тепло

Так уютно поздним темным вечером тихо открыть дверь, неважно, входная это или ведущая в другую комнату, неважно, сделана она из металла или древесины, может быть, это просто арка в стене, важен сам факт, что ты попадаешь из одного места в другое. Это сродни телепортам, но, к сожалению, дверь ведет не куда угодно, а в одно определенное место, в которое она вела все свое существование и будет вести, покуда ее не заменят или же не заделают этот проход в стене вовсе. Итак, ты преодолел порожек, теперь твои ноги стоят на мягком ворсе ковра или на холодном кафеле в ванной или на кухне, а может быть, ты только что вышел на замерзшую от твоей тоски улицу и жмуришься от света фонарей или солнца, а может, на дворе глубокая ночь и ты щуришься не из-за переизбытка ультрафиолетовых излучений, а из-за их недостатка, это неважно. Теперь есть лишь один вопрос: с какой целью мы переступаем порожки, щуримся от света люстр или торшеров с настольными лампами, пытаемся разглядеть в полумраке чей-то сонный силуэт, который так же блуждает по комнатам и реальностям улиц и проспектов, щурясь и выискивая точно такие же призраки прошлого, настоящего, будущего? Однажды тебе надоест просто слоняться и щуриться, прятать свою радужку от надоедливого света или тьмы - напомним, что все зависит от погоды, времени суток и так далее - и постоянно беспокоиться о том, что, быть может, не стоило накидывать эту куртку поверх свитера, рубашки да еще и майки под двумя вышеупомянутыми слоями одежды, или же ты настолько замерз в этой тишине, от которой аж звенит в ушах и невольно хочется закричать, лишь бы не было так тихо и так спокойно, что захочется, чтобы на твоих плечах помимо этой чертовой куртки была толстовка, можно пиджак, можно завязать на шее шарф, можно надеть шапку или еще как, но утеплиться. И если надоест, то ты встаешь перед выбором: остановиться и переосмыслить свою траекторию, ведь, может быть, ты свернул не туда, и вместо увлекательного фэнтези с описанием одного лишь твоего шага на восемьдесят страниц ты получаешь скучную, ненужную тень на желтой, серой, потертой, с облезлой краской стене, либо же двигаться дальше, не останавливаться и верить в то, что ты правильно все делаешь, надо только подождать. Некоторые предпочитают плюнуть на все эти размышления и вернуться к началу, а уж пойдут ли они по тропе неизвестности вновь или же методом тыка выберут себе новый лабиринт, это уже нас не касается. Итак, допустим, что ты предпочел отойти на пару шагов назад, проанализировать и понять, что же не так. Просеменив спиной вперед, ты натыкаешься на холодную, все ту же желтую и серую и с облупившейся краской стену. Она скучна. Но ты решил анализировать, так что поворачиваешься к ней лицом и мутным взглядом изучаешь каждую трещинку в кирпиче, кирпичную же крошку на асфальте, прорастающие сквозь нее златые сорняки и обычные, скучные, как эта же стена зеленые травинки: такие есть на каждой клумбе, в каждом парке, в каждом лесу. Именно из-за своего повсеместного применения они и скучны. Думая с минуту, ты замечаешь вопросительный взгляд силуэта в плаще. Замечая твою заинтересованность в нем же, призрак прячет лицо в электролизующей шерсти шарфа, а затем его длинный нос прячется в черном вороте плаща и он, то есть силуэт, быстрым шагом идет прочь. Ты думаешь, что он странный, в то время как он понимает, что ты странный. Но вам обоим плевать на думы друг друга: он будет анализировать твои гляделки с выцветшей краской на медленно умирающей кирпичной кладке, а ты будешь продолжать вычислять, где ты согнул свою линию не так. Когда твоя жажда зрительного общения с пыльной и молчаливой собеседницей испаряется, ты молча обходишь ее и ныряешь в такой же молчаливый дворик. Ты тихо спрашиваешь его: - Все в порядке? А он, будто насмехаясь самым злым смехом в мире, повторяет за тобой: - В порядке, в порядке. Ты киваешь этому голосу, который исходит от стен с бездумными рисунками на них же, с пустыми и окоченелыми окнами, откуда на тебя изредка поглядывают жители этих стен. Они высовываются, пожимают плечами, тихо восклицая "Что за дурак!", и идут делать свою рутину дальше, не понимая, что в этой ситуации они дураки, а не ты. Пусть твои друзья - пустые дворики с подобными злыми окнами и характерами, но это не делает тебя дураком. А вот поглощая, словно любимую пищу, уже приевшуюся изо дня в день одинаковую рутину, они медленно, длинными скользкими пальцами с острыми ногтями с кучей грязи под ними, словно щипчиками, хватают свою единственную извилину, которая появилась за те неполные девять классов и попытку выучить хоть что-то в шараге, тихонечко кладут эту же извилину на полку и даже не протирают, как другие вещи, от пыли. Еще позже этот забытый и уже ненужный орган оказывается в черном плену пакета, пропитываясь вонючим смрадом экскрементов домашних животных, испорченной еды или протухших предметов быта. Никто не обращает внимания на людей, которые по миллиметру в день отрывают от своего разума по крупице и складывают эти крупицы в какую-нибудь плошку, которую позже выкидывают и с таким противным пренебрежением моют под грязной от их помыслов водой, что тебе хочется взять за руку того самого прохожего, что прятался от тебя в шарфу да воротнике, пробормотать, что в дворах, в стенах таких хороших, но озлобленных дворов ходят озлобленные и плохие люди. И нет в этих людях ничего хорошего. А представь, как этот прохожий бы грустно и судорожно закивал, а затем, быстро заикаясь, начал бы бормотать свои сломанные по середине и не только предложения, в которых слов было на словосочетание, а смысла на все томики войны и мира небезызвестного Толстого. Несмотря на то, что не любишь этого писателя, книги ты уже прочел и положил на тумбочку, а на их обложки разложил будильник, мобильник, настольную лампу, записку себе или той женщине, которую ты пригласил на чай, а в итоге она стонет и прогибается под одеялом, измученно-радостно выкрикивая твое имя. Записку она прочтет, ласково улыбнется тексту и пойдет делать для тебя завтрак, обед или ужин. А может, она разозлится этой записке, и в гневе порвет ту на мелкие-мелкие-мелкие кусочки, бросит на пол и в остервенении разобьет половину твоего дорогого сервиза, который принадлежал еще твоей покойной бабушке.