«Сразу он не умрет, но будет об этом мечтать»
Что же он помнил? Он помнил, как в одном реалити-шоу рассказывали о человеке. Кто этот человек? Чем он прославился? Не столь важно. Его биография была не настолько интересна, чтобы запоминать ее. Дело в том, что этот человек говорил, и тут я цитирую: «Вы можете достойно жить, но не можете достойно умереть». И в такие моменты как сейчас, Тревор действительно ясно понимал смысл его слов.***
Их история закончилась пасмурным, совершенно неестественным для этих мест утром. Их история закончилась в облезлом трейлере на грязной и пыльной улице Sandy Shores. Их история завершалась так мучительно медленно, что хотелось кричать во всю глотку. Если вы когда-нибудь испытывали чувство огромного горя, потери, или чувствовали, как внутри вас что-то ломается. В фигуральном смысле этого слова. Чувствовали, что уже не будет так, как раньше. То вы непременно поймете, как кончалась эта история. Этим утром Майклу позвонил Тревор. С одной единственной просьбой: приехать к нему. И из-за чего Майкл поехал? Почему он накинул на себя куртку и, поцеловав Аманду в щеку, сел в машину? Хотел бы он это знать. Но так или иначе, он сделал это. И сейчас он стоит в проходе двери, застыв, с силой стиснув зубы. Губы поджаты в тонкую розовую полоску. Это страшно. То, что он увидел, выходит за все границы страха и достигает степени ужаса. Майкл смотрел на пол, в то место, где среди мусора лежал Тревор. И то, какие звуки вырывались у него из глотки, Майкл не забудет, пока не умрет. Он забудет их совсем скоро. Эти звуки были похожи на скулеж подстреленной собаки. Эти звуки были ровно настолько ужасны, насколько и отвратительны. Эти звуки сопровождались глухим шипящим звуком скребущих по полу ног и обломанных ногтей, под которыми скрывалось множество заноз. Несколько минут потребовалось Майклу, чтобы начать двигаться. Он забыл, как дышать. Он забыл. Мгновение потребовалось Майклу, чтобы оказаться рядом с Тревором. Его лицо было живым воплощением тех звуков. Перекошенное в гримасе забвения. С затуманенными глазами. С полуоткрытым ртом, из которого стекала слюна. Пена. Как у бешеного животного. — Тревор! О, он не был Тревором. Уже нет. Майкл понимал это. Причин — хоть отбавляй. И перечислять их — долго, чуть ли не бесконечно. Одна из этих причин заключалась в том, что Тревор оскалился. Он не узнал его, не узнал лучшего друга, не узнал того, кого любил. Это уже не страшно и даже не ужасно. Это отвратительно. Это хуже всего. Это сравнимо с чумой, ядерной войной, смертью. Сколько раз Майкл просил Тревора поубавить дозу? Сколько раз в его глазах вспыхивал злой огонек, когда он смотрел на исколотые синие руки? И сколько раз Тревор отмахивался, шутя, не замечая в голосе друга нотки щемящей нежности, которые он хотел замечать каждый раз, когда смотрел на него? Множество. Множество раз. Майкл думал об этом, пока пытался спихнуть с себя Тревора. Это безумие. Он не хотел верить, что это происходит с ним. Но это происходило и от этого уже нельзя было спрятаться. Шанс упущен. В тот момент, когда широкие грубые ладони сомкнулись у него на шее, Майкл с жалостью к себе осознал, что куда слабее Тревора. Он знал это раньше, но только сейчас это сыграло против него, а не наоборот. Майкл вдруг вспомнил, как Тревор защищал его. У Майкла вдруг кольнуло сердце, когда он вспомнил, как Тревор избил тех мудаков, которые были в шаге от того, чтобы избить Таунли. Майкл вдруг почувствовал, как щиплет глаза, когда вспомнил, как прикладывал пакетик со льдом к синяку под глазом Тревора и тихо, но от всей души благодарил его. Терять людей. Или чувствовать, как те, которых мы знаем, становятся теми, кого мы знали. Практически одно и то же, как если бы мы потеряли память. Как будто все, что мы делали до этого или то, что мы собирались сделать потом, потеряло всякий смысл. Сегодня Майкл без сомнения мог сказать, что он потерял память. И эта утрата создала в его душе