун. — Это Шакалы Яна. Меня они не слушаются. Звучит неутешительно. — И каков план? — Мин осматривает фасады ближайших домов. — Импровизировать. Это звучит как команда, после которой начинается хаос. Мин бросается к ближайшему зданию и, плюнув на двери, с разгону взлетает на стену. Цепляется за верхний край окна и, согнув ноги в коленях, бьет каблуками в центр рамы. Та с треском ломается. Слышится звон бьющегося стекла. Мин спрыгивает на землю и заставляет Лу отпустить его. — Я подсажу! — он тут же подхватывает мальчика под мышки и поднимает до уровня подоконника. Лу цепляется за него обмотанными одеялом руками и, подтянувшись, заваливается в комнату. Мин взбирается следом за ним. Проверять, преследуют ли их Чистые, времени нет. Оказавшись в комнате, Мин хватает мальчика за руку и бросается к двери. Дергает за ручку. Дверь открывается на себя. Мин тут же выталкивает Лу в коридор и направляет его к выходу. Входная дверь заперта изнутри на цепочку. Думать о том, что хозяева квартиры все еще дома, не стоит. Лу со второй попытки отодвигает шпингалет, и они оказываются на лестничной площадке. Стальная дверь подъезда заперта. Из квартиры доносятся громкие крики и уже знакомый скулеж. — Туда, — Мин дергает Лу к лестнице. Погоня оказывается на площадке в тот миг, когда они минуют два пролета и сворачивают на третий. Они бегут так быстро, как только могут, но Мин знает: еще несколько поворотов — и лестница закончится. На крыше его маневренность возрастает, но прыгать на большие расстояния с таким грузом, как Лу, он прежде не пробовал. Когда они оказываются на седьмом этаже, Мин плюет на идею уйти по крышам и сворачивает в коридор. Толкает случайную дверь и, оказавшись в разгромленной прихожей, тут же ее запирает. Он старается делать все как можно тише, и знаком показывает, чтобы Лу молчал. В прихожую выходят четыре двери. Мин выбирает вторую справа. За ней оказывается санузел. Пластиковые шторки, закрывающие ванну, слегка раздвинуты, и то, что проглядывается в щель, вызывает желание проблеваться. Однако это шанс, которым нельзя не воспользоваться. План созревает мгновенно. — Забирайся, — Мин толкает Лу к ванне, на дне которой некогда двое людей расползаются вонючей, зеленовато-розовой жижей. Мальчик не спорит. Стаскивает одеяло и забирается к мертвецам. Опускается в то, что от них осталось, и говорит тем надломленным, полным смирения голосом, который вынимает из Мина душу: — Я и не такое делал… Мин задергивает шторы и уходит. В спальне он снимает с кровати подушку, перевязывает ее простыней и цепляет ее на спину; сверху накидывает одеяло. Уловка, рассчитанная на дураков, но если бежать быстро и не давать к себе присмотреться, то может и сработать. Он возвращается к входной двери и прислушивается. Звуки доносятся извне. Мин идет на кухню: там есть выход на пожарную лестницу. Она из тех, по которым можно сходить, а не карабкаться, обдирая костяшки пальцев о кирпичную кладку стены. На кухне стоит смрад не менее удушающий, чем в ванной. Мин открывает окно и выбирается на скрипучую площадку. Смотрит вниз; улица за домом пустует. Это плохо. Он должен увести Шакалов от мальчика, а это значит, что нужно засветиться. От одной мысли об этом становится дурно, но Мин действует решительно. Что-то внутри него настойчиво повторяет: Лу здесь не место. Мин минует один пролет, разворачивается, хватаясь за ржавые поручни, и понимает, что конструкция разваливается. Крепления отходят от стены, посыпая асфальт внизу кирпичной крошкой и толстыми болтами. Лестница угрожающе накреняется набок. Мин бросается к противоположной ее стороне; конструкция снова делает крен, и Мин, перемахивая через ступеньки, устремляется вниз. Чистые появляются из-за поворота, когда ноги Мина касаются земли. Не мешкая ни секунды, он бросается вперед. Оказавшись на незнакомой улице, выбирает восточное направление. В отдалении слышатся сдавленные вопли и бешеное тявканье Шакалов. Мин знает, что времени на обдумывания нет и, не замедляясь, влетает в ближайший проулок. В одно касание руки перемахивает через грудой сваленную мебель: столы, кресла и комоды, — и приземляется на корточки. Удерживает равновесие с трудом — под пятку попадает камень, — и, не разгибаясь, устремляется вперед. Проулок заканчивается глухой стеной. Мин использует «тик-так», чтобы набрать высоту, и минует эту преграду. За стеной раскинулась утопающая в жидкой грязи свалка. Под ногами