огромную зияющую дыру. Впрочем, это уже не важно. Потому что сейчас Майкл страдал еще от одной потери. Потери жизни. Боже, как же это больно. Он задыхался от таких знакомых рук. Он помнил эти руки, когда они неуверенно прижимали его к себе. Он помнил их, когда они нежно проводили кончиками пальцев по его щеке. Он помнил. Танцуя своеобразное горизонтальное мамбо, Майкл криво дергался по пути на тот свет. Он не мог сказать, как долго его легкие сжимались, причиняя ужасные страдания своему владельцу. Он не мог точно сказать, как долго он хрипел открытым ртом, пытаясь вдохнуть хоть немного кислорода. Люди дышат не на подсознательном уровне. Они делают это инстинктивно. Сколько раз вы вдохнули, читая эти строки? Вы не можете сказать точное число. Майкл же сейчас думал только об этом чертовом количестве вдохов. Через какое-то время все закончилось. Стало тихо. Так тихо, что можно было услышать стук сердца. Только одного сердца. Никому не захочется знать, что почувствовал Тревор, когда пришел в себя. Немногие люди сохраняли здравый рассудок, почувствовав такое. Трейлер наполнился криком. Оглушительным. Этот крик, пожалуй, мог передать только малую долю того, из-за чего был рожден. Тревор стоял на коленях, склонившись над бездыханным телом. Он смотрел на опухшее покрасневшее лицо, которое очень скоро станет бледным. Он смотрел на стертые в кровь подушечки пальцев и обломанные ногти. Он смотрел на следы своих рук на шее друга. И из глаз его текли слезы. Слезы душили. И когда воздуха в легких не оставалось совсем, Тревор кричал, срывая голос, драл связки. Трясущимися руками прижимая тело к груди и утыкаясь носом в темные волосы. И он почувствовал такой резкий и совсем капельку знакомый запах смерти. Он любил его. Он убил его.***
Раз. Что же он помнил? Два. Он помнил как в одном реалити-шоу рассказывали о человеке. Кто этот человек? Чем он прославился? Не столь важно. Его биография была не настолько интересна, чтобы запоминать ее. Дело в том, что этот человек говорил, и тут я цитирую: «Вы можете достойно жить, но не можете достойно умереть». И в такие моменты как сейчас, Тревор действительно ясно понимал смысл его слов. Три. Четыре. Он не был равнодушен к людям, достоинству или к смерти. Ему было искренне плевать. Но Майкл… Майкл Таунли. Не Де Санта, а именно Таунли, был тем самым человеком, к которому Тревор был неравнодушен. Если говорить прямо, то Тревор любил его. Всем своим сердцем. Всей израненной, давно выходящей из рамок существующего, душой. Пять. И сейчас он держит в руках шприц. Последняя доза. Доза, которая убьет его. Отправит прямиком в ад. Он не боится умирать. Он этого хочет. Он уверен, что это единственный выход перестать чувствовать боль, которая пожирает его целиком и полностью. Как же сильно ошибается. Шесть. Семь. Тревор не верил в Бога. Уже очень давно не верил в рай и ад, потому что это было бессмысленно. Он считал, что жизнь вообще не имеет никакого, по крайней мере, здравого смысла. Но сейчас ему хотелось верить, что когда все закончится, и когда он безжизненно обмякнет, захлебнувшись в собственной слюне, когда он издаст последний, полный агонии вздох, они встретятся. Где-нибудь там, в потустороннем мире, в который верят все эти святоши. И когда острая тонкая полоска из нержавеющей стали входит в вену, Тревора посещает последняя и невыносимая мысль о том, что этого никогда не произойдет. Они умрут и потонут во тьме. Они окажутся там, где ничего нет, абсолютно ничего. Больно. Восемь. Девять. А еще Тревор уясняет для себя одну маленькую, незамысловатую вещь. Он вдруг неожиданно осознает, что десять секунд и десять лет ужасающей, непрекращающейся боли, по сути, длятся одинаково долго. И с этой мыслью он непроизвольно выдавливает из себя кривую, непохожую на настоящую улыбку. Но она была самой что ни на есть искренней. Десять. Так умер Тревор Филипс и его самый любимый человек. Погибли они с честью? Жили ли они с ней? Нет.