чавкает, с крыш выходящих на нее домов срываются крупные, жирные капли и падают на сгорбленную спину. Мин стаскивает одеяло, снимает простынь и запихивает их под ближайшую коробку. Она едва не расползается под его пальцами. Мин прислушивается. За ним никто не гонится, но тишина может быть обманчивой. Из заулка должен быть другой выход, и Чистые о нем, вполне вероятно, знают. Или же они дожидаются его у баррикады, рассчитывая, что он спасует перед стеной и вернется. Мин выбирает приземистую постройку и, взобравшись на нее, отыскивает уходящую в небо телевизионную башню. Он запоминает, в какой стороне она находится, и переключается на выбор пути. Мин решает идти по крышам, пока это возможно. В какой-то момент он даже начинает верить, что удача на его стороне, но затем оказывается на широком перекрестке и, спустившись на землю, нос к носу сталкивается с двумя Шакалами. Шавки замечают его не сразу, но их острый нюх и ловкие лапы не оставляют Мину шансов. Он держит дистанцию еще полквартала, но у крутого поворота, который неожиданно обрывается траншеей шириной в десяток метров, врезается в стену и, пытаясь избежать падения, летит прямиком в лапы Шакалов. Откуда появляются Чистые, он может только гадать. — Он должен нам разговор по душам, — со змеиным шипением говорит самый тощий из кровососов и, отпинав от Мина шавок, рывком ставит его на ноги. — Не ус-стал? А мы ус-стали. Бегать-с за тобой по всему Граду. Мин дергается, локтем врезает вампиру по печени и практически высвобождается, когда подоспевают остальные кровопийцы и, спеленав его как младенца в замызганную тряпку, волочат прочь от осиротевшей надежды.***
— А все так хорошо начиналось, а? – Кая, сидящая в углу, большим пальцем потирает уголок разбитого рта, когда Мина заталкивают в клетку. Стальная дверь с бряканьем закрывается; щелкает замок. Между решеток пробивается свет. Он узкими синими полосами ложится на пол, ворошит гнилую солому, облизывает лоснящиеся стены и острые коленки волчицы. Мин пригибается, чтобы не счесать макушку о низкий потолок, пробирается к напарнице и падает на пол рядом с ней. — Где полукровка? — спрашивает тихо. — Фенрир его знает. Сунул меня в вонючий подвал и смылся. И знаешь, что самое обидное? Ни одна шавка меня бы там не нашла, но… Природа, чтоб ее, любит неуместные шуточки, — она слишком уж показушно улыбается и широко разводит руки. Мин смотрит на нее, пытаясь понять, о чем она говорит, а потом улавливает его — запах, — и все становится на свои места. — Течка? Серьезно? — спрашивает он. — Серьезней, мать его, не бывает. Судя по всему, стрессом организм трухануло, вот и началось раньше срока. Да только на мою вонь сбежались все Шакалы округи, едва ли не по кирпичику разобрали стену. — Они тебя не тронули? Ну… ты понимаешь… — Ты видишь в моей пасти чью-то вырванную глотку? — улыбка Каи превращается в звериный оскал. — Им что-то от нас надо. Живых. Вот и терпят. Где мелкий? — Надеюсь, там, где я его оставил. — Нравится он мне. — Ага. — Да только без нас он погибнет. За стенами Града его прикончат раньше, чем он успеет рот открыть. — Говоришь, как он… — В зубы получишь. Мин примирительно поднимает руки. — Страшно мне, аж тошно. — Кая отворачивается к стене и обхватывает себя одной рукой за плечи. — Не хочу подыхать. Серьезно. Только не так. Мин знает это чувство, как знает и то, что утешить напарницу нечем. Они в сердце Града, в его гнилом, вонючем сердце, и остановить его у них не получится. За ними приходят спустя час или два — Мин практически не чувствует хода времени — и мрачными коридорами проводят в полукруглое помещение. Внутри толпятся Чистые, но их галдеж стихает, как только за пленниками закрывается дверь. С продавленного дивана, покачивая в тощих пальцах полупустой бокал с кровью, поднимается альфа. Слишком длинные, слишком сальные рыжие волосы падают на глаза. Зрачков не видно: по яркому белку растекаются лишь две темно-красные кляксы. — Я… м-м… Тео, — жуя губы, говорит альфа и внимательно осматривает собравшихся. — А это мои друзяшки. Они, как и я, очень и очень не любят незваных гостей. Но вы… м-м… как вы там говорите? — пришлись им по вкусу. Све-е-ежа-а-атинка, — Тео мерзко хихикает и облизывает жирные губы. Бокал накреняется так сильно, что кровь тонкой струйкой течет на ковер. — Упс! — Тео прыскает и, размазав капли по боку бокала, облизывает пальцы. — Ненавижу холодную. Все равно, что мочу пить. Забери это, Ян, — он брезгливым жестом отводит бокал в сторону, и его тут же забирает моложавый альфа. Кая закатывает глаза. Мин видит: она закипает. Вампиры раздражают ее до чертиков, и особенно те, что ведут себя как законченные наркоманы. — У нас к вам пара вопросиков. Совсем крохотных. Крошечных. Крохотюшечных, — Тео показывает их размер на пальцах. — Вопросик номер один: где Лу? Вопросик номер два: где мой долбаный погонщик?! — последние слова с ревом вырываются из бездонной глотки. — Мои песики уже второй день не кормленные, не поенные, — Тео начинает причитать; октав в его голосе поубавилось. — Никто их не выгуляет… Мои крошечки страдают… — Слушай, Тео, — начинает Кая, — твой «долбаный погонщик» кинул нас, как только нагрянули твои «друзяшки». Кто такой Лу, понятия не имеем. Знаешь ли, не местные. — Вы не можете не знать Лу! — визгливым голоском возмущается Тео; его настроение меняется с поистине феноменальной скоростью. — Вот он, — дрожащий палец указывает в грудь Мину, — таскал его на горбу. — Так его звали Лу? — играть удивление Кая мастак. — Ну, прости, чувак, на нем не написано, что он твоя собственность. — А что же на нем написано? — «Я подыхаю с голоду, пожалуйста, помогите мне»? — Куда вы его дели? — Он сбежал, как только я опустил его на землю, — говорит Мин. — Видимо, твои друзья не внушают ему доверия. — Мои друзья здесь ни при чем! — кровавая слюна моросью оседает на ковер. — Ладно-ладно, нечего так кипятиться, — Кая идет на попятную. Мин знает: все это не более чем бравада. Напарницу едва не тошнит от ужаса. Его волны расходятся по комнате кругами, задевая каждого, кто в ней находится. — Получается, вы совершенно бесполезны? — Тео приподнимает аккуратно выщипанную бровь. Мину нечего ответить, кроме правды, но именно ее он озвучивать и не хочет. — Выходит, так, — вместо этого говорит он. — На «карусель» их, — манерно прикрыв лицо рукой, приказывает Тео и возвращается на свой диван. — Ян, у меня мигрень началась. Ян, мне нужен ледяной компресс. Ян, почему они все еще здесь? Ян щелкает пальцами, и Мина тут же подхватывает под руки и, оторвав от пола, выносят из комнаты. Череда дверей и коридоров сменяется огромным залом, центр которого обнесен сеткой. За ней виднеется столб, из которого густо торчат гвозди разной величины. Над столбом, в куполообразном потолке, есть небольшое, похожее на прищуренный глаз, отверстие. В него проглядывает по-голубиному сизое небо. Над не огражденной частью зала располагается второй ярус. Он представляет собой круглую галерею, поделенную на четыре сектора, к каждому из которых ведет лестница. Галерея заставлена огромными клетками. За решетчатыми стенами, в их стальном полумраке, что-то возится и поскуливает. Мина и Каю дотаскивают до крохотной — не больше собачьего лаза, — дверцы и заталкивают внутрь. Как только они оказываются на арене, зал начинают заполнять Чистые. Вампиры собираются у сетки. Кто переговаривается с соседом, кто молча потягивает кровь из фужеров и фляжек, а кто, зевая, вертит головой по сторонам и надеется, что хотя бы сегодня его развеселят. Большинство Чистых выглядит как Тео: манерные уроды с тонкими кистями рук и слюнявыми ртами, уголки которых запачканы в кровь. Их волосы не отличаются чистотой, а в одежде преобладает свободный крой и звериные принты. Кое-кто нацепил на себя настоящие шкуры — по большей части волчьи, — и теперь расхаживает вдоль сетки, с кривой ухмылкой поглядывая на Каю. Та скалится, обнажая острые зубы: такими перекусить хилую вампирскую шейку — плевое дело. Мин встает к Кае спиной и осматривает «карусель». Каждая лестница заканчивается узкой площадкой, на которую выходит три двери: по одной на клетку, и одна — в стене. В секторе по три клетки. Соединены ли они между собой или нет, Мин разобрать не может. Пол у них под ногами присыпан песком. Он замедляет движения и хорошо впитывает кровь. Столб укрывают глубокие царапины: следы когтей, — а гвозди сплошь бурые, с кусками налипшей на них кожи. Кое-где виднеются обрывки одежды и слипшиеся клочья волос. Мин осматривается ровно до тех пор, пока на втором ярусе не щелкает замок. Открывается дверь в стене. На площадку вываливается кривоногий Перерожденный. Движения нервные, взгляд мечется. Ему страшно не меньше, чем Мину. Перерожденный подходит к двери клетки и опухшими пальцами открывает засов. Разворачивается и опрометью бросается прочь. Мин запоздало дергается вперед. Скрипят петли; решетчатая дверь открывается на пару сантиметров. Снова раздается щелчок, и тот же Перерожденный, вжав голову в плечи, открывает еще две клетки и убегает. Мин чувствует себя дураком. Кая тоже выглядит пришибленной, но когда одна из стальных дверей с грохотом распахивается, приходит в себя и кричит: — Столб! Грубый толчок в плечо приводит в чувства не хуже, чем смачная пощечина. Мин разворачивается лицом к столбу и едва не выкалывает глаза. — Ползи, Фенрир тебя подери! Мин повинуется и, используя крупные гвозди как опору, начинает карабкаться наверх. Кая обегает столб полукругом и повторяет за ним, но спустя секунду с оглушительным воплем падает на песок и зарывает в него ладони. Мин замирает. Мышцы ног сводит судорогой. Все внутри сковывает льдом, и только сердце грохочет в глотке. Он смотрит на подругу, которая, всхлипывая щенком, корчится у него под ногами, а потом переводит взгляд на гвозди. Некоторые из них сохранили первозданный цвет, и теперь он выжигает роговицы своей драгоценной белизной. Серебро. Мин помнит слова командора: за отставшими не возвращаться, — но эта продажная тварь вряд ли знает, что значит слово «дружба». Мин примеряется и, оттолкнувшись от столба, прыгает в тот самый миг, когда лапы первого Шакала касаются песка. Мин скользит по его уродливой морде умоляющим взглядом, понимает, что шансов никаких, но все равно бросается к напарнице. Толпа за сеткой орет, свистит и улюлюкает. Кто-то дает советы, в которых нет ничего, кроме откровенной издевки. — Фенриром клянусь, это охренительно больно, — шепчет Кая, глотая слезы, когда Мин поднимает ее с пола. Ее ладони и запястья укрывают водянистые волдыри и язвочки, облепленные песком. Шакалы один за другим спускаются по лестнице и выстраиваются вдоль сетки. Их тупые взгляды устремлены в пустоту: кажется, они совершенно не замечают Каи с Мином. Они чего-то ждут. Команды? Мин не хочет знать. — Цепляйся за меня, — говорит он и поворачивается к напарнице спиной, но та остается на месте. — Не получится. Я слишком тяжелая. Гвозди не выдержат, — говорит она. Со ступеней спускается последний, девятый, Шакал и занимает свое место у сетки. Его взгляд, в отличие от взглядов состайников, направлен точно на Каю, но прочесть его не получается. Мин не знает, о чем может думать подобное существо, но в одном он уверен наверняка: в его глазах нет ненависти. — Да чтоб меня… — выдыхает волчица, и Мин, вздрогнув, прослеживает ее взгляд. По ступеням, поглядывая по сторонам, сбегает Сэ Хун. На щеке красуется глубокая царапина, скула распухла, а кофта сплошь в пятнах грязи и крови, но, в общем-то, выглядит он слишком хорошо для парня, которого ищет хозяин Цитадели. За сеткой повисает тишина. На лицах вампиров отпечатываются удивление, испуг и оторопь. Мин вполне разделяет их чувства. Сэ Хун останавливается на нижней ступени и говорит: — Идем. Кая, так и не закрыв рот, идет к нему. Обожженные руки она прижимает к груди. Мин, судорожно вдохнув, следует за напарницей. — Стеречь, — на вампирском наречии бросает Сэ Хун, и Шакалы одновременно поворачиваются к сетке лицом. Вампиры как один отступают от ограды на шаг. Сэ Хун первым поднимается по лестнице и входит в клетку. В ней воняет испражнениями и тухлым мясом. За одной из решетчатых стен виднеется соседняя клетка. Дверь в нее заперта, а Шакал, просунув между прутьев скрюченные руки-лапы, смотрит на Сэ Хуна взглядом, который Мин уже видел. Ему нужно несколько секунд, чтобы узнать в этой шавке тварь, которую дампир отослал с парковки. Сэ Хун, не мешкая, отпирает дверь и выпускает ее. Сая (имя всплывает в голове само собой) тут же замирает перед ним. — Идем на прогулку, — говорит полукровка, и Шакалиха тут же бросается к глухой стене. В ней, на уровне пола, есть круглая дверь, которая свободно скользит в сторону, когда Сэ Хун отпирает замок необычной конструкции. Внизу, за сеткой, что-то происходит. Раздаются визгливые крики, кто-то требует найти Тадеуса. — Сая, прогулка, — голос Сэ Хуна растворяется в реве всполошенной толпы. Шакалиха мигом исчезает в отверстии люка. — Мин. Мин дергается, как от пощечины и, помешкав секунду, цепляется за край дыры и сует в нее ноги. Разжимает пальцы и проваливается в зловонную темноту. Падение длится дольше, чем он ожидал, но приземление оказывается довольно мягким. Воняющая навозом солома забивается за шиворот, когда он перекатом уходит в сторону, чтобы не получить по голове от спускающейся следом Каи. Место, в котором они оказываются, напоминает стальной ящик без крышки. Высокие стены венчает нечто, напоминающее лезвия. К центральной стене примыкает каменная будка. Дверь в нее приоткрыта. — Ты вошел через нее? — Мин не узнает собственный голос: так хрипло и низко он звучит. Горло словно стекловатой набили, а на языке чувствуется привкус крови и мочи. — Но как ты… — Сверху скобы, — Сэ Хун объяснять что-либо явно не настроен. Стоит ему оказаться на ногах, как он тут же устремляется к двери. — Сая, свои. Шакалиха вырастает прямо перед Мином и носом тычется в его ладонь. Запоминает запах. Кая напрягается. Изуродованные руки распухли; из лопнувших волдырей сочится кровавая сукровица. Сая оставляет Мина и тенью скользит к волчице. Та шарахается от нее и спиной врезается в стену. Шакалиха замирает и тянет воздух носом. Жмурится и издает утробный, словно бы довольный рык. — Ей нравится твой запах, — говорит полукровка и распахивает дверь. — А теперь бегите так, словно за вами гонятся все Шакалы мира! Мина не нужно упрашивать дважды. Он в последний раз оглядывается на напарницу, лицо которой впервые в жизни заливает краска, и бежит вперед, сквозь слякотную темень кривой улочки к возникшему на горизонте спасению.***
Мин падает на живот и не дышит. Он просто не может заставить себя дышать. От легких, кажется, ничего не осталось. В глотке комом стоят слезы, а кулак ритмично колотит землю. Та кусается в ответ, вгрызается в кожу бетонной крошкой. Над головой, гудя и постанывая, нависает каркасное днище телебашни. Кая спиной наваливается на опору и грузно сползает на землю. Роняет руки на колени и скулит в голос. Сая садится между ней и Мином, подставляет ветру потное лицо и закрывает пустые глаза. Сэ Хун обходит ее и, оглядевшись по сторонам, свистит. Это так неожиданно и дико, что Мин застывает на месте, позабыв о боли, что распинает грудную клетку. Поначалу ничего не происходит, а затем от мрака отделяется ссутулившаяся тень и плывет к ним. Мин улыбается раньше, чем понимает, кого видит. Мальчик шмыгает раскисшим носом, оглядывает всех заплаканными глазами и подходит к Мину. Опускается на колени и, держа расходящиеся половинки незнакомого пальто задубелыми пальцами, наклоняется вперед и носом утыкается Мину в макушку. У того не то, что легкие разрывает на части — вены выгорают подчистую, когда он ощущает сбившееся дыхание на своих волосах. «Не чуди, бога ради, не чуди», — умоляет он себя мысленно и вжимает ладони в бетон. Пальцы чуть-чуть, но задевают костлявые колени мальчика. — Ты кому душу-то продал? — едва ворочая языком, спрашивает Кая. Разобрать, к кому она обращается, невозможно. Мин боится пошевелиться, боится, что сейчас вдохнет — и мир развалится на куски. Не зря боится. Минута или две спокойствия, блаженного растворения в чужом дыхании, — и Сая напрягается, вытягивается струной и тявкает, предупреждая об опасности. Жасмин налетает бураном: яростным и неукротимым. Мин прыжком подминает под себя Лу и вместе с ним откатывается в сторону. Им на головы сыплются искры. Мулат возникает из-за плеча напарницы: лицо изуродовано рваными ранами, одежда измочалена. С Шакалами у него явно личные счеты. Он метит в Саю, но та не дает ему напасть первым: бросается вперед, когтями скрежеща по бетону, и парень даже руку с зажатым в ней топором поднять не успевает, как оказывается прибитым к земле. — Если уж подыхать, то всем вместе! — вопит Жасмин и набрасывается на Сэ Хуна. Тот отражает ее удар одной рукой, а второй толкает в плечо. Жасмин, не ожидая подобного, падает на колени, но оружия из рук не выпускает. Мин осторожно приподнимается. Лу под ним не шевелится; лица не видно за складками одежды. Мин подхватывает его под грудь и оттаскивает подальше от дерущихся. Кая спиной приросла к опоре и не мигающим взглядом следит за происходящим. В лице — ни кровинки. — Ты можешь пойти с нами, слышишь? Мы возьмем тебя с собой, в резервацию. — Сэ Хун смотрит на Жасмин, и та начинает дрожать. Поначалу кажется, она плачет, но затем Мин слышит ее задушенный, мокрый смех. — С вами? К блохастым выродкам, которые мнят себя царями этого гнилого мирка? К этим жалким ничтожествам, которые никого, кроме себя любимых, не замечают? К этим трусам, которые убивают женщин и детей только потому, что считают их укушенными? Ох, только не в этой жизни. — Жасмин поднимает голову. Улыбка, безумней которой Мин в жизни не видел, растягивает потрескавшиеся губы. — Им место в аду, в аду! — она срывается на крик и делает выпад в бок, но Сэ Хун в последний миг отклоняется, и нож лишь слегка его задевает. Дампир сразу же восстанавливает равновесие и выставляет вперед мачете, готовый отразить следующий удар, но Жасмин с душераздирающим воплем роняет оружие и пытается бежать, но черная тень настигает ее и увлекает за собой в темноту. — К люку. Быстро! — Сэ Хун указывает туда, где из бетонных плит вырастает каменная подпора башни. Морщится, сжимая бок, и опускает мачете. Мин отплевывается от ледяной пыли, забившейся в глотку, рывком поднимается и помогает встать мальчику. Его руки такие холодные, что обжигают кожу, когда Мин берет их в свои ладони. Кая бросает беглый взгляд на то, что осталось от Коула, и резким шагом идет к подпоре. Крышка поддается с трудом: слишком долго ее не открывали, и петли проржавели до сердцевины. Мин оказывается внизу первым, за ним — Лу и Сэ Хун. Кая спускается спиной к лестнице, сжимая тетивы локтями, но полукровка снимает ее, как только может до нее дотянуться. Темнота врывается в легкие, и Мин впервые осознает, какой ужас она может навевать. — Здесь чисто. Там, справа, бочка с водой, но не советую ее пить: я в ней мелкого отмывал, — полушепотом говорит Сэ Хун. — Где ход? — спрашивает Кая. — Вперед и направо. Мин прислушивается к каждому шороху, но Сэ Хун, кажется, не ошибается: в подвале они одни. Ход оказывается довольно широким: пробраться в него не составляет труда. Сначала они идут по низким полукруглым туннелям, а затем выходят на лестницу, которая уводит их вниз, в недра городской канализации. Спустившись, дампир заставляет всех остановиться и вместе с Лу вынимает из карманов его пальто крохотные фонарики. — Тот, кто рыл этот проход, позаботился обо всем, — говорит Сэ Хун, вручая фонарик Мину. — Мне в зубах прикажешь его нести? — спрашивает Кая и усмехается. Сэ Хун ничего не отвечает и сует фонарик ей в рот. Кая фыркает и направляет луч света с стену. — Пойду впеледи, — лепечет она, — буду освесять путь. Мин улыбается и замечает, как впервые с момента их встречи это делает Лу. Улыбка у него открытая, совсем еще невинная, и если бы не два ряда игловидных зубов, сошла бы за людскую. Они идут час или два, переговариваясь полушепотом и делая короткие привалы. Поначалу Сэ Хун идет за Каей и говорит, куда сворачивать, но затем начинает отставать, а на третьем часу уже заметно приволакивает левую ногу. На вопросы Мина и тяжелые взгляды Каи отмахивается и, сжав зубы, ускоряет шаг. Но когда он, споткнувшись на ровном месте, падает, лбом вжимается в стену и пытается просто дышать, Мин перестает ему верить. — Пять минут, — выдавливает из себя Сэ Хун и мягко отстраняет протянутую ему руку. — Просто оставьте меня на пять минут в покое. Мин смотрит на Каю. Та топчется на месте, с этим своим дурацким фонариком во рту, и не сводит глаз с дампира. Сэ Хуну нужно десять минут и стена под рукой, чтобы подняться. Теперь он ковыляет позади всех и жестами показывает, куда идти. До нужного коллектора они добираются, оставив позади десять таких привалов. Батарейка в фонарике Каи садится, и Лу включает свой. — Главное, — облизнув сухие губы, говорит Сэ Хун, — чтобы крышку ничем не придавило, иначе придется искать другой выход. Если я правильно помню, до него метров триста на север, вон по тому коридору. — Он приваливается к полукруглой стене и, ткнув пальцем в неизвестность, закрывает глаза. — Мин, будь другом: проверь. Мин кивает, хоть полукровка на него и не смотрит, и быстро взбирается по лестнице. Перекладины холодные и скользкие, и думать о том, как будут подниматься Сэ Хун и Кая, совершенно не хочется. Крышка поддается с трудом. В образовавшуюся щель сыплется песок. Мину нужно три захода, чтобы сдвинуть ее на десять сантиметров. Снаружи царит ночь. — Туго идет, но идет, — говорит Мин, дает плечу и рукам отдохнуть, и снова берется за дело. Лу подсвечивается ему снизу и расплескивает по его душе свою окровавленную душу. Когда щель становится достаточно широкой, чтобы в нее пролезть, Мин включается фонарик и выбирается наружу. Часть крышки придавливает кусок бетонного блока. В нем весу килограмм тридцать, и все это время он упирался в угол соседнего блока. Мин оттаскивает обломок в сторону и снимает крышку. Шарит фонарикам по сторонам, но вокруг простирается лишь голая пустыня, прорезанная ржавой нитью железной дороги. — Чисто, — вернувшись к остальным, говорит он. — Отлично. Поднимаемся, — Сэ Хун с видимым усилием отрывается от стены. — Сначала Кая, потом Лу. Мин, страхуешь. — Я не пойму, чего это ты раскомандовался, — Каю трясет от злости. — Давай ты первым? М? Или боишься, что из кустов выпрыгнет парочка Легионеров и снесет твою бесценную башку? Сэ Хун смотрит на нее оторопело. — Ты это серьезно, что ли? Сейчас? Другого времени, чтобы унизить меня, не нашлось? — он говорит, едва шевеля губами. — Знаешь, мне слишком хреново, чтобы выслушивать этот бред, поэтому, пожалуйста, заткнись и делай, что прошу. — Нет. Я требую, чтобы первым шел ты. А вдруг там по близости Шакалы ошиваются? Не хочу, чтобы меня раскатали в фарш, как беднягу Коула. — Издеваешься? — Сэ Хун подходит так близко, что Кае приходится задрать голову, чтобы видеть его лицо. — Ребят, вы серьезно? — Мин понимает: еще немного — и у него поедет крыша. — Там нет никого. Голая пустыня и пара бетонных блоков, лежащая там, кажись, с сотворения мира. — Я пойду первым, — Лу сует фонарик в карман и становится на лестницу. — Не могу видеть, как вы врете друг другу, — он закусывает губу и неловко карабкается наверх. — Давай, кровосос, ты следующий. — Господи… — полукровка прикрывает глаза, со свистом вдыхает и, шатаясь, как пьяный, идет к лестнице. Кая хватает Мина за руку и, дернув его на себя, шипит в ухо: — Не дай ему упасть. Мин не дает. Когда они оказываются наверху, Сэ Хун забивается между блоков и мигом засыпает. Кая усаживается в стороне от него и с помощью Лу перевязывает руки пущенным на бинты низом майки. Мин обходит их стоянку широким кругом, взбирается на насыпь и прикидывает, как лучше подойти к поезду. Прогнозы неутешительные: если дампир к обеду каким-то чудом не поправится, на поезд он не попадет. Мысль об этом причиняет вполне реальную боль: парень столько раз спасал им жизни, что уже не сосчитать. Будет несправедливо, если после всего пережитого он останется здесь, в каком-то гребаном шаге от спасения. Вернувшись в лагерь, Мин находит мальчика в крепких объятиях Каи. — Совсем околел, — шепчет она. Мин укладывается рядом с ними. Обнимает Каю со спины и, носом ткнувшись в ее шею, вдыхает терпкий запах пота, смешанный с приторной сладостью феромонов. — Что будем делать? — спустя какое-то время говорит Кая. — Если к утру не оклемается, то останется здесь, — честно отвечает Мин. — Значит, у него нет другого выхода: придется оклематься. — Придется.***
Утро встречает их тупой болью во всем теле и поросшей инеем одеждой. — Космический холод, честное слово, — Кая садится, вжимая голову в плечи; изо рта валит пар. - Эй, кровосос, подъем. Лу под ее боком болезненно стонет и натягивает пальто на голову. Сэ Хун не отзывается. Мин чувствует, как внутри него разрастается ледяной ком. Лицо Каи каменеет. Мин, стараясь к ней не прикасаться, встает. За ночь Сэ Хун так и не изменил положения: лишь обнял себя за плечи и повернул голову набок. Мин, стараясь сохранять спокойствие, идет к нему. За спиной он слышит шаги Каи. Она обгоняет его, плечом задев его плечо, и опускается перед полукровкой на колени. На секунду Мину кажется, что волчица его ударит, но она зубами сдергивает с руки повязку и прижимает сморщенную ладонь к белой шее. — Живой. Какого лешего ты не отзываешься?! Эй! Просыпайся! — она толкает дампира в плечо, и тот перекатывает голову на другой бок. Открывает и тут же закрывает глаза. — Проваливайте, — совершенно белыми губами говорит он. Голос слабый настолько, что его и не слышно. — Скоро поезд. Давай, подымайся. Мин встает за спиной Каи, кладет руку ей на плечо и крепко его сжимает. — Надо уходить, — говорит он. — Я знаю, спасибо. Только подниму одного мудака и… — Кая, он умирает. Повисает тишина. Она настолько громкая, что закладывает уши. А затем, словно взрыв противотанковой, раздается: — Ты охренел? Кая смотрит на Мина взглядом, которого тот у нее никогда не видел. Это нечто за гранью, нечто, утратившее подобие человечности. Это оголенная, освежеванная, вывернутая наизнанку боль. — Я спросила, — Кая говорит медленно и поднимается на ноги, — ты охренел? Мин не выдерживает ее взгляда и отводит глаза в сторону. Видит Лу, подошедшего так тихо, что они и не заметили. Он присаживается рядом с Сэ Хуном и, осторожно отняв его руку, задирает кофту. Рана и кожа вокруг нее почернели. Нечто темное расползается по животу и груди. — Это кровь мертвеца, — говорит Лу и тыльной стороной ладони касается щеки дампира. — Должно быть, девушка смазала ею нож. Он обречен. — Бред, — отрезает Кая. — От смерти нет лекарства, — Лу поправляет кофту Сэ Хуна, гладит его по руке и, развернувшись, отползает в сторону, чтобы снова зарыться в свое пальто с головой. Кая сверлит его твидовый горб безумным взглядом. — Пора, — ненавидя себя за это, говорит Мин. — Хорошо. Отлично. Если вы не хотите помочь… — Кая, пожалуйста… — Мин хватает ее за плечи, сжимает их крепко и встряхивает так сильно, что у Каи дергается голова. — Не трогай меня! Не смей! — ее прорывает. Она бьет Мина по рукам: яростно, позабыв о собственной боли, — а по щекам катятся злые слезы. — Ненавижу вас всех, ненавижу! Лу задушено скулит из-под пальто, и Мин понимает, что вот он — самый кошмарный миг в его жизни. Ни один Шакал, ни одна банда Чистых не сравнится с вот этим отчаянием, вот этой болью и вот этой, клочьями выдирающей из тебя душу, любовью. Кая не перестает лупить Мина, пока, сломленная окончательно, не оказывается на земле. Утыкается в нее лбом и, воя, доползает до Сэ Хуна. Щекой прижимается к его бедру и, кажется, перестает дышать. Лу продолжает раскачиваться взад-вперед, и его локти дергаются под неровными краями сползшего пальто. Мин стоит над ними соляным столбом и ничего не чувствует. Пустота пожирает его изнутри. Так проходит минута, пять, десять. Кая больше не плачет. В ней, наверное, не осталось ничего живого. Она смотрит на свою руку: язвы затянулись, опухоль спала, на месте ран розовеют шрамы, — и отрешенно гладит Сэ Хуна по колену. В ее движениях больше нежности, чем может уместиться в человеке. Мин смотрит на ее пальцы завороженно, пока они не замирают, вцепившись в запыленную ткань брюк. — Фенрир меня забери… — шепчет Кая и резко садится. Путаясь в рукавах, сдергивает куртку, а затем — и кофту, бросает их в пыль и ближе придвигается к Сэ Хуну. — Мин, помоги мне. Ну же! Я хребет тебе переломаю, если еще раз на меня моргнешь! — она приподнимает Сэ Хуна за плечи, и тот с глухим вздохом открывает глаза. Взгляд расфокусированный, беспорядочный: ничего не видит, никого не узнает. Мин, не пытаясь разобраться в происходящем, бросается к напарнице. — Держи его, вот так, — она ждет, пока Мин перехватит полукровку поудобней, срывает повязку с правой руки и, выпустив когти, вспарывает предплечье левой. Кровь тут же обхватывает локоть алым браслетом. Кая надавливает на подбородок Сэ Хуна большим пальцем, открывает его рот и прижимает к нему рану. Сэ Хун моргает, явно не понимая, что происходит, а Кая сжимает ладонь в кулак, отчего кровь начинает выходить из раны толчками. — Ну же, давай, пей. — Волчица обхватывает голову Сэ Хуна свободной рукой, прижимает ее к своему животу. Взгляд полукровки проясняется, в нем мелькает тень понимания. Он секунду смотрит перед собой, а затем зажмуривается и со сладким, чуть липким звуком втягивает в себя кровь. Пьет медленно, морщась, словно это причиняет ему боль. Мин сжимает его плечи, а Кая гладит по волосам и смотрит куда-то в небо. Если асы существуют, то сейчас они точно слышат ее молитвы. — Завязывай, — через полминуты говорит Мин и сам отнимает руку Каи от лица Сэ Хуна. Тот ошалелым взглядом смотрит в свои колени, а по подбородку течет кровь. Сэ Хун явно не соображает, что происходит: с ним, с ними, с миром, который в очередной раз встал с ног на голову. Кая ложится рядом с ним на землю, вытягивает ноги и закрывает глаза. Дрожит крупно; зажимает рану ладонью. Кровь сворачивается практически сразу, но к щекам еще не скоро вернется здоровый румянец. Лу боязливо выглядывает из-под пальто. Мин видит его блестящие, в дневном свете прозрачно-алые глаза, и устало улыбается. Лу в ответ забирает у него сердце. Им снова нечего сказать друг другу, да и вряд ли это кому-то нужно. Они все еще дышат — надрывно и больно, но вместе, — а где-то там, вдалеке, с ними дышит стальными легкими поезд. Он раскачивается из стороны в сторону, скрипит ржаво, как прогнившая бочка, что катится по каменистому склону холма, и, кажется, вот-вот разойдется по швам, сорвет с себя обшивку, вспорет вены-тросы и превратится в степного волка, который уставшими лапами молотит жирную землю. Он рвется, рвется вперед, к новому будущему, в ту светлую даль, где у него еще есть шанс стать человеком и прожить отвоеванные у смерти годы как полагается: по-людски. Декабрь, 